— Садитесь, — сказал суровый шкипер. — Я думал, вы раньше объявитесь.
— Вы сказали, между девятью и одиннадцатью. Сейчас без четверти одиннадцать.
— Вы заставили нас ждать, вам и платить за виски.
— С удовольствием. Закажите что-нибудь поприличнее, если, конечно, здесь такое водится.
Приятель шкипера улыбнулся. Все идет как надо.
Конечно, переделать паспорт — штука сложная, но при определенном мастерстве, хорошем оборудовании и соответствующем навыке — вполне реальная.
— Сколько?
— Работа ювелирная, да и оборудование недешево. Короче, две с половиной тысячи франков.
— Когда я смогу его получить?
— Аккуратность, мастерство требуют времени. Три или четыре дня, да и то мастеру придется торопиться, он будет меня ругать.
— Даю еще тысячу франков, чтобы завтра паспорт был у меня.
— В десять утра, — сказал бледнолицый не раздумывая. — Все беру на себя.
— Что вывезли с Пор-Нуара? — вступил в разговор капитан. — Не алмазы ли?
— Талант, — ответил человек без памяти безотчетно, но искренне.
— Нужна фотография, — сказал посредник.
— Я сделал сегодня днем. — Клиент достал из кармана небольшую квадратную карточку. — С вашим оборудованием, я уверен, вы сможете сделать ее поконтрастней.
— Недурной костюмчик, — сказал капитан, передавая снимок бледнолицему.
— Неплохо сшит, — согласился пациент доктора Уошберна.
Место утренней встречи было согласовано, за выпивку заплачено, капитан успел свернуть свои пять сотен франков под столом. Переговоры закончились, клиент вышел из кабинки и направился к выходу, вновь пробираясь сквозь людный, шумный, задымленный зал.
Все произошло так стремительно и неожиданно, что раздумывать было некогда. Только действовать.
Столкновение произошло случайно, но этот взгляд задержался на нем явно не случайно: глаза чуть ли не вылезали из орбит, раскрывшись в изумлении, почти страхе.
— Нет! Боже! Не может быть! — Незнакомец бросился в толпу, но человек без памяти догнал его и схватил за плечо.
— Подождите!
Тот вновь вырвался.
— Ты!.. Ты умер! Ты не мог остаться в живых.
— Я остался в живых. Что ты знаешь?
Лицо незнакомца исказилось яростью: глаза сощурились, открытый рот хватал воздух, обнажая желтые зубы, похожие на звериные клыки. Внезапно он выхватил нож, щелчок выскакивающего лезвия был слышен даже сквозь гул переполненного зала. Рука с ножом рванулась вперед, целясь пациенту Уошберна прямо в живот.
— Все равно я уничтожу тебя! — просипел убийца.
Пациент Уошберна увернулся и выбросил в ударе левую ногу. Каблук угодил в тазовую кость противника.
— Че-сай! — Эхо оглушило его.
Человек рухнул на выпивающую троицу, нож упал на пол. Его увидели; раздались крики, сбежались люди, насилу растащили дерущихся.
— Убирайтесь отсюда!
— Проваливайте в другое место! Там разбирайтесь!
— Нам полиция не нужна! Пьяные ублюдки!
Грубый марсельский выговор перекрыл обычную какофонию звуков. Пациента Уошберна окружили; он смотрел, как пробирается сквозь толпу, держась за пах, тот, кто хотел его смерти.
Кто-то, думавший, что он умер, — хотевший, чтобы он умер, — знает, что он жив.
Салон «каравеллы», совершающей рейс в Цюрих, был забит до отказа; узкие кресла казались еще более неудобными оттого, что самолет болтало. На руках у матери заплакал грудной ребенок, следом захныкали другие дети, глотая восклицания страха, когда родители, улыбаясь, робко уговаривали их, что все хорошо, сами в это не веря. Большинство остальных пассажиров молчали, некоторые пили виски с очевидно большей поспешностью, чем обычно. Кое-кто шутил и смеялся, однако напускная бравада скорее подчеркивала неуверенность, чем скрывала. Ужасный полет означает разное для разных людей, но никому не миновать сердцевинного ужаса. Заключая себя в металлический цилиндр, поднимающийся на высоту в тридцать тысяч футов над землей, человек уязвим. В одном затянувшемся, душераздирающем пике он может рухнуть на землю. И к сердцевинному ужасу прибавлялись основополагающие вопросы. Какие мысли пронесутся в голове человека в такое время? Как он будет себя вести?
Пациент доктора Уошберна пытался угадать; для него это было важно. Он сидел у иллюминатора и не сводил глаз с крыла самолета, наблюдая, как широкое полотно металла прогибается и трепещет под ожесточенными ударами ветра. Воздушные потоки сталкивались друг с другом, вколачивая в сработанный человеком аппарат смирение, предупреждая крохотных наглецов, что им не дано тягаться с исполинскими недугами природы. Стоит слегка превысить предел упругости, и крыло надломится, конечность, отвечающая за подъемную силу, оторвется от цилиндрического тела, рассыплется по ветру; стоит отлететь заклепке, и произойдет взрыв, за которым последует душераздирающее падение.
Что он сделает? Что подумает? Кроме безотчетного страха смерти и забвения, испытает ли что-нибудь еще? Вот чем надо заняться: это то самое включение, о котором говорил Уошберн. Он вспомнил слова доктора. Если вы наблюдаете какую-нибудь стрессовую ситуацию — и располагаете временем, — изо всех сил постарайтесь мысленно в нее включиться. Ассоциируйте свободно, как только сможете; пусть ваше сознание наполняют слова и образы. Они могут содержать ключи к разгадке.
Он продолжал смотреть в окно, целеустремленно стараясь пробудить свое подсознание, не отводя взгляда от бушевания природы за стеклом, молча «изо всех сил стараясь» дать всплыть словам и образам.
Они возникли — медленно. Снова была темнота… свист ветра, оглушающий, бесконечный, постоянно увеличивающийся, ему даже показалось, что голова вот-вот лопнет. Голова… Воздушные потоки хлещут по левой стороне головы, обжигая кожу, заставляя поднимать левое плечо, чтобы прикрыться… Левое плечо. Левая рука. Рука поднята, ладонь в перчатке крепко сжимает какой-то гладкий металлический предмет; правая вцепилась в… в ремень; он вцепился в ремень, чего-то ожидая. Сигнала… вспышки света, или толчка в плечо, или и того и другого. Сигнал! Наконец. И он бросается вниз. В пустоту, в темноту, его тело кувыркается, кружится, уносится в ночное небо. Он прыгнул с парашютом!
— Etes-vous malade?[8]
Его безумные грезы прервались; нервный пассажир рядом тронул его левую руку — поднятую над головой, с растопыренными, словно для защиты, пальцами. Правая рука прижата к груди, пальцы стиснули ткань пальто. По лбу градом катился пот: получилось. Нечто — иное — возникло коротко — безумно — в его сознании.
— Pardon, — пробормотал он, опуская руки на колени. — Un mauvais rêve.[9]
Ветер утих, самолет выровнялся. Улыбки на измученных лицах стюардесс снова стали искренними, смущенные пассажиры переглядывались.
Пациент доктора Уошберна осмотрелся, но не пришел ни к какому выводу. Он был поглощен образами и звуками, столь явственно возникшими перед его мысленным взором и слухом: прыжок с самолета… вспышка… сигнал… стальной ремешок… Он прыгал с парашютом. Где? Зачем?
Перестань мучить себя!
Чтобы отвлечься, он вытащил из нагрудного кармана новый паспорт и раскрыл его. Как и следовало ожидать, фамилию сохранили, она была достаточно распространенной; имя Джеффри заменили на Джордж так искусно, что не подкопаешься. С фотографией тоже поработали на славу: теперь невозможно было сказать, что это просто моментальный снимок.
Номер, конечно, изменили — теперь можно не бояться иммиграционных служб с их компьютерами. По крайней мере до первой проверки — дальше все было на ответственности покупателя. За эту гарантию приходилось платить не меньше, чем он заплатил за аккуратность и мастерство, потому что она требовала связей с Интерполом и иммиграционными расчетными палатами. Таможенным служащим, компьютерщикам, чиновникам пограничных служб регулярно платили за эту жизненно важную информацию; они редко ошибались. А если когда и ошибались, могли лишиться глаза или руки — таковы были продавцы фальшивых паспортов.
Джордж П. Уошберн. Ему было неуютно с этим именем; владелец оригинала слишком хорошо научил его мысленно включаться и ассоциировать. Джордж П. скрыло Джеффри Р., человека, которого поглотила необходимость бежать — бежать из подлинности под прикрытие личины. А к этому он стремился меньше всего; больше жизни хотел он знать, кто он.
Или не так?
Неважно. Ответ в Цюрихе. В Цюрихе…
— Дамы и господа! Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Цюриха…
Он знал название отеля — «Карийон дю Лак». Не раздумывая, назвал его таксисту. Где мог он слышать это название? Может, прочел в рекламном проспекте «Добро пожаловать в Цюрих» — в самолете в эластичных кармашках кресел было полно подобных брошюр.
