К полудню Самсон окончательно уверился, что его затея провалилась. То ли Бонапарт не захотел бульону, то ли треклятый Констан по оплошности перевернул тарелку, или же (с отчаяния профессор был уже готов поверить чему угодно) правы Наполеоновы обожатели: их идол — не живой человек, а неуязвимое божество.
Вскоре после полудня по лагерю проскакал адъютант, размахивая кивером и крича: «Победа! Редуты пали! Победа!»
Солдаты зашумели, стали кричать «Vive l’empereur!», а Фондорин проклял свою никчёмность и, кажется, впервые в жизни совершил поступок, в котором нисколько не участвовал разум.
Порыв был, безусловно, бессмысленным, самоубийственным, однако даже самый рациональный человек не всегда способен преодолеть свои чувства.
Шаря в кармане, Самсон побежал между гвардейцев к холму.
Сначала ликующие и голосящие солдаты не обращали внимания на бегущего человека, который жадно пил на бегу из серебристой фляжки. Но один из офицеров, командовавших конноегерским оцеплением, заступил чудаку дорогу.
— Куда вы? Предъявите пропуск! — потребовал он.
От неразбавленного берсеркита взгляд профессора замутился, как если бы мир вокруг завесился прозрачной красной пеленой.
Одной рукой Фондорин схватил офицера за горло (треснули хрящи), вторая, будто действуя по собственной воле, вырвала из ножен конноегеря остро наточенную саблю.
— Держи его! Держи! — закричали со всех сторон.
Обезумевший профессор с рычанием бежал вверх по склону, размахивая клинком. Иногда сталь наталкивалась на какие-то препятствия, но они были мягки и податливы. От соприкосновения с клинком они взрывались красными брызгами.
В ту самую минуту, когда разум покинул отчаявшегося Самсона Даниловича, на вершине холма произошло движение.
Император, только что остановивший наступление Молодой гвардии, вдруг со стоном сжал виски и проговорил очень тихо — услышали лишь стоявшие непосредственно за его спиной:
— Что со мной? Что со мной? Где Анкр? Анкр!
«Барона Анкра к его величеству! Государь зовёт своего аптекаря! Государю нездоровится!» — пронёсся средь приближённых взволнованный гомон.
Лейб-фармацевт появился сразу же. Поблёскивая своими зелёными очками, он быстро прошёл через толпу.
— Господа, господа, позвольте, — проговаривал он ровным, глуховатым голосом.
Вот он оказался у стульчика, на котором сидел сгорбленный завоеватель.
— Прошу отодвинуться, господа!
Все отошли на почтительное расстояние.
Кажется, император на что-то сетовал. Возможно, даже бранился на медика. Тот нахмурясь слушал, но при этом не бездействовал. Пощупал пульс своего августейшего подопечного, приподнял ему веко.
— Приготовить кровать! — крикнул барон, помогая императору подняться. — Его величество нездоров, я им займусь. Прошу полной тишины!
Просить тишины, да ещё полной, когда с поля доносился грохот семисот пушек, было довольно странно, но разговоры и перешёптывания в свите немедленно прекратились.
Анкр отвёл государя в шатёр и задёрнул за собой полотняную дверцу. Никто из генералов и офицеров больше не смотрел в сторону сражения. Все глядели на покачивающийся полог, боясь пошевелиться.
Прошло минут пять, и тишина, воцарившаяся на холме, вдруг нарушилась. В цепи охранения раздались громкие крики и лязг железа. Это было событие чрезвычайное, совершенно необъяснимое. Свитские возмущённо заоборачивались и увидели, что к шатру бежит пучеглазый майор, командир эскадрона личных телохранителей императора. Его не пропускали; он горячился и доказывал, что обязан немедленно доложить его величеству о происшествии. На майора шикали, прижимали пальцы к губам: тише, тише! Но вояка не унимался.
Тогда из шатра выглянул лейб-фармацевт. Он был без сюртука, рукава рубашки закатаны.
— Я ведь просил полного покоя! — недовольно сказал Анкр. — В чём дело?
Начальник охраны кинулся к нему.
— Сударь, скажите государю! По инструкции я обязан докладывать о подобных вещах лично его величеству! Без малейшей задержки! Под угрозой военного суда! А меня не пропускают! Это неслыханно! Мои люди только что предотвратили покушение на особу императора! Какой-то безумец в лекарском мундире бросился с саблей на конноегерей и лейб-жандармов. Это настоящий дьявол! Он прорвался почти к самым палаткам! Уложил шесть человек! Слава богу, один из моих ребят оглушил его прикладом!
— Император нездоров, — перебил майора врач. — Ему сейчас не до пустяков. Покушение не удалось, и превосходно. Доклад может подождать.
Барон было отвернулся, но быстро оборотился к офицеру вновь.
— В лекарском мундире, сказали вы?
— Так точно!
— Где задержанный? Я должен его видеть.
На траве лежал молодой человек вполне мирной наружности, очень бледный, с закрытыми глазами. Голова его была окровавлена. Злодея, осмелившегося напасть на ставку императора, уже обшарили. Из всех предметов, обнаруженных в карманах неизвестного, Анкра больше всего заинтересовали две фляжки, одна золотого цвета, другая серебряного. Фармацевт открыл их, понюхал, намочил палец и осторожно лизнул.
Седые брови над зелёными очками сдвинулись.
— Ах, вот оно что, — пробормотал барон. — Поразительно…
— Это вражеский лазутчик, — сказал офицер, руководивший обыском. — Смотрите, мы нашли у него на груди письмо на русском языке.
— Дайте.
Анкр развернул листок и прочёл его, приспустив очки на кончик носа. Взгляд у лейб-аптекаря был быстрый и острый, нисколько не глаукомный.
— Глупости. Это не русские буквы, а греческие. Медицинский рецепт. У бедняги случился припадок delirium tremens. Видите, в углах рта выступила пена? Он не понимал, что творит. Пускай его отнесут в мою палатку. Я займусь им после.
Майор не поверил своим ушам.
— Вы шутите, сударь? Припадок или нет, но этот субъект накинулся с оружием на охрану его величества! Я лишился шестерых человек! Его нужно поместить под крепкий караул, а когда очухается, допросить!
Спорить аптекарь не стал. Спросил:
— Вы знаете, с кем говорите?
— Конечно. Вы — барон Анкр, фармацевт его величества.
— Ну, так вы знаете недостаточно. Прочтите.
Старик вынул какую-то бумагу и сунул майору под нос. Прочтя несколько строк, написанных летящим почерком, и увидев подпись, офицер вытянулся и отсалютовал.
— Где моя палатка, вам известно. Пускай этого человека передадут моим слугам.
Серебряную флягу барон спрятал в карман, золотую же не выпускал из рук.
— Дорогу, дорогу! — повелительно прикрикнул он на свиту, идя назад в шатёр. — С императором всё в порядке. Скоро он вернётся на командный пункт!
В третьем часу пополудни Наполеон вышел к генералам бледный и покрытый испариной, но зато сам, без посторонней помощи. Кулаки за спиной императора были судорожно сжаты. Военачальники бросились к нему.
— Вы отдохнули, сир? Какие будут распоряжения?
Не отвечая, полководец протянул руку за подзорной трубой. Оглядел затянутое дымом поле и злобно воскликнул:
— Как, центр ещё не взят!? Почему артиллерия еле стреляет? Мы теряем время!
Сражение возобновилось с новым жаром и не утихало до самого вечера.
IX.
И предстал Самсон перед Сфинксом, что даёт ответ на главный вопрос, занимающий всякого смертного человека: может он жить дальше или же настало ему время умереть.
Умирать не хотелось. Из-за тайн бытия, остающихся необъяснёнными. Из-за Киры Ивановны. Из-за того, что Самсон был ещё так молод. Вообще — из-за всего на свете! Не существовало ни одной причины, которая побуждала бы Фондорина окончить свои земные дни.
Проще всего было бы спросить грозного Сфинкса напрямую, кончена жизнь иль нет. Но чувство достоинства не позволяло унижаться пред истуканом. Да и страшновато было спрашивать, если уж честно. Вдруг идол покачает своею каменной башкой, и тогда не останется никакой надежды.
Тут важно знать, что Сфинкс был не ассирийский, с бородой, и не греческий, с головою женщины, а египетский, то есть с ликом скуластым и совершенно непроницаемым.
Сколько Самсон ни пробовал прочесть свою судьбу по этим мертвенным чертам, ничего не выходило. Двигаться было очень трудно, тело отяжелело и почти не повиновалось, но Фондорин всё-таки пытался заглянуть в глаза чудищу.
Увы, это было невозможно. Сфинкс парил на недосягаемой высоте. Взор его узких, прищуренных глаз был неуловим; впалые глазницы озарялись то сиянием дня, то мерцанием луны, то загадочным багровым пламенем.
Самсон чувствовал, что плывёт куда-то, покачиваясь на волнах. Ощущение это было бы не бесприятным, если б не нависающий сверху Сфинкс, загораживающий собою половину неба. Спастись от этого неотступного видения профессор мог, закрыв глаза и опустившись в черноту сна, но стоило ему пробудиться, и египетское страшилище оказывалось тут как тут.
