Конклин вернулся к столу с конвертом в руках и сорвал с него меченую ленту: потом конверт снова будет запечатан. В Париже у них был человек — верный человек, прошедший через офицерский корпус военной разведки и к тридцати пяти уже дослужившийся до подполковника. На него можно было положиться: он понимал что к чему, когда речь шла о делах государственной важности. Лет двенадцать назад он убрал одного левака фотографа в деревне у реки Ху.
Три минуты спустя Конклин беседовал с этим человеком по телефону. Разговор не регистрировался и не записывался. Отставному разведчику сообщили имя перебежчика и общие обстоятельства измены, включая секретную поездку объекта в Штаты, где тот убрал группу, направлявшую его деятельность.
— Двойной агент? — спросил собеседник Конклина. — Рука Москвы?
— Нет, он работает не на русских, — ответил Конклин, сознавая, что, если Дельта обратится к экс-разведчику за прикрытием, между ними произойдет объяснение. — Он был заброшен с дальним прицелом как подставной, чтобы заманить в ловушку Карлоса.
— Того самого убийцу?
— Именно.
— Тогда можете сколько угодно утверждать, что Москва тут ни при чем, — меня вы не убедите. Карлоса обучали в Новгороде, и лично я уверен, что он по-прежнему выполняет грязную работу для КГБ.
— Возможно. Опустим детали. Достаточно того, что мы убеждены: наш объект был куплен. Заработал несколько миллионов, а теперь хочет разжиться незасвеченным паспортом.
— Стало быть, он убрал нескольких связных, и все ниточки ведут к Карлосу. Что ровно ничего не значит — кроме того, что тот будет вынужден совершить еще одно убийство.
— Вот именно. Мы хотим разыграть все как по нотам. Пусть он думает, что родина готова предоставить ему убежище. Лучше всего будет получить признание из первых уст — какую бы информацию он ни сообщил. Вот почему я вылетаю туда. Но это цель второстепенная по сравнению с необходимостью изъять его. Слишком много людей в разных местах рисковали жизнью, чтобы он оказался там, где сейчас находится. Вы в силах нам помочь? За это вам будет выплачена премия.
— С удовольствием. И оставьте премию при себе. Я ненавижу подобных ублюдков. Один такой тип может подорвать целую агентурную сеть.
— Но нужно сделать все так, чтобы комар носа не подточил. Он из асов. Я бы предложил вам взять для страховки напарника, хотя бы одного.
— У меня есть в Сен-Жерве человек, стоящий пятерых. Наемник.
— Вот и наймите его. А теперь детали. Наш связной в Париже непрофессионал из посольства. Ему ничего не известно, но он поддерживает связь с Борном и может попросить, чтобы к тому прикрепили охрану.
— Я сыграю охранника, — заверил экс-разведчик. — Дальше.
— Больше пока рассказывать нечего. Я вылетаю спецсамолетом. Прибуду в Париж между одиннадцатью вечера и полуночью по вашему времени. В течение часа хочу встретиться с Борном и завтра вернуться в Вашингтон. Времени впритык, но так нужно.
— Значит, так все и будет.
— Связной из посольства — первый секретарь. Его зовут… — Конклин сообщил последние подробности, и они договорились о пароле для встречи в Париже: о кодовых словах, по которым эмиссар из Центра поймет, все ли идет, как нужно.
Конклин повесил трубку. Все закрутилось именно так, как того ожидает Дельта. Преемники «Тредстоун» будут действовать по правилам — а применительно к провалившимся операциям и их разработчикам правила не признавали разночтений. Отсечь и пустить в распыл. Никаких связей с официальной линией или официального признания не допускалось. Провалы и неудачливые разработчики операций вызывали у Вашингтона сильное недовольство. А «Тредстоун-71» с самого начала использовала для часто неблаговидных целей и манипуляций все крупные подразделения американской разведки и не одно иностранное правительство. Так что любого уцелевшего следовало держать подальше, не поддерживая с ним прямых связей.
Дельте все это прекрасно известно. И поскольку он сам уничтожил «Тредстоун» — он оценит эти меры предосторожности, будет их ожидать и встревожится, если они не будут приняты. Во время очной ставки он станет лицемерно негодовать и горевать по поводу жестокой расправы, учиненной на Семьдесят первой улице. А он, Александр Конклин, будет сосредоточенно вслушиваться, стараясь вычленить хоть долю правды или контуры разумного объяснения происшедшего. Но он заранее знал, что ни того, ни другого не услышит. Стеклянные осколки никак не могли сами собой перенестись через Атлантику — только чтобы оказаться спрятанными под тяжелыми портьерами в особняке на Манхэттене. А отпечатки пальцев неопровержимее, чем фотоснимок, свидетельствуют о том, что человек находился в том или ином месте. Подделать их невозможно.
Конклин даст Дельте две минуты на то, чтобы изложить все, что сочинил его изворотливый ум. А выслушав, нажмет на спусковой крючок.
— Зачем им это нужно? — спросил Джейсон, сидя бок о бок с Мари в переполненном кафе; за те пять часов, что прошли после его первого разговора с посольством, он вынужден был перезванивать им уже пятый раз. — Они хотят, чтобы я все время двигался, вынуждают меня перемещаться — а я не знаю зачем.
— Ты сам себя вынуждаешь, — отозвалась Мари. — Мог бы перезванивать им не выходя из номера.
— Нет, не мог бы. Почему-то они дают мне это ясно понять. Всякий раз как я звоню, этот сукин сын спрашивает, где я теперь нахожусь и насколько это «безопасная территория». Идиотская фраза: «безопасная территория»! Но он говорит и еще кое-что. Он объяснил, что я должен всякий раз выходить на связь с новой точки, чтобы никто внутри посольства или снаружи не мог засечь мой телефон, адрес. Они не хотят держать меня под надзором, но желают, чтобы я был у них на привязи. Они и приманивают меня, и боятся. Ерунда какая-то!
— Возможно, ты все это себе только воображаешь? Никто ведь не говорил тебе ничего подобного.
— Им и не надо говорить прямо. Это явствует из того, чего они недоговаривают. Почему бы им просто не позвать меня в посольство. Не приказать, в конце концов. Там бы никто меня не тронул, это ведь территория США. Но они этого не сделали!
— За всеми подходами следят — тебе же сказали…
— Знаешь, я принял это на веру, слепо, пока с минуту назад меня не стукнуло: кто? Кто следит за всеми подходами?
— Очевидно, Карлос. Его люди.
— Это знаем ты и я — ну, во всяком случае, можем предполагать, — но не они там, в посольстве. Пусть мне неизвестно, кто я такой и откуда взялся, однако я знаю, что происходило со мной в течение последних суток. А они нет!
— Но ведь они тоже могут что-то предполагать, верно? Они могли приметить каких-нибудь странных людей в машинах или ошивающихся вокруг посольства слишком долго и слишком явно…
— Карлос действует изобретательнее. К тому же есть масса способов быстро пропустить нужную машину в ворота посольства. Охранники, морские пехотинцы, специально этому обучены.
— Верю.
— Но они не прибегли к такому приему, даже не предложили. Вместо этого они тянут время, заставляя меня играть с ними в кошки-мышки. Зачем, черт подери?!
— Ты же сам сказал, Джейсон: они ничего не знали о тебе полгода. Поэтому теперь они действуют крайне осмотрительно.
— Но почему именно так? Стоит мне ступить на территорию посольства — и они могут делать все, что им заблагорассудится. Могут устроить в мою честь банкет — могут швырнуть за решетку. Я целиком в их руках. Но они не решаются ни приблизить меня, ни потерять.
— Они ждут человека, который должен прилететь из Вашингтона.
— Тогда где еще и ждать, как не в посольстве? — Борн оттолкнул стул. — Тут что-то не так… пошли отсюда.
На то, чтобы пересечь Атлантику, у Александра Конклина, преемника «Тредстоун», ушло ровно шесть часов двенадцать минут. В обратный путь он вылетит с первым же утренним «конкордом», будет в Далласе в 7.30 утра по вашингтонскому времени, а к 9.00 — снова в Лэнгли. Если кто-нибудь станет допытываться, где он провел ночь, дежурный майор из Пентагона ответит легендой. А первому секретарю парижского посольства разъяснят, что, случись ему хоть раз проболтаться о своих беседах с неким чином из Лэнгли, его тут же разжалуют в самые мелкие атташе и отправят в американское представительство на Огненной Земле. Может не сомневаться.
Конклин направился прямиком к шеренге телефонов-автоматов вдоль стены и набрал номер посольства. Первый секретарь был преисполнен сознанием своей значительности:
— Все идет по плану, Конклин. — Прежнее уважительное обращение «мистер» он опустил, показывая тем самым, что теперь они на равных (эмиссар Центра прилетел в Париж, а здесь хозяин он, первый секретарь). — Борн нервничает. Во время последней нашей с ним беседы он несколько раз спрашивал, почему мы не предлагаем ему прийти в посольство.
