Генри Кейн
Кровавый триптих-2
Пожалейте бедного частного сыщика!
Разрешите представиться — перед вами парень, кого угораздило выбрать себе профессию, ставшую мишенью для клеветы в респектабельных газетах и насмешек в бульварных листках, охаивания в кино, пародирования в радио- и телевизионных постановках — и тем не менее, не взирая на нескончаемые потоки облыжного злословия, он еще, видите ли, должен зарабатывать себе на пропитание законным, с позволения сказать бизнесом.
Но он давным-давно уже привык сносить все это.
Он давным-давно уже привык к тому, что всякий лопоухий олух уверен, будто ему не составляет труда мгновенно разрешить головоломный и в высшей степени идиотский ребус, что каждый злодей считает его злейшим врагом, а каждый гангстер только и мечтает плюнуть ему в лицо и посмотреть, как ему это понравится, и всякий лоботряс норовит покрасоваться перед ним, поигрывая невесть откуда взявшимися бицепсами, и любая фифа только и ждет, что он полезет к ней под юбку.
Он давно уже и к этому привык.
Не привык же он вот к чему — к беспечной публике, которая привыкла думать, будто он не сидит на месте и что ему надлежит работать без передыха круглые сутки семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году; и один из представителей этого клана скучающих бездельников — вот в этот самый момент — тычет пальцем в кнопку моего дверного звонка, и звонок оглашает мою квартиру оглушительным воем, точно взбесившаяся сирена воздушной тревоги, которая будит среди ночи добропорядочных граждан, почивающих мирным сном праведников.
Дело было в воскресенье. Накануне я отправился в постель довольно поздно после трудовой недели. Воскресенье был моим законным выходным, и я имел намерение проспать добрую половину дня. А может и аж до понедельника. Бывает такое. Бывает даже с лучшими из нас и с худшими — и я вовсе не претендую на первое. Но и лучшие, и худшие, и те что по серединке, — они-то почему должны становиться жертвами причуд всяких там чудил, насмотревшихся кинобоевиков или начитавшихся бульварных газетенок, которыми без разбору засоряют эфир литературно-драматические редакции наших радиостанций.
Звонок разрушил мой мирный сон.
Я откинул одеяло и в свирепой ярости зашагал из спальник в прихожую и прошествовал мимо гостиной к входной двери — с единственной мыслью. Открою дверь, посмотрю в глаза наглому осквернителю моих снов и, с размаху захлопнув дверь перед его носом, вернусь в постель, нахлобучу подушку на голову — и пусть его трезвонит, пока у него палец не отсохнет.
Я распахнул дверь — и все мои сладостные намерения вмиг улетучились.
Первое что бросилось мне в глаза — револьвер.
Большой револьвер, чей ствол ткнулся мне прямо в пояс пижамных штанов. Я успел распознать в нем пушку 45-го калибра, а потом узнал и ухмыляющуюся рожу его владельца.
— Пэтси Гурелли, — выдохнул я.
— Ну! — отозвался Пэтси Гурелли.
— Ничего тебе стоять на сквозняке, — заметил я. — Входи. Как приятно видеть такого неожиданного гостя в такое чудесное воскресное утро.
— Уже далеко не утро, — буркнул Пэтси Гурелли.
— Как не утро?
— К тому же у тебя везде горит свет. Ты, верно, завалился спать поздно?
— Сегодня же воскресенье, насколько мне известно. Ты же не будешь этого отрицать?
— Воскресенье, точно. Но не утро.
— А сколько времени?
— Восемь. Вечера.
— Ну ладно, заходи…
Пэтси ввалился в квартиру, и я закрыл за ним дверь. Но Пэтси не сдвинулся с места. Он хотел, чтобы я шел впереди. Его рот разъехался в широкой ухмылке, когда я двинулся в гостиную и, обернувшись в дверях к нему, сказал:
— Пэтси, малыш, будь как дома.
— Кажется, я тебя сдернул с койки, а?
— Можно и так сказать.
— Ладно. Шутки в сторону. Присесть можно?
— Отчего же, садись. Смею ли я быть настолько негостеприимным, принимая у себя такого долгожданного гостя, который зажал в своем пудовом кулачище столь красноречивый знак его дружелюбия.
— Господи! На тебя сегодня что, напал словесный понос, а, сыскарь? — Пэтси вздохнул и плюхнулся в кресло, не выпуская из руки свое грозное оружие. Это был здоровенный парень с кривыми ногами, широченными плечищами, сплюснутым носом, скрипучим голосом и длинными ручищами, оканчивающимися ладонями, похожими на банановые гроздья.
— Ну, давай, выкладывай, в чем суть.
— Какая суть?
— Твоего положения. Что тебе от меня нужно?
— Мне? Мне-то ничего не нужно. А вот в тебе есть нужда.
— У кого?
— У босса.
— Какого еще босса? В этом городе с недавних пор последний забулдыга воображает себя боссом.
— Фрэнк «Мясник». Фрэнк Слотер.
У меня брови поползли вверх.
— Пэтси, малыш, ты, видно, делаешь головокружительную карьеру!
Улыбка Пэтси несколько увяла.
— Получил новую работу.
— Фрэнк «Мясник». Странно, как он это додумался послать ко мне только одного своего головореза. Этот босс обычно высылает бригаду в фургоне.
— Да нет. Это уже не в моде. Фрэнк стал большим человеком, крутит крупные дела, — Пэтси встал. — Ну вот, ты теперь в курсе. Собирайся и пошли поскорее.
— Ты на тачке?
— Не-а. Поедем на такси. Так я смогу держать тебя на мушке всю дорогу.
— У всех на виду что ли?
— Не-а. Под пиджаком, но наготове. Так-то.
— А ты делаешь успехи, Пэтси, малыш. Когда-нибудь тебя повысят до мальчика на побегушках.
— Хорош языком чесать, сыскарь. Одевайся и пойдем.
— Сначала я приму душ.
— Лады, но я буду рядом.
Под суровым присмотром Пэтси я принял душ. Потом перехватил кусок и оделся. После чего потушил в квартире свет — оставив только лампочку в прихожей у дверей. Когда я протянул рукой к выключателю, Пэтси был тут как тут, немного, правда, осовевший и убаюканный моим миролюбием. Тут я резко развернулся и с силой ткнул ему локтем в диафрагму. Он задохнулся, согнулся пополам, и его круглая рожа поцеловалась с выброшенным вперед кулаком. Его отбросило к стене, и он медленно сполз на пол с остекленевшими глазами.
Вырвав у него из руки револьвер, я стал ждать.
Он сел на пол и, точно пьяный, замотал головой. Из его отвислых губ вылетел свистящий клекот. Но скоро его глаза приняли осмысленное выражение.
— Ты чего… — начал он.
— Вставай!
— Ты чего… — Он снова замотал головой, уже свирепо. — Какого черта?!
— Вставай, приятель.
Он, морщась, поднялся на ноги. И сказал мрачно:
— Ну, и на кой черт ты это сделал?
— Я не хотел.
— Тогда на кой?
— А на что же это будет похоже?
— Похоже? Что похоже? О чем ты, черт тебя возьми?
— Пэтси, малыш, имей терпение. У меня репутация очень крутого малого. Это же неотъемлемая часть моего бизнеса. Именно поэтому, надо полагать, твой босс и хочет меня видеть. Вот я говорю… на что это будет похоже… если ты появишься с сияющей рожей, а я в грустях? Разве это будет достойно меня?
— Не знаю, — сказал Пэтси горестно. — Все зависит от того, как посмотреть.
— Ну, раз теперь револьвер у меня, посмотрим на дело с моей точки зрения. Будешь корчить из себя крутого как-нибудь в другой раз, понял, с кем-нибудь еще. А сейчас — пошли. Я отведу тебя на встречу с Мясником.
— Ему это не понравится.
— Может быть. А может быть, он получит море удовольствия.
Ребята в мафии возносятся к вершинам власти и низвергаются вниз чаще, чем опереточные диктаторы в солнечных революционных республиках. Фрэнку «Мяснику» внезапно выпал билетик с первым номером. Он занимал огромную квартиру на последнем этаже семи этажного белого здания в южной части Пятой авеню недалеко от Вашингтон-сквер. Такси подкатило к подъезду с живописным навесом, протянувшимся от парадного до бордюра тротуара.
— Пэтси, сегодня ты банкомат. Расплатись с водилой.
Пэтси сунул шоферу несколько бумажек и мы вышли. Сонный швейцар окинул нас ленивым взглядом, когда мы протопали мимо него в просторный вестибюль. Мы отправились к запасному лифту без лифтера в глубине вестибюля. Пэтси нажал на кнопку — двери разъехались, мы вошли в кабину и доплыли до седьмого этажа. Выйдя в холл, мы обнаружили одну дверь — на каждом этаже здесь была только одна квартира. Пэтси аккуратно позвонил в дверь. Открыл сам Фрэнк «Мясник».
— Ну вот, я его привел, — скорбно буркнул Пэтси.
— Здорово, Чемберс, — сказал Фрэнк.
— Привет.
Фрэнк перевел взгляд с меня на Пэтси и обратно. Потом спросил.
— Так кто кого привел?
— Он на меня напал, — стал оправдываться Пэтси.
— Ну, входи!
Фрэнк провел нас в шикарно обставленную гостиную. Это было что-то среднее между гостиной и кабинетом — типично холостяцкая комната со всеми характерными примочками, включая исполинского размера резной письменный стол в дальнем углу. Я огляделся вокруг, одобрительно кивнул и заметил:
