Лесли Чертерис
Знак Святого
Как Саймон Темплер боролся с призраками, а Хоппи Униатц строго придерживался фактов
Саймон Темплер лежал вытянувшись на песчаном берегу напротив огромного – на двадцать пять комнат – бунгало, принадлежавшего Лоуренсу Джилбеку. Мягкие волны Атлантического океана с нежным шуршанием накатывались на береговую кромку у ног Саймона, убаюкивая его.
Хотя прошел уже час после позднего обеда, песок все еще был теплый от дневного солнца. А наверху, среди звезд, плыла знаменитая майамская луна. Этот кусочек светящегося сыра (да простят торговые и рекламные агентства такое сравнение) больше походил на продукт компании Кэрролла, чем на природное явление. От луны бежала светлая дорожка, оставляя в тени все, что не мог захватить ее серебристый луч. Тени углубляли складки у носа Саймона, придавая его лицу обманчивое выражение озабоченности и беспокойства, когда он смотрел на лежавшую рядом Патрицию Хольм.
То, что выражение это обманчиво, Патриция знала. Банальная озабоченность – этот характерный для большинства людей современный недуг – не способна оказать пагубного влияния на этого полного энергии удивительного пирата наших дней, почти всему миру известного больше по странному прозвищу Святой, чем по имени, значащемуся в его метрике. Что касается беспокойства, то Саймон сам же и был его источником. Он мог причинить его работягам полицейским во всем мире; он, несомненно, вызывал его в обильных, а порою и фатальных дозах у многочисленных функционеров не поддающихся контролю нелегальных объединений, обычно именуемых «дном», преступным миром, даже когда они живут в большей роскоши, чем самые респектабельные слои общества, – вот и все, что можно сказать о его беспокойстве. Вообще, если Саймона что-либо и задевало за живое или вызывало какое-то чувство беспокойства – так это порой возникавшее у него опасение, что жизнь однажды может стать унылой, что боги веселых и опасных приключений, так щедро покровительствовавшие ему до сих пор, вдруг отвернутся, не оставив ничего, кроме банального, лишенного всякого интереса суррогата жизни, с которым вынуждены мириться простые смертные.
Он протянул загорелую руку, и сквозь его пальцы на руку Патриции, служившую подушкой для золотых прядей ее волос, просыпался песок.
– Ты знаешь, какие бывают милые и очаровательные люди, дорогая, – произнес он. – Так вот, Джилбеки принадлежат именно к такой категории людей. Думаю, что они являют собой как раз тот самый образец щедрого гостеприимства Нового Света, о котором я много наслышан. Поручаешь свой дом шайке чужестранцев и спокойно уезжаешь. Но полагаю, что в этом есть и кое-какие преимущества. Твои гости не действуют тебе на нервы. Примерно через месяц или два они пришлют нам телеграмму из Гонолулу или еще откуда-нибудь: «Так приятно быть вместе с вами. Пожалуйста, приезжайте еще!»
Патриция своей пухлой рукой преградила путь тонкой струйке песка, угрожавшей ее волосам.
– Должно быть, действительно что-то случилось, – серьезным тоном возразила она. – Юстина вряд ли могла написать мне письмо, а затем вдруг уехать.
– Но ведь все было именно так, – продолжал Саймон. – «Приезжай, – писала она. – Отец хандрит, пребывает в подавленном состоянии. Надвигается что-то зловещее». Так что же нам следовало предпринять?
– Помню, помню. Но, пожалуйста, продолжай, если тебя это забавляет.
– Напротив, это причиняет мне боль, буквально разрывает мою чувствительную душу... Мы препоясываем чресла и несемся сюда ради спасения прекрасной Юстины и ее безумного папаши. И где же они?
Он нарисовал в воздухе знак вопроса, подтянул колени и опустил голову.
– Да, здесь их нет, – ответила Патриция.
– Вот именно, – согласился Саймон. – Их здесь нет. Вместо гостеприимных хозяев, жаждущих порадовать нас фаршированным тарпоном[1], консервированными кокосами и пои[2], нас встретил неприветливый слуга-малаец. Все надежды на пиршество рухнули. Хрипя и извергая потоки бацилл, он сообщил, что наш друг Джилбек и его великолепная дочь, которую ты так красочно живописала, подняли якорь своей яхты, название которой, как я думаю, скорее всего «Мираж», и отплыли в неизвестном направлении.
– Как весело ты все это изобразил!
– А что мне еще оставалось? Иначе я просто расплакался бы. Вся эта сентиментальная история угнетает меня. Боюсь, наше воинство, как выразился бы Хоппи, запаслось порохом.
– Но ты не имеешь права меня за это корить, – запротестовала Патриция.
– Кроме того, – продолжал Саймон, – я не верю, что у Юстины была причина позвать тебя. Возможно, папуля ввязался в какую-нибудь авантюру, вроде производства зубочисток, а затем один дантист заявил, что зубочистки разрушают зубы. В результате рынок потерял потребителей. Но после того, как она написала тебе то самое письмо, другой дантист заявил, что зубочистки не только предохраняют зубы от кариеса, но и вылечивают рак, предотвращают вызываемый нервным расстройством неприятный телесный запах, равно как и травмы ног у спортсменов. Рынок снова пошел в гору, и папочка воспрял духом. Они влезли в свою байдарку и, налегая на весла, счастливые, умчались прочь, чтобы отпраздновать победу и забыть обо всем на свете, включая нас.
– Может быть, именно так все и произошло.
Саймон сидел, съежив широкие плечи, и раздраженно очищал от песка свои длинные ноги.
Он взглянул на Патрицию и забыл обо всем на свете. Благодаря трюкачеству этой шалуньи луны, действующей по всем правилам мюзик-холла, облик Патриции утратил свои реальные очертания. Она была частью его жизни, краеугольным камнем его счастья, таким же неизменным, как звезды на небе. В эти мгновения ее облик очень гармонировал с теплым очарованием флоридской ночи, она казалась ему такой далекой и вдвойне прекрасной, подобной неподражаемой, бурной игре лунного света и перламутру. Добродушное подтрунивание, исходившее из его голубых глаз, как рукой сняло. Он дотронулся до нее и тут же ощутил ее отчужденность, которая, видно, и способствовала всей этой иллюзии волшебства.
– Ты в самом деле считаешь, что что-то случилось, да? – рассудительно спросил Саймон.
– Я уверена в этом.
Внезапно налетел ветер и завихрился, шевеля листья пальм. Казалось, Святого охватила легкая дрожь, хотя ветер вовсе не был холодным. С давних пор ему было знакомо это ощущение, хотя и несколько иного рода – как будто множество замороженных призрачных иголок стремительно вонзались в каждую пору его естества. Смерть часто оказывалась с ним рядом, гораздо чаще, чем он предполагал, и даже еще чаще, чем тот самый холодок надежно и своевременно предупреждал его о смертельной опасности. Это был холодок авантюры, обостряющей врожденное чувство предвидения с его сверхъестественной настройкой на те самые «частоты», которые «по секрету» нашептывали ему о возможном сражении и внезапной смерти. И сейчас он снова ощутил его, когда пристально вглядывался в мерцающую неопределенность моря.
– Посмотри. – Он обхватил Патрицию за плечи. – Очень большая лодка – вон там. Я уже давно наблюдаю за ней. И похоже, она держит курс к берегу. Несколько минут назад я видел огни с левого борта, а сейчас они появились и с правого. Нам нужно следить за ее носовой частью.
– Может быть, в конце концов Джилбеки возвращаются, – предположила она.
– Вряд ли. Судно слишком большое, – спокойно произнес он. – Но каким образом столь внушительная посудина может вот так близко причалить к берегу?
Патриция с изумлением уставилась на лодку.
А там, в глубине океана, вдруг мелькнул серебристый луч, отброшенный прожектором в носовой части судна. Какое-то мгновение он был неподвижен, а затем стал перемещаться, будто что-то выслеживая. Луч сместился вниз, уперся в волны в непосредственной близости от дорожки лунного света и стремительно пронесся над морем, вспарывая его поверхность, словно светящийся скальпель. В отраженных лучах на светлом фоне надпалубных сооружений виднелись фигурки людей позади прожектора.
Лишь сейчас Саймон отчетливо осознал, что судно гораздо ближе к берегу, чем он предполагал. Он вскочил на ноги и помог подняться Патриции.
– Весь вечер тебя не покидает ощущение чего-то зловещего, – сказал он, – и я считаю, что оно тебя не обманывает. Там действительно что-то не так.
– Такое впечатление, что за бортом человек, – сказала она, – и они пытаются его найти.
– Хотелось бы знать, – произнес Святой.
Хотя он и не знал, его ответ был мгновенным. Дальнейший ход событий будто был подсказан его словами. Разом погасло все: и прожектор, и иллюминаторы, и палубные огни. Черное, как углекоп, судно заскользило по пятнистой дорожке лунного света.
Вдруг ослепительно яркая стрела коснулась его борта и развернулась вверх, мгновенно распустившись пышным огненным букетом и затмив на какой-то миг лунное сияние. Корабль подбросило, словно некий монстр двинул его кулачищем из морских глубин. Тотчас пламя охватило все судно, и казалось, оно стало извергать в небо все свои внутренности.
