Джеймс Чейз - Хитрый, как лис

Он подготовил все: грязные бинты, нож, рваную военную форму, испачкал руки и ноги. Самое главное, что у него были документы покойного Дэвида Эллиса, чье тело гнило сейчас на солнце.

Но, несмотря на свой совершенный план, Кашмен нервничал. На лбу выступили капли пота, сердце бешено билось в груди. Во рту ощущался неприятный вкус.

Кашмен стоял в маленьком дурно пахнущем кабинете и слушал. Если все пройдет хорошо, личность отъявленного предателя Эдвина Кашмена исчезнет, но, прежде чем это случится, должен замолчать Харш. Нелегко это сделать – Харш силен как бык. Ошибки не должно быть. Выбраться из создавшегося положения можно, только убив этого человека.

Кашмен взглянул на часы над дверью: через минуту или немного позднее должен войти Харш.

Он ждал и слушал, чувствуя, что эти ненавистные секунды не лучше, чем угроза смерти.

Топот ног по коридору заставил его вздрогнуть. Дверь в кабинет резко распахнулась, и вошел Харш. Это был огромный толстый мужчина, похожий на борца. Форма СС плотно облегала его могучее тело и хрустела при каждом движении.

– Они будут здесь через двадцать минут, – объявил он Кашмену. – Потом – капут!

Он прошел мимо Кашмена и подошел к окну, разглядывая дикое место, которое называлось Бельзен. Кашмен сжал ручку ножа, который держал за спиной, и шагнул вперед, к широкой спине Харша. Тот резко обернулся.

– Ну-с, англичанин, как тебе это нравится? Слишком поздно драпать в Берлин, а? Ты думал, что поступил правильно, я вижу, что ты еще не удрал. Я скажу тебе, кто ты. Я ненавижу предателей. Тебя повесят раньше, чем меня. – Его маленькие красные глазки выражали ужас. Он снова повернулся спиной к Кашмену. – Тебе повезет, если твои соотечественники не войдут сюда первыми. Предателей не любят, Кашмен. Не хотел бы я быть на твоем месте.

Кашмен улыбнулся. Он понимал, что должен улыбаться.

– Не называй меня предателем, – хрипло сказал он. Голос его дрожал. – Постоянно только и слышу это слово, никогда не забываю о нем.

Его голос был знаком миллионам британцев, которые в течение пяти лет войны слушали его. Это был необычный голос: не очень глубокий, но хорошо поставленный, насмешливый, хриплый.

– В душе я больше немец, чем ты, – продолжал Кашмен. Он часто репетировал эти слова и этот момент. – Мое несчастье, что я родился в Англии. Но я сделал то, что велела мне совесть. И если бы все повторилось сначала, я поступил бы так же.

Харш нетерпеливо дернулся.

– Побереги эти слова для суда, – сказал он. – У тебя не больше двадцати минут свободы. Почему ты не идешь туда и не сдаешься? Они ждут тебя. В Англии найдется хорошая петля.

– Не устраивай мелодрамы, – сказал Кашмен, приближаясь. Он стоял теперь совсем близко от огромной спины. Как Давид перед Голиафом. – Иди сам, если ты такой храбрый.

Харш вздрогнул, но продолжал смотреть в окно. Для Кашмена наступил решающий момент. Несколько секунд он как зачарованный смотрел на широкую спину Харша, потом глубоко втянул воздух, размахнулся и изо всей силы всадил нож под его левую лопатку. Харш вздрогнул всем своим могучим телом. Из приоткрытого рта вырвался какой-то полузадавленный крик. В предсмертной агонии эсэсовец развернулся к Кашмену и, протянув к нему огромные волосатые лапы, качнулся, словно норовя вцепиться в горло своему противнику.

С расширенными от ужаса глазами Кашмен отпрыгнул и, прижавшись спиной к стене, судорожно зашарил рукой по поясу, где обычно висел пистолет. Кашмен забыл, что уже переоделся и оружие, как и все атрибуты формы, было надежно спрятано или сожжено в печи.

Харш сделал несколько шагов, потом силы покинули его, и он упал навзничь. Из раскрытого рта вместе с вырывающимся воздухом вылетали клочья розовой пены. Он раз-другой дернулся всем своим громадным телом и затих.

Кашмен стоял и смотрел как загипнотизированный в широко распахнутые мертвые глаза Харша. Он вспомнил, с какой радостью встретил приход к власти фашистов в том далеком 33-м году, как выступал на сборищах подобных ему жизнерадостных юнцов. Каких трудов и страхов стоило ему, как представителю Британского союза фашистов, пробраться в блокированную Германию в 39-м году. Как поступил в министерство пропаганды, а в 43-м году понял безнадежность фашистской авантюры. Он понял, что время еще есть, но конец неизбежен.

Спокойно и методично он начал подготавливать свою будущую безопасность. Он по-прежнему работал в министерстве пропаганды, по-прежнему выступал по радио для Англии, отравляя умы англичан фашистским ядом. А они слушали, потому что это было смешно. Он последовал за другими англичанами в Берлин, продолжая работать на Германию, но ждал удобного случая, чтобы привести в исполнение свой план.

Только после высадки в Нормандии британских, канадских и американских сил он решил, что пришла его пора. Тогда его начальство было занято собственной судьбой. У него была репутация хорошего слуги, ему доверяли и награждали. Он вступил в СС и был назначен заместителем начальника концлагеря в Бельзене. Это назначение ничего не изменило. Бельзен был первой вехой на пути к безопасности.

Следующим ходом было необходимо найти английского солдата, документы которого он мог бы использовать. Это заняло много времени и потребовало терпения, но в конечном счете он выбрал Дэвида Эллиса, человека, не имеющего родственников и привязанностей и, очевидно, друзей. Самым важным было то, что Эллис был единственным оставшимся в живых из всего батальона, погибшего в полном составе под Дюнкерком. Собрать всю информацию об Эллисе было для Кашмена проще простого. Так же несложно было заменить документы Эллиса. Потом он спрятал документы, а Эллиса пристрелил. Время шло. И вот британская ар-мия в миле от Бельзена. Харш мертв. Больше никто в лагере не знал, что Кашмен – англичанин.

Он посмотрел в зеркало. Простое лицо Томми, Дика или Гарри из низших слоев общества. Но в глазах беспокойство и тревога.

С сожалением он сбрил небольшие усы, которые отрастил, вступив в Британский союз фашистов.

Пулеметные очереди стали ближе. Теперь он был спокоен и решителен. Провел авторучкой по лицу, стараясь не задеть мускулов, затем, сжав зубы, провел по этой линии ножом. Все должно выглядеть естественно. Лицо он скроет под бинтами. Нож оказался неожиданно острым. Прежде чем Кашмен понял это, лезвие глубоко рассекло ему лицо. Потекла кровь. Он бросил нож и, кривясь от боли, стал бинтовать рану.

Грохот орудийных выстрелов привел его в чувство. Он закончил бинтовать лицо и голову. Все готово. Его лицо скрыто повязкой, усы исчезла, форма СС сгорела. Он облил пол и стены бензином.

Дэвид Эллис встретит освободителей Бельзена.

Эдвин Кашмен, предатель, исчез в огне.

Судья Таккер открыл третье заседание суда.

– Итак, что нам известно об обвиняемом со слов инспектора Ханта? Хант был инспектором уголовных расследований и утверждает, что знал обвиняемого в 1934 году. Он не разговаривал с ним, но слышал его политические речи и поэтому знает его голос. Он говорит, что с 3 сентября по 10 декабря 39-го года находился в фольстауне и слушал радиопередачи. Поэтому он сразу же узнал голос обвиняемого…

Члены суда внимательно разглядывали обвиняемого. Процесс в Олд-Бейли шел уже третьи сутки. Обвиняемый работал диктором германского радио и сейчас печально посматривал на адвоката, который должен был защищать его.

Основные доказательства были предъявлены в первый день.

– 28 мая сего года, вечером, вы были с лейтенантом Перри в Германии, в лесу, в районе датской границы, около Флансберга?

– Да.

– Вы оба собирали хворост, чтобы разжечь костер?

– Да.

– Пока вы собирали его, вы кого-нибудь встретили?

– Да.

– Кто это был?

– Обвиняемый.

– Он сделал или сказал что-нибудь?

– Он нашел несколько хворостинок и указал нам на них.

– На каком языке он говорил?

– Сперва по-французски, а потом по-английски.

– Вы узнали его голос?

– Да.

– Чей именно?

– Голос диктора германского радио.

Толстая женщина в грубом черном пальто и бесформенной шляпе с облезлыми перьями наклонилась вперед и нахмурилась.

– Как будто кто-то может не узнать его голос, – прошептала она мужчине в поношенном коричневом костюме. – Я бы узнала его голос всюду. Лицо можно изменить, но голос нельзя.

Мужчина, к которому она обратилась, отодвинулся. Невысокого роста, он был худ и хил. Мертвенно-бледный шрам, пересекавший его щеку от правого глаза до подбородка, вызвал интерес у женщины.

– Вы сами были на войне, приятель, не так ли? – прошептала она. – Здорово вам повредили щеку.

Мужчина со шрамом, который называл себя Дэвидом Эллисом, кивнул и продолжал неотрывно смотреть на судью, который говорил сейчас о национальной гордости.

Как они вцепились в этого парня! Ему бы они говорили то же самое, если бы схватили его. Но его-то они не схватят.