Я поставил “Кто есть кто” на место и взял мишленовскую карту “Дороги Франции”. Было очевидно, что более естественно было бы поехать через Аннеси, Эй-ле-Бейн и Шамбери. Но она объяснила это. У нее была уйма времени и она решила изменить маршрут. Она остановилась на ночь в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Около девяти часов вечера она позвонила из отеля отцу в его суссекский особняк. О'Дауды там не было и говорил с ней Денфорд. Она сказала Денфорду, что на следующий день она поедет не прямо в Канны, а по пути, возможно, заскочит на пару дней к своим друзьям. Она не назвала ни имени друзей, ни их местожительства, а Денфорд, прилежный секретарь, не стал спрашивать то, что ему не посчитали нужным сказать.
День второй. Она выехала из отеля утром, до девяти тридцати. Это было точно установлено, потому что Денфорд, как прилежный секретарь, позвонил О'Дауде, который был в Лондоне (вероятно, там, где “не беспокоить после восьми вечера”), и О'Дауда дал ему указание позвонить в отель и передать Зелии, чтобы она ехала прямо в Канны, безо всяких задержек. Денфорд позвонил в девять тридцать. Зелия уже выехала. С этого момента — то есть, почти весь день второй, день третий, — до утра дня четвертого (когда Зелия, по ее словам, обнаружила, что она находится в Гапе, небольшом городке, расположенном в ста шестидесяти с чем-то километрах на юг от Ле Бурже-дю-Лак) ее жизнь — сплошное белое пятно. В Гапе она была без “Мерседеса”, без своего багажа и без памяти относительно того, что с ней произошло с момента ее отъезда из отеля. На ней была та одежда, в которой она выехала из отеля, и ее сумочка с деньгами. Она взяла в прокате машину и приехала в Канны на яхту, где ее с нетерпением ожидал О'Дауда. Мне не было сообщено подробностей сцены ее прибытия и того, что произошло после, кроме одной — что никто, включая Зелию, не смог вспомнить никого из ее друзей и знакомых, кто бы жил где-нибудь между Ле Бурже-дю-Лак и Гапом. Я готов был спорить на все свои деньги, что Зелия лжет и что если она захочет, она может с точностью до минуты описать все, что произошло в те двое суток. А на деньги О'Дауды, я должен был доказать это и найти пропавшую машину.
После обеда у меня возникли трудности с Уилкинз. Она была у дантиста и тот поставил ей пломбу. Было немного трудновато понимать, что она говорит, так как половина ее челюсти все еще находилась под влиянием новокаина.
Следуя установившейся практике, я продиктовал ей для своего личного архива незамысловатый отчет о том, что произошло до настоящего момента. По выражению ее лица я понял, что ей все это очень не нравится. Она сидела с таким видом, будто я диктовал ей приказ об уничтожении какого-нибудь центрально-европейского гетто.
В какой-то момент она сказала:
— Я думаю, вам не следует больше иметь дело с О'Даудой.
Ясно, что этот Бована пытался убить вас.
— Большие деньги стоят риска. Жизнь полна опасностей. Во всяком случае, одна уже устранена.
Я закончил диктовать. Она закрыла блокнот и поднялась, чтобы уйти. Я остановил ее.
— Что ты думаешь? — спросил я.
— О чем?
— О различных вещах. Сперва, о Зелии. — Она явно пережила что-то очень эмоциональное и неприятное и ее подсознание заставляет ее забыть об этом. Я удивляюсь, что такое случается с женщинами так редко.
— Тогда, если ты считаешь, что Зелия — невинная девушка, пережившая душевную травму, почему мне следует отказаться от этой работы?
— Потому что такие люди, как О'Дауда далеко не невинны, особенно, когда дело доходит до вещей, которые имеют для них значение, например, деловые интересы и конкуренция. Часто случается так, что законных путей достижения их целей нет. И вот тут люди, подобные О'Дауде, начинают использовать других людей. Вот почему перед самым подписанием контракта с ним кто-то пытался убить вас. Просто напишите ему, что вы все еще раз обдумали и сожалеете и так далее, и тому подобное. Вокруг вас столько другой работы, стоит только немного поискать ее.
Это была, пожалуй, самая длинная публичная речь, которую я когда-либо слышал из уст Уилкинз. И я бы последовал ее совету, если бы не две вещи. Первая — это Джулия и ее беспокойство о Зелии. Я более-менее обещал ей все сделать. А затем — О'Дауда. Что-то в его характере задело меня. Он засел у меня в печенках. Я понимал, что, главным образом, это была чистая зависть. Но, по крайней мере, она была чистой. Я просто хотел показать ему, что есть человек, которым он не сможет помыкать и который не станет танцевать под шелест его чековой книжки. Что бы там ни было в той красной машине, оно ему было крайне необходимо. О'кей, мое дело найти машину, и здесь контракт заканчивается. Когда я узнаю, что в машине, и, возможно, это окажется у меня в руках, то прежде чем я отдам вещь ему, я получу свою порцию удовольствия, заставив его танцевать передо мной. Может быть, это некрасиво, но нам всем время от времени нужно испытывать моменты торжества своей власти. К тому же, власть подразумевает деньги, а уж этим я всегда смогу воспользоваться.
Я сказал:
— Я хочу, чтобы ты заказала мне билет на завтрашний утренний рейс на Женеву и организовала машину к трапу. И еще закажи мне на завтрашнюю ночь номер в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Если у тебя будут сложности, смело используй имя О'Дауды. Это срабатывает.
Она взглянула на меня, кивнула и направилась к двери. Когда она уже была у двери — одному только Богу известно, как выплыло это заявление — я сказал:
— Кстати, о машине для меня. Я хочу, чтобы это был красный “Мерседес 250SL”.
Она быстро обернулась.
— Почему?
— Потому что я еще никогда не сидел за рулем этой модели. А красный — мой любимый цвет. Скажи им, что мне нужна только такая машина, и неважно, сколько это будет стоить.
— Ну, в таком случае мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы угодить вам, не так ли? — Она вышла. Давно я не слышал, чтобы она говорила таким ледяным голосом.
К моменту моего появления дома в тот вечер Уилкинз уже решила все проблемы, связанные с моим воздушным путешествием, и получила заверение из Женевы, что меня будет ждать там машина и что, если это окажется вообще возможным, это будет красный “Мерседес”.
Моим домом была небольшая квартирка — спальня, гостиная, ванная и кухня — на одной из боковых улиц рядом с Тейт Гэллери. Из окна моей гостиной можно было увидеть, при определенном риске сломать шею, кусочек Темзы. Миссис Мелд, которая жила по соседству и вела мое домашнее хозяйство, долгие годы безуспешно вела борьбу с моим квартирным беспорядком. На столике у окна в вазе стояли принесенные ею хризантемы цвета ржавчины, а рядом лежала записка: “Для вас есть кое-что в духовке. У нас почти не осталось виски”.
Этим кое-чем был пирог с домашним сыром. Это означало, что она в хорошем настроении. Я зажег газ в духовке, чтобы разогреть пирог, вернулся в гостиную и налил себе виски. Она была права. Виски оставалось всего три четверти бутылки. Я сел, закинул ноги на столик и стал смотреть в окно, на лондонские сумерки. Жизнь, вероятно, не так уж и плоха, думал я. В духовке разогревался пирог с домашним сыром и луком, в руке у меня бокал виски, мои ноги на столике, а завтра я отбываю в дальние края на поиски украденной автомашины. Другие ребята моего возраста сейчас, наверное, все дома, пытаются оторвать своих чад от телевизора и заставить их сесть за уроки или ищут отвертку, чтобы починить поломавшийся пылесос, а их жены, наверное, на кухне, открывают банки с полуфабрикатами бифштексов, пирогов с почками и рисовых пудингов, а завтра у них будет все такой же обычный день. Разнообразие — приправа к жизни. Это как раз для меня. Каждый новый день не похож на предыдущий. Никогда не знаешь, что впереди. Никогда не знаешь, когда тебя будут пытаться застрелить, или когда в твою спальню проскользнет прекрасная девушка, взывая о помощи. Никогда не знаешь, когда тебя используют, тебе врут, обманывают или тайком смеются над тобой и презирают. Замечательная жизнь. Но проблема была в том, что в тот момент я не был настроен вести такую жизнь. Меня вдруг охватило унылое, мрачное настроение и я подумал, чем могла быть вызвана такая реакция. Явно чем-то, но чем? Я подумал, а не стоит ли покопаться и найти причину, но затем решил, что не стоит, и налил себе еще виски.
Только я управился с ним, как раздался звонок в дверь. Я подождал немного, надеясь, что за дверью перестанут нажимать на кнопку и уйдут. Но звонки не прекращались, поэтому я встал и пошел к двери.
За дверью стоял черный человек в темно-синем костюме и котелке, на одной руке у него висел зонт. У него было полное, жизнерадостное лицо с высокими дугами бровей и большим куском замазки вместо носа. На нем был большой цветастый галстук и розовая рубашка, а на ногах — рыжевато-коричневые замшевые туфли. Расстояние от его туфель до верха котелка было всего сантиметров сто сорок. Мягко говоря, впечатление он производил странное. Сверкая белизной зубов и белков глаз, он протянул мне визитку и я почувствовал, как от него, слезно от обогревателя, исходит тепло жизнерадостности.
