— Белобрысый. Не яркий такой блондин, а достаточно бесцветный, невыразительный. Сейчас, Эд, сейчас… Знаете что? Единственное, что в его облике бросается в глаза — это чересчур толстые, неприятно, я бы сказала, толстые губы. Как у лося…
Губы! Как у лося! Никаких сомнений теперь не оставалось — это тот бандит, который расстреливал меня из «Узи» несколько дней назад! Человек Блынского… Ясно, что Морис Вениаминович на допросе соврал, зная, что уличить его во лжи некому. Ничего не даст даже очная ставка с Лилей — у нее никаких доказательств того, что третий за столом был совсем не иностранец…
— Лиля, вы даже не представляете, как я вам благодарен! С меня — большущая коробка конфет! Или бутылка мартини! Или все, что пожелаете!
— Бросьте, Эд, — улыбка моментально обзавела ее щеки милыми ямочками, — ничего не надо. Мы ведь свои люди, правда? Я сейчас уезжаю, видите, машина ждет? К поставщикам, Эд, поставщикам! Ругаться буду, возвращать несколько ящиков с никуда не годной красной икрой. А конфеты, — ямочки стали еще глубже, еще милее, — ладно, передадите с Зоей…
* * *
Теперь с «береттой» я уже не расставался. Неплохая вещичка — кавказец, который продал ее мне, не обманул. В глухом лесу я несколько раз выстрелил по импровизированной мишени — консервной банке: пули легли кучно, в «десятку». Без хвастовства — стрелок я отменный, рука и глаз на стрельбах в тире никогда меня не подводили, даже когда был с жестокого «бодуна». Маленькая теплая смертоносная игрушка лежала у меня на ладони, и мне очень хотелось верить, что я ею не воспользуюсь в предложенной дядей и полной опасных ребусов игре. Ведь ясно уже: разгадаешь ребус и получишь не конфетку, а пулю.
Не знаю, сколько там я разгадал я ребусов, но наградная пуля усердно ищет меня, и ей по барабану, что в первый раз на набережной она меня так и не достала.
Черт меня дернул в тот вечер озаботиться улучшением жилищных условий для моей «клавдюшки» и направиться к гаражам, которые словно крепостной стеной отделяли Оболонь от леса. Лучшего времени, дабы покалякать с владельцами «колес», нет: машины ставятся на постой, но мужики домой не торопятся, выкуривают в тесном кружку по сигаретке, обмениваясь впечатлениями дня, браня почем зря цены на бензин, делясь адресами, где лучше приобрести запчасти. Да мало ли о чем еще интересно потолковать людям, в чьей жизни автомобиль занимает едва ли не первое место. Встречен я был доброжелательно, информацией наделен щедрой — если честно, просто лишний раз убедился в том, что, собственно, секрета ранее не представляло: купить машину дешевле, чем приобрести гараж. Почти как у писателей: написать роман ничего не стоит, попробуй его напечатать и продать. Я, как знаете, не романист, однако прессу читаю внимательно.
Покинув территорию гаражного кооператива, направился не домой, а прогулочным шагом по бетонке. Теперь я уже, можно сказать, был за городом: слева — сплошная линия автомобильных «стойл», справа — луга и рощицы, где уже начинал вечернюю распевку нестройный лягушачий хор. А вскоре в нем появился и солист — майский соловушка, справляющий новоселье. На радостях он выдавал такие коленца, что не утвердиться в банальной истине — жизнь прекрасна и удивительна, было невозможно.
Я подумал о Зое, которой назначил свидание в девять вечера, на «кресте» — погуляем, попьем где-нибудь кофейку, и на этом, к сожалению, мой мыслительный процесс как корова языком слизала: я…отключился. Успел лишь почувствовать, как что-то коснулось моей спины, и все — провал в пропасть.
Очнулся через несколько минут в машине — рядом со мной на заднем сиденье ни кто иной, как Лось. Довольно улыбаясь, он поднес к моему носу электрошокер, повертел им из стороны в сторону:
— Очухался? То-то, дружок! Веди себя хорошо. Нет — еще раз пощекочем.
Как же я не заметил, что ко мне кто-то подкрадывается сзади? Наверное, это сделал щуплый паренек, тот, что рядом с водилой — я вижу только его коротко остриженную голову и узкие плечи. Что ж, на сей раз они мастерски провернули дело — незаметно выследили, оглушили, засунули в машину. Плохо, кажется, мое дело: голова болит, в теле противная, как после высокой температуры, слабость.
Сколько мы ехали, не знаю, но, получается, совсем недолго, потому что машина мягко скатилась по песчаному пригорку, повернула направо и прошла метров двадцать-тридцать прямо по траве, цепляя боками кусты, наконец, остановилась. Трое вылезли наружу. Лось, оглядевшись по сторонам, заглянул в салон и, мерзко улыбаясь, произнес:
— Конечная станция, дружище. Не рассиживайся! Трое одного не ждут.
Преодолевая слабость во всех, как написали бы в старину, членах, я выволок себя наружу и теперь окончательно понял, что нахожусь в до боли знакомых местах, откуда до родного дома рукой подать. Это были так называемые «огороды», на которых раньше с позволения властей выращивали картошку, свеклу, морковку и огурцы-помидоры ветераны Великой Отечественной да воины-«афганцы», а теперь делали это все кому не лень.
Серый «бумер», старый мой знакомец, умиротворенно уткнулся бампером в цветущий куст шиповник. Да, «место встречи» знаю так же хорошо, как Крещатик: несколько раз в предыдущие годы я гулял здесь и не мог не обратить внимания на этот довольно-таки приличный, соток 8-10, участок, защищенный по всем правилам фортификационного искусства. Высокая, метра под два-два с половиной ограда была выстроена по периметру из всего того, что в изобилии представлено на городской свалке. Ржавые остовы автомобильных салонов, кубы холодильников, помятые цилиндры стиральных машин, куски железобетона и воинственно торчащие прутья арматуры, еще не до конца сгнившие листы жести, различное дреколье, неведомые обломки неведомо чего, вполне могущие претендовать на роль артефактов плюс колючая проволока да еще плюс колючие кусты шиповника, умудряющиеся продираться вверх и вширь в этих железных джунглях, делали этот заброшенный, видимо, огород неприступной крепостью. Помню, тогда, когда я здесь праздно шатался, меня интересовало, во-первых, что там, на земле, может вызреть в этой вечной тени от высоких стен, а во-вторых, где калитка, которая пропускает хозяина вовнутрь. Она, безусловно, есть, но так замаскирована, что непосвященный ни за что ее не отыщет. Этот секрет, между прочим, мне сейчас открылся — тот, худенький, стриженый, с плечами, как у подростка, или даже вообще без плеч, отодвинул лист ржавой, в дырках, но еще крепкой жести, за которой и обнаружился вход — дверка, запертая на замок. Шмакадявка, ему, что ли, перешел по наследству огородик, достал из кармана ключ, замок щелкнул, и калитка медленно отворилась. Лось довольно грубо подтолкнул меня, и я вынужден был первым ступить на заповедную территорию. Никогда раньше не подумал бы, что мое любопытство будет удовлетворено подобным вот образом: сюда, да еще после электрошока, да еще под конвоем!
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: пахарь и сеятель здесь не появлялся уже лет пять. Буйно кустился сорняк, заглушив островки измельчавшей, выродившейся клубники и цепкого щавеля. Странное дело: дикое, заброшенное место, а остро пахнет свежей землей — так, как нею пахнет на кладбище. А здесь и кладбище, а не огород — в ближнем ко мне углу вырыта классическая, по всем законам жанра могила. Не яма абы как, а, я бы сказал, красивая, с прекрасно выровненными краями, глубокая, метра в два, могила.
— Здесь тебе будет хорошо, — доверительно сказал Лось. — Совсем недалеко от дома, тихо, уютно, никто не тревожит. Птицы поют, бабочки летают, травка растет, муравьи ползают. Всем бы так… А мы тебя не забудем. Пришли, бутылочку распили, помянули…
— Спасибо за столь трогательную заботу, — криво усмехнулся я, досадуя, что до конца еще не оклемался после электрошока. — Только с какой стати вы решили отправить меня на тот свет?
— Или не догадываешься? Ты же заложил очень хорошего человека, который к тебе с открытой душой…
— Хорошо, убьете, но ведь ему только хуже будет.
