Но преподобный не выказывал никаких признаков страха.
Джонни чуть было не сломал тощую шею поверженного супостата, но вовремя спохватился. Он глубоко вздохнул, и все его тело вздрогнуло, словно от удара током. Он отнял руки от горла преподобного, выпрямился и, не слезая с него, уставился на посиневшее лицо Шорта.
— Слушайте, — медленно проговорил он, — неужели вы хотите, чтобы я вас прикончил?
Преподобный смотрел на него и ловил ртом воздух. Когда он наконец наладил дыхание, то сказал с вызовом:
— Меня убить нетрудно. Но ее это не спасет. Полиция все равно выведет ее на чистую воду.
Джонни слез с кровати, встал на ноги, наступив при этом на очки преподобного. Он сердито отпихнул ногой их останки и снова уставился на проповедника, лежавшего в том же положении.
— Я хочу задать вам один-единственный вопрос, — произнес он ровным голосом игрока. — Ну зачем ей убивать родного брата?
Преподобный злобно посмотрел на него и прошипел:
— Сами знаете зачем!
Джонни словно окаменел; он стоял и смотрел на преподобного. Наконец он сказал:
— Вы чуть было меня не ухлопали. Но я закрою на это глаза. Вы назвали ее убийцей. Я и это готов забыть. По-моему, вы все-таки не псих, а потому я вас спрашиваю последний раз: с какой стати ей было убивать?
В близоруких глазах преподобного была ничем не разбавленная злоба.
— Это могли сделать только двое, — прошелестел он тонким злобным голосом. — Она или вы. Если это не вы, стало быть, она. Если вы не можете понять, зачем она это сделала, пойдите и спросите у нее. А если вам кажется, что, убив меня, вы спасете ее, то давайте убивайте.
— Карты у меня скверные, — сказал Джонни. — Но игра есть игра.
Он повернулся и пошел, огибая скамейки, к выходу из церкви. Через верхнюю часть окон фасада пробивался свет уличных фонарей и освещал ему дорогу.
Было восемь часов вечера, но все еще светло.
— Поедем прокатимся, — сказал Могильщик Гробовщику. — Посмотрим на пейзаж. Полюбуемся на коричневых курочек в розовых платьицах, подышим ароматом маков и марихуаны.
— И послушаем воркование наших голубков-стукачей, — добавил Гробовщик.
Они ехали в южном направлении по Седьмой авеню в маленьком черном, видавшем виды седане. Могильщик, сидевший за рулем, пристроился за большим грузовиком, а Гробовщик внимательно следил за тротуаром.
Субъект, ошивавшийся у входа в парикмахерскую мадам Помадки, помахивал бумажками с выигравшими номерами подпольной лотереи. Увидев, что на него из машины в упор глядит Гробовщик, он сунул бумажки в рот и стал жевать их, словно это были тянучки. Двигаясь под прикрытием грузовика, они застали врасплох марихуанщиков, стоявших у бара на углу 126-й улицы. Восемь молодцов хулиганского вида, в черных брюках в обтяжку, соломенных шляпах с разноцветными лентами, остроносых туфлях, ярких рубашках и темных очках, очень напоминали стайку экзотических кузнечиков-переростков. Они уже выкурили одну самокрутку и собирались пустить по кругу вторую, как один из них крикнул:
— Атас! Кинг-Конг и Франкенштейн!
Тот, кто курил самокрутку, проглотил ее так быстро, что не успел потушить. Огонь опалил ему пищевод, и он согнулся пополам в приступе кашля.
Один из молодцов, по кличке Джиголо, крикнул:
— Спокойно, без паники. Главное, чтоб мы были чистыми!
Ребята поспешно побросали свои ножи на тротуар у бара, один из них проворно сунул две оставшиеся самокрутки в рот, готовый в случае необходимости проглотить их.
Могильщик мрачно ухмыльнулся, глядя на кашлявшего.
— Я бы мог врезать ему по животу, и он наблевал бы улик ровно на год тюряги.
— Как-нибудь в следующий раз мы покажем ему этот фокус, — сказал Гробовщик.
Два наркомана заколотили пострадавшего приятеля по спине, остальные стали преувеличенно громко обсуждать проблему проституции — исключительно с научной точки зрения. Джиголо с вызовом смотрел на детективов.
На нем была шоколадного цвета соломенная шляпа с желтой, в голубой горошек, лентой. Когда Гробовщик поднес к правому лацкану руку, тот сдвинул шляпу на затылок и сказал:
— Хрен им, ребята, мы с вами чистые, как стеклышки!
Могильщик медленно проехал дальше, не останавливаясь, и в зеркало увидел, как молодой человек вытащил из-за щеки мокрые самокрутки и стал дуть на них, чтобы поскорее высушить.
Они доехали до 119-й улицы, свернули в сторону Восьмой авеню, проехали по ней дальше и остановились у обшарпанного жилого дома между 126-й и 127-й улицами. Пожилые чернокожие расположились на стульях и табуретках у стены дома, прямо на тротуаре.
Детективы поднялись на четвертый этаж по темной лестнице. Гробовщик постучал четыре раза с десятисекундным интервалом между каждым стуком.
С минуту за дверью было тихо. Потом дверь вдруг приоткрылась внутрь на пять дюймов. Замок не щелкал, дверь удерживали снизу и сверху два железных стержня.
— Это мы, Мамаша! — сказал Могильщик.
Тогда дверь открылась полностью. За ней обнаружилась маленькая худая седая чернокожая женщина. На вид ей было лет девяносто. Одета она была в длинное черное платье до полу. Она отступила в сторону, а когда сыщики прошли в темный холл, снова закрыла за ними дверь.
Затем они молча проследовали за ней в конец холла. Она открыла дверь и сказала:
— Он там.
Гробовщик и Могильщик вошли в маленькую спальню и прикрыли за собой дверь.
На краю кровати сидел Джиголо. Его щегольская шляпа была сдвинута на затылок. Он сидел и кусал ногти. Коричневое лицо его лоснилось от пота, зрачки были расширены.
Гробовщик сел перед ним, оседлав единственный в комнате стул с прямой спинкой, а Могильщик посмотрел сверху вниз и сказал:
— Ну что, герой, нагероинился?
Джиголо пожал плечами. Под желтой рубашкой заходили худые плечи.
— Не волнуй его, — сказал Гробовщик. Но затем доверительно спросил у Джиголо: — Кто грабанул деньги вчера, дружок?
Джиголо задергался так, словно ему в штаны кто-то сунул раскаленную кочергу.
— У Бедняка вообще-то завелись деньжата, — быстро и еле слышно проговорил он.
— Какие деньги? — спросил Могильщик.
— Монеты.
— А бумажки?
— Бумажек я не видел.
— Где его сейчас можно найти?
— В бильярдной Туза — Валета. Он на бильярде помешан.
— Ты его знаешь? — спросил Могильщик Гробовщика.
— Гарлем полон таких Бедняков, — сказал тот и обратился к стукачу: — Какой он из себя?
— Худой черный. Спокойный такой. Держится в тени. Выглядит примерно как Деревенщина, до того как его посадили.
— Как он одет? — спросил Могильщик.
— Как я сказал. Старается не светиться. Ходит в старых джинсах, в тенниске, в парусиновых туфлях. Вид у него обтрепанный.
— Партнер?
— Утюг. Вы его знаете?
Могильщик кивнул.
— Но он вроде ни при чем, — сказал Джиголо. — Сегодня его что-то не было видно.
— Ладно, приятель, — сказал Гробовщик, вставая. — Брось ты героин, пока не поздно.
Джиголо опять задергался.
— А что мне делать? Если кто-то узнает, что я для вас стучу, мне и на улицу-то высунуться будет страшно. Тут уж головой не покачаешь… — Джиголо имел в виду старую гарлемскую шутку про двоих чернокожих, устроивших драку с бритвами. Один из них сказал: «Нет, ты меня не порезал», — на что второй ответил: «Если не веришь, то покачай головой — она у тебя отвалится».
— От героина у тебя башка скорей отвалится, — сказал Гробовщик.
Выходя, он сказал старушке:
— Хватит потчевать Джиголо, а то от героина он сыграет в ящик, и очень скоро.
— Господи, а что, я доктор? — захныкала та. — Откуда мне знать, сколько им нужно. Я продаю им столько, за сколько они платят. Я же сама его не ем.
— Все равно хватит его кормить, — сказал Гробовщик. — Мы ведь почему тебя еще не прикрыли — потому что ты наших голубков обслуживаешь.
— Если бы не голубки-стукачи, вы бы вообще оказались без работы, — возразила Мамаша. — Если вам чего не скажут, так вы сами в жизнь не догадаетесь.
— Ну хотя бы разбавляй героин содой, — посоветовал Могильщик. — И выпусти нас из этой дыры поскорей, нам некогда.
Она обиженно зашаркала по темному холлу, а потом беззвучно открыла три тяжелых замка на двери.
— Эта карга действует мне на нервы, — пожаловался Могильщик, усаживаясь за руль.
— Тебе нужен отпуск, — сказал Гробовщик. — Или слабительное.
На это Могильщик только хмыкнул.
Они доехали до пересечения 137-й улицы и Леннокс-авеню, вылезли из машины напротив «Савоя» и стали подниматься по узкой лестнице на второй этаж, где была бильярдная Туза — Валета над баром «Хлопковая коробочка».
Справа был отгорожен закуток деревянной стойкой. За ней сидел лысый коричневый толстяк в зеленых очках, в шелковой рубашке без ворота и черной жилетке с дешевой золотой цепочкой. Он сидел на высоком табурете у кассы, оглядывая время от времени шесть бильярдных столов в длинном узком зале.
