С океана дул легкий ветер, воздух был насыщен влагой. Проезжая по бульвару Кабана, я обратила внимание на редкие разрывы в облаках, сквозь которые проглядывало бледно-голубое небо. Возможно, ближе к вечеру на часок покажется солнце. Припарковавшись на узкой, обсаженной деревьями боковой улице, я заперла свой "фольксваген", и направилась к зданию бывшего склада. Свернув за угол, я вошла в дверь, возле которой стояли две внушительного вида металлические скульптуры. Коридоры внутри здания были выкрашены в белый цвет, на стенах висели работы тех художников, которые сейчас снимали тут помещение. Потолок в холле был на высоте третьего этажа, под самой крышей, где сквозь ряды косых окон проникали внутрь широкие потоки света. Студия Валбусы располагалась на третьем этаже. Я поднялась по металлической лестнице, которая начиналась в дальнем конце холла. Звуки моих шагов по металлу глухо отражались от выложенных из шлакобетонных блоков крашеных стен. Добравшись до верхней площадки, услышала приглушенные звуки музыки "кантри". Я постучала в дверь Валбусы, и радио смолкло.
Руперт Валбуса оказался латиноамериканцем, коренастым и мускулистым, с широкими плечами и похожей на бочонок грудью. На вид я бы дала ему лет тридцать пять. Глаза у него были темные, брови густые и кустистые. Пышные черные волосы пострижены так, что лицо его казалось идеально круглым. Мы представились друг другу и обменялись рукопожатиями, потом я прошла за ним вглубь студии. Когда Руперт повернулся спиной, я увидела тонкую косу, спускавшуюся до половины его спины. Одет он был в белую безрукавку, джинсовые шорты-"оборванцы", на ногах – кожаные сандалии на толстой гофрированной подошве. Очертания стройных ног подчеркивались черными шелковистыми волосами.
Студия у него была просторная и прохладная, с бетонными полами и широкими, расставленными по периметру вдоль стен рабочими столами. В воздухе висел запах сырости, а все, что можно, было покрыто мелкой белесой пылью, какая образуется при сушке фарфора. Кругом лежали большие куски мягкой глины, запеленутые в пластик. В мастерской стояли ручной и электрический гончарные круги, две печи для обжига, бесчисленные полки были заставлены обожженными, но еще не глазурованными керамическими вазами. В углу, на одном из рабочих столов я увидела ксерокс, автоответчик и проектор для слайдов. Повсюду громоздились пачки альбомов для эскизов со срезанными углом обложками, банки с карандашами, цветными мелками, кистями для масла и акварели. Посреди студии возвышались три мольберта, на каждом из них стоял написанный маслом абстрактный холст в разной степени готовности.
– Это все ваши работы?
– Тут не все мое. Я взял пару учеников, хотя и не особенно люблю преподавать. Так что здесь кое-что и они натворили. А вы сами чем-нибудь занимаетесь?
– Нет, к сожалению, но очень завидую тем, кто это умеет.
Он подошел к ближайшему столу и взял оттуда плотный конверт с вложенными в него фотографиями.
– Лейтенант Уайтсайд просил передать это вам. А заодно и адрес жены того типа. – Валбуса вручил мне листок бумаги, который я сразу же засунула в карман.
– Спасибо. Очень хорошо. Это сэкономит мне массу времени.
– Это и есть тот пижон, который вас интересует? – Руперт передал мне снимок. Я посмотрела на зернистое, тринадцать на восемнадцать, черно-белое изображение.
– Да, это он. Его зовут Венделл Джаффе. У меня тут есть еще несколько снимков, чтобы вы могли лучше себе его представить.
Я достала подборку, которой пользовалась для опознания, и стала наблюдать, как Руперт принялся тщательно изучать фото, предварительно разложив по какой-то своей, только ему понятной системе.
– Недурно выглядит. И что он сделал?
– Он вместе с партнером занялся операциями с недвижимостью, которые были вполне законными до того момента, пока у них не начались трудности. В конце концов они организовали "пирамиду" и обобрали всех инвесторов: обещали огромную прибыль, а на самом деле расплачивались с прежними вкладчиками деньгами новых. Джаффе, видимо, почувствовал, что финал близок. Во время рыбалки он исчез со своей яхты, и больше о нем никто ничего не слышал. До самого последнего времени. Его партнер отсидел в тюрьме, но сейчас он уже на свободе.
– Я что-то припоминаю. По-моему, пару лет назад в "Диспэтч" была статья об этом Джаффе.
– Возможно. Это одна из тех загадочных историй, что всегда захватывают людское воображение. Предположительно он покончил с собой, но высказывалось и много других версий.
Руперт продолжал рассматривать фотографии. Я следила за тем, как взгляд его внимательно скользил по овалу лица Венделла, по его прическе, как оценивающе остановился на расстоянии между зрачками. Он подносил снимки поближе к глазам, наклонял их так, чтобы на них падало больше света из окна.
– Какого он роста?
– Примерно шесть футов четыре дюйма. Вес – фунтов двести тридцать. Ему уже под шестьдесят, но он в хорошей форме. Видела его в плавках. – Я пошевелила бровями. – Недурен.
Руперт подошел к ксероксу и сделал две копии с фотографии на грубую бежевую бумагу, похожую на ту, что используется для акварелей. Потом пододвинул табуретку к окну.
– Садитесь, – сказал он, кивнув в ту сторону, где стояло еще несколько деревянных некрашеных табуреток.
Я тоже пододвинула одну из них к окну и устроилась рядом с художником, наблюдая, как он подбирает простые карандаши. Отобрав из банки четыре штуки, он достал из ящика стола коробку цветных карандашей и еще одну, с пастельными мелками. На лице у него появилось отсутствующее выражение, вопросы, которые он стал мне задавать, обрели почти ритуальный характер – видимо, это была его манера подготовки к выполнению предстоящей работы. Одну из копий фотографии Руперт приколол к доске, закрепив ее сверху зажимом.
– Начнем с самого начала. Какого цвета у него сейчас волосы?
– Седые. Раньше он был шатеном. Сейчас на висках они реже, чем на фотографии.
Руперт взял белый карандаш и закрасил темные волосы. Венделл сразу же будто постарел на двадцать лет и стал казаться сильно загоревшим.
– Здорово, – сказала я, непроизвольно заулыбавшись. – По-моему, он подправил себе нос. Вот тут, у переносицы, и еще немного по бокам.
Там, где мой палец касался грубой поверхности бумаги, Руперт точными ударами мелка или карандаша, которыми он пользовался с одинаковой уверенностью, добавлял к изображению необходимые линии и оттенки. Нос на листе бумаги сразу же стал узким и аристократическим.
Продолжая работать, Руперт принялся болтать.
– Меня всегда поражает, сколько вариаций можно выжать из одних и тех же частей человеческого лица. Особенно если учесть, что у большинства из нас один и тот же набор стандартных деталей... один нос, один рот, два глаза, два уха. И при этом мы не только все совершенно непохожи друг на друга, но и способны различать друг друга с первого же взгляда. Когда работаешь над подобными портретами, начинаешь по-настоящему понимать, сколько же во всем этом тонкостей. – Уверенные движения карандаша в руке Руперта добавили Венделлу возраст и вес, приводя изображение шести-семилетней давности в соответствие с сегодняшним оригиналом. Руперт приостановился, потом перешел к глазам. – Какой у него разрез глаз? Он тут ничего не менял?
– Мне кажется, нет.
– Веки не нависают? Мешков под глазами нет? По-моему, пять прошедших лет должны были как-то сказаться. Морщин вокруг глаз больше?
– Пожалуй, но не намного. Щеки, вроде, сильно запали. Он сейчас выглядит почти изможденным, – сказала я.
Некоторое время Руперт работал молча.
– Так?
– Очень похоже, – ответила я, внимательно посмотрев на изображение.
Когда Руперт закончил, взгляду моему открылась почти точная копия того человека, которого я видела.
– По-моему, то, что надо. Очень похож, – оценила я.
Руперт опрыскал рисунок закрепляющим составом.
– Сейчас отпечатаю дюжину копий и отправлю их лейтенанту Уайтсайду, – сказал он. – Если хотите, могу и вам дюжину сделать.
– Это было бы чудесно.
Я быстренько проглотила вместе с Генри тарелку супа, затем добавила к ней полкофейника кофе. Все это, вместе взятое, помогло мне преодолеть упадок сил и снова включиться на полную катушку. Пора было устанавливать контакт с главными действующими лицами моего расследования. Ровно в девятнадцать ноль ноль я направилась вдоль побережья по направлению к Пердидо/Олвидадо. Темнело, и на улице уже повисли пепельно-серые размытые сумерки, однако до наступления полной темноты оставалось еще не меньше часа. Мгла, которую большими волнами надувало с океана, скрывала почти весь окружающий пейзаж, за исключением лишь наиболее крупных и заметных предметов. Слева от дороги возвышались крутые холмы, склоны которых были изъедены эрозией, а справа тяжело бился о берег Тихий океан. На небе сквозь плотные облака изредка проступал бледный полумесяц. В море, на горизонте поблескивали огнями платформы буровых вышек, напоминающие стоящую на якоре эскадру. Остров Святого Михаила и два других, известных под названиями Розы и Креста, вытянулись в одну линию, словно бусы на незримой нити, вдоль Кросс-Айленд-фолта, одного из тех разломов земной коры, что пронизывают параллельно идущими трещинами всю геологическую зону с востока на запад. Санта-Инес, Норт-Чаннел-слоуп, Питас-Пойнт, Оук-Ридж, Сан-Гайэтано и Сан-Джасинто – все они ответвляются, подобно отросткам, от своего общего "дедушки", Сан-Андреас-фолт, самого большого разлома, пересекающего под углом всю Поперечную вулканическую серру[9]. С воздуха Сан-Андреас-фолт выглядит протянувшимся на многие лгали зловещим горным кряжем: как будто бы здесь под землей прорыл ход какой-то гигантский крот, оставив на поверхности этот след.
