Я заглянул в шкаф. Аккуратными группками в нем разместились юбки, блузки, платья и брюки, сложенные, выровненные по складкам и развешенные по плечикам. Вся одежда серого, белого или черного цветов. На полке выстроились шесть пар обуви. Больше в шкафу ничего не обнаружилось. Ванная слепила белизной, лишь занавес выделялся чернотой, оттененной серебристыми квадратами. Тюбик зубной пасты на раковине являл собой пример аккуратности. Стаканчик для воды был чисто вымыт. В аптечке находились дезодорант от пота, безопасная бритва, расческа, щетка, нитки для чистки зубов, бутылочка касторового масла и женский дезодорант. И никаких признаков косметики.
Я вернулся в спальню, приступил к осмотру комода. В двух верхних ящиках лежали свитера, блузки, конечно же черные, серые и белые, лишь одна бежевая. Нижний ящик оказался запертым. Я снова достал отмычку и с ее помощью проник внутрь. Там нашел только нижнее белье. Пар двенадцать смелых французских бикини нежно-сиреневого, светло-вишневого, изумрудного, персикового и других самых неожиданных расцветок. Здесь же покоились бюстгальтеры 42-го размера, которые по цвету точно соответствовали трусикам. Большая часть была прозрачна и отделана кружевами. Не обошлось и без черного кружевного пояса и трех пар черных чулок в сеточку. А я-то думал, колготки полностью лишили заработка тех, кто занимался производством поясов. Еще я обнаружил набор духов и ночную сорочку.
Но ящик показался мне тяжеловатым. Я прикинул на глаз размер внутренней части, а затем измерил его пядями с внешней стороны. Разница между внешней и внутренней глубиной оказалась значительной. Я исследовал ящик по внутреннему периметру, приглядываясь к стыкам. В одном месте он подался, когда я нажал посильнее. Приподняв крышку, я наткнулся на небольшой арсенал из четырех револьверов, кольтов знакомого мне калибра и десяти коробок патронов к ним. Кроме того, я увидел гранаты, тип которых мне был не известен. Рядом лежала записная книжка, где значились имена людей, ничего мне не говорившие, причем каждое имя сопровождалось адресом. А вот и паспорта. Четыре штуки, и все с одинаковыми фотографиями хозяйки квартиры. Один канадский, второй датский, третий британский, а четвертый голландский. Британский выдан на имя Катарины Колдуэлл. Пара писем на том же скандинавском языке с перечеркнутыми буквами о и кинжал с гравировкой «США» на лезвии. На письмах стоял штемпель Амстердама. Я записал адрес. Потом просмотрел список из записной книжки. Слишком велик, чтобы переписывать. Адреса включали только названия улиц, без указания городов, некоторые были неанглийские. Мое имя в списке не значилось.
Не встретилось и имя Диксона. Это мог быть список жертв, а может, перечень явочных квартир или имена тех, кто пожелал вступить в ряды «Свободы»; но не исключено, что это адреса людей, кому в прошлом году были посланы рождественские открытки. Я поставил на место второе дно, привел все в порядок и закрыл ящик.
Осмотр остальной части квартиры существенных результатов не принес. Я узнал, что Катарина предпочитает хлеб грубого помола и фруктовые соки. Она привыкла вытирать пыль под кроватью и диваном, и у нее нет ни радио, ни телевизора. Возможно, на досуге она читает «Левиафан» или разбивает кирпичи ребром ладони.
Я уже возвращался, держась поближе к больнице и сливаясь с кустами, когда у дома появилась Катарина. Возможно, ее имя не совпадает ни с одним из указанных в паспортах, но легче всего мне было запомнить именно Катарину, и я стал ее так называть. Мне было проще думать о ней, как о человеке с именем.
На Катарине был белый плащ, стянутый поясом, а в руках она держала прозрачный зонтик, который благодаря низко опущенным полям защищал от дождя ее голову и плечи. Из-под плаща виднелись черные брюки и черные туфли. Я попытался угадать цвет нижнего белья. Может, алый? Она вошла в квартиру и больше не появлялась. К ней никто не приходил. Я простоял под дождем еще три часа. Ноги у меня промокли, да и стоять на одном месте было весьма неудобно. Я отправился назад в «Брутон».
Вечером я наговорил со Сюзан на шестьдесят три доллара. В стоимость первого доллара вошло сообщение, что Генри связался с Хоуком, который тотчас же вылетел в Лондон. Остальные шестьдесят два доллара ушли на то, чтобы выяснить, кто по кому больше скучает и что мы будем делать, когда Сюз приедет сюда. Она также спросила, не пытался ли сегодня кто-нибудь пришить меня. Я уверил ее, что таковых попыток не предпринималось, при этом Сюзан сказала, что верит в мою честность. Я же счел наилучшим вариантом не упоминать о своих ранах.
Я повесил трубку в самых паршивых чувствах, которые когда-либо испытывал. Разговор по телефону за пять тысяч миль напоминал муки Тантала. Лучше было и не начинать. Как мне кажется, телефонные компании нас обманывают. Уверяют, что большие расстояния — пустяк для тех, кто сейчас не вместе. Эти люди звонят друг другу и чувствуют себя прекрасно. А я — нет. Я испытывал чувство полной опустошенности.
Я попросил принести в номер пиво и сэндвичи. Сев на стул у окна с видом на вентиляционную шахту, принялся читать «Возрождение через принуждение», ел сэндвичи, запивал их пивом. Все это продолжалось в течение четырех часов. Потом я лег в кровать и уснул.
Наутро Хоук не объявился. Катарина целый день не выходила из дома, может, примеряла белье, опрыскивала себя дезодорантами или занималась еще чем-нибудь. А я снова торчал под дождем, нарядившись в плащ и ирландскую шляпу, и слушал, как хлюпают мои ботинки. Ни один террорист даже носа не высунул. Ни одна душа, которую можно было бы заподозрить в сокрытии даже перочинного ножа, не вошла и не покинула здания. Дождь лил сильный и нескончаемый. Никто не хотел покидать своего убежища. Улица, где жила Катарина, была тихая, и в ее дом вообще никто не заходил. С того места, где я стоял, мне были видны кнопки звонков у входа. К ней никто не звонил. Чтобы убить время, я высчитывал, когда же приедет Хоук. Ожидать его сегодня вряд ли стоит. Он должен прилететь завтра. Я без конца прибавлял и отнимал шесть часов разницы во времени, пока у меня не заболела голова, после чего стал думать о других вещах.
Забавная девушка, моя подружка Катарина. Все-то у нее черно-белое, оттененное стальным блеском. Все начищено и надушено, выстроено в абсолютной симметрии, а комод полон белья, подходящего для стриптиза. Чертовски сексуальна, но подавляет это в себе силой воли. Может, стоит купить по дороге в «Брутон» книгу Крафта-Эйбинга? Потом можно позвонить Сюзан и попросить объяснить мне этот факт. Пока торчал на посту, съел батончик «Марс», пакетик хрустящего картофеля и яблоко. Пообедал. Я не думаю, чтобы Джеймс Бонд так питался. Он всегда ел салат из крабов и пил розовое шампанское. Я покинул вахту, когда приблизилось время ужина, и отправился назад в гостиницу, где повторил программу предыдущего дня. Хорошо же я развлекаюсь в Лондоне. Лег спать, еще и десяти не пробило.
Утром я сопровождал Катарину в читальный зал Британского музея. Она заняла столик и стала читать. Я же кругами ходил по нижнему фойе и обозревал зал с огромным куполом. Что-то величественно-царственное было во всем этом. Британский музей не обманывал ничьих ожиданий. В отличие от других мест. Таймс-сквер, например. Или Пикадилли, в некотором смысле. Когда я впервые увидел Стоунхендж, он был именно таким, каким я себе его представлял. Британский музей поражал ничуть не меньше. Я отчетливо представлял, как Карл Маркс пишет здесь свой «Коммунистический манифест», склонившись над одним из столов и произнося полушепотом слова под огромным куполом. В полдень она покинула читальный отдел и отправилась перекусить в маленький кафетерий, который располагался внизу за мемориальным залом. Когда она устроилась за столиком, я пошел позвонить в отель.
— Да, сэр, для вас есть сообщение, — сказал мне клерк. — Мистер Ищейкинг ждет вас у билетной стойки компании «Пан-Ам» в аэропорту Хитроу.
В голосе портье не было ничего бестактного, и если имя показалось ему странным, то он ничем не выдал своего удивления.
— Благодарю вас, — ответил я.
Итак, пора оставить Катарину и встретиться с Хоуком. Я взял такси на Грейт-Рассел-стрит и покатил в аэропорт. Выследить Хоука было довольно просто, если знать, кого нужно искать. Я увидел его сразу. Он сидел, откинувшись на спинку кресла и водрузив ноги на чемодан. Белая шляпа из соломки с широкими полями и сиреневой лентой низко посажена на глаза. Темно-синий костюм-тройка в тончайшую светло-серую полоску, белая рубашка с сиреневым шелковым галстуком, украшенным огромным узлом в четыре пальца шириной и изящной булавкой. Из нагрудного кармана выглядывают кончики такого же сиреневого платка. В его начищенные высокие черные ботинки можно смотреться. Чемодан, на который они были водружены, должно быть, стоит полтысячи, не меньше. Хоук любил покрасоваться.
