Я рассмеялся:
– Боже мой, барышня. Надеюсь, вы не хотите сказать, что их следует разогнать револьверными выстрелами?
Она в свою очередь рассмеялась. Ее смех был чист, свеж, очень приятен для слуха:
– Нет, нет. Я не имела в виду столь решительных средств.
– Вы меня успокаиваете.
– Вы могли бы взяться за такую работу?
– Несомненно.
– Вы не согласились бы ко мне заехать? Я живу в гостинице "Трансосеан", на улице Кастильоне. Вы не могли бы приехать прямо сейчас?
– Еду.
– До скорой встречи, сударь, – повторила она.
Я положил трубку, включил свет, снова снял трубку, набрал номер префектуры полиции в Островерхой башне и спросил Флоримона Фару.
– Что случилось? – спросил он.
– Мною сделан большой шаг в сторону постели малышки Женевьевы, – сказал я.
– Оставьте это дело, говорю я вам. Мы берем его в свои руки.
– Невозможно, она моя клиентка. Она заметила установленную за ней слежку. Она хочет, чтобы я избавил ее от назойливых особ. Речь может идти только о ваших людях... Забавно, не правда ли?
Я пересказал ему свой сиюминутный разговор с манекенщицей.
– Гм... – прохрипел Фару. – С какой-то стороны нас это устраивает. – После короткой паузы я услышал. – Хорошо... Ладно, Бурма, я вам развязываю руки.
Глава девятая
Курочка и лисы
В жизни она была даже лучше, чем на фотографиях. (Чаще бывает наоборот.) Декольте ее вечернего платья было менее глубоко, чем я надеялся. С острым вырезом, слегка задрапированное на плечах, оно тем не менее оставляло некоторую надежду взгляду порядочного человека. Особенно, думаю, если бы она нагнулась. Но не мог же я разбрасывать монетки по ковру и заставлять ее их подбирать. Ее руки были обнажены, и это были очень красивые руки. Да и ноги оказались недурны. И еще масса вещей, волнующее движение которых было приятно наблюдать. Ее светлые волосы были зачесаны назад, как на показанной Фару фотографии. Искусно удлиненные макияжем к вискам глаза были почти зелеными. За исключением указательного на правой руке ее тонкие пальцы заканчивались огромными, покрытыми лаком ногтями. Тот тоже был наманикюрен, но обрезан коротко. Наверное, недавно сломался, может быть, во время занятий царапанием. Эта девушка, должно быть, умела царапаться. Как, должно быть, умела и ласкать.
Она приняла меня в небольшой уютной гостиной, рядом со спальней, освещенной с тонким искусством, призванным выявить достоинства и окружения и окружаемого. Подвергнув меня быстрому осмотру, она заметила своим мелодичным голосом:
– Вы не похожи на полицейского, господин Нестор Бурма.
– Я частный детектив, мадемуазель.
– Конечно. Не хотите ли присесть?
Она устроилась на кушетке. Я положил шляпу и сел.
– Сигарету? – спросила она.
Она протянула мне плоский портсигар, из которого только что извлекла русскую или псевдорусскую папиросу, кажущуюся бесконечной и состоящую больше из картона, чем табака. Я встал, взял папиросу, зажег спичку для нас обоих, покосился на корсаж и вернулся к своему стулу.
– Мне даже больше нравится, что вы похожи на джентльмена, а не на тех ужасных личностей, – сказала она. – Очень боюсь, что напрасно вас обеспокоила. Я слишком порывиста, да к тому же... за последние несколько часов мои нервы измотались...
Я улыбнулся. Профессиональной улыбкой торговца щетками, который умеет снизойти до уровня своего покупателя. И – выжидал.
– Меня зовут Женевьева Левассер, – сказала она.
– Да, барышня.
– Кажется, вам незнакомо мое имя...
– Извините меня, но я не запойный читатель журнала мод "Вог".
– Но газеты вы читаете?
– Почти все.
– Вам попадалось там имя Этьена Ларпана?
– Ларпан? Это тот, кого нашли убитым с копией украденной из Лувра картины Рафаэля? Копией... или подлинником. Знаете ли, я не всегда принимаю за чистую монету все то, что печатают газеты.
– Да.
Из-за длинных ресниц она глянула на меня:
– Он был моим любовником.
Я ничего не сказал. И соболезнования, и поздравления были бы неуместны.
– И убила его не я, – прибавила она, гневно швырнув папиросу в пепельницу и промазав.
Поднявшись, я подобрал окурок, положил, куда надлежало, и снова сел:
– Вас обвиняют?
– Да.
– Полиция?
– Полиция меня допросила. Я предоставила ей... как вы это называете?
– Алиби.
– Да, алиби. В ту ночь мы не выходили вместе. Этьен и я. Похоже, у него были дела. Не знаю, что за дела... Вернее, тогда не знала, потому что теперь... В общем я отправилась с друзьями, которые это засвидетельствовали, и полиция никогда не ставила под сомнение это... алиби. Но тот человек утверждает, что нет такого алиби, которое нельзя было бы разрушить, и что...
Она остановилась на полуслове и подобрала под себя ногу, позволив восхититься другой ногой, открытой много выше, значительно выше колена.
– Что за человек? – спросил я.
– Мое алиби не было состряпано, господин Нестор Бурма. Мне не хотелось бы, чтобы вы в этом усомнились.
– Я и не сомневаюсь. Но что за человек?
– Шантажист. Мерзкий шантажист. Но теперь-то я вижу, как все это смешно.
– И все же расскажите. Я ничего не предприму без вашего приказания.
– Эту особу я как-то встретила на вечеринке. Я его немного знаю, но никогда не поощряла. А он не отставал, если вам ясно, что я хочу сказать... Некий Морис Шасар...
– И вы хотите, чтобы я вас избавил от этого невежи?
– Уже нет. Я сама от него отделаюсь. Я вам звонила совершенно взвинченная. Все это просто смешно.
– Как вам будет угодно, – сказал я.
В эту минуту зазвонил телефон. Вставая, чтобы ответить, она резким движением обнажила часть бедра, что пробудило во мне людоедские инстинкты. Стоя с прижатой к розовому ушку трубкой, левой рукой поглаживая бедро, она приняла картинную позу, позу манекенщицы. Брови нахмурились, лицо стало жестким:
– Нет, – сказала она. – Меня нет. Нет. Я... впрочем, обождите секундочку.
Она закрыла рукой микрофон:
– Может быть, господин Бурма, вы все-таки не напрасно приехали. Звонит Морис... Морис Шасар. Мне очень хочется раз и навсегда с ним покончить. Ваше присутствие будет для меня поддержкой, а его, возможно, припугнет...
– Превосходная мысль, – одобрил я.
Она бросила на меня косой взгляд:
– Секундочку, – снова произнесла она в телефонную трубку.
Опять прикрыв микрофон ладонью, она прямо повернулась ко мне и жестко сказала:
– Господин Бурма, мне не нравится ваш тон.
– Право, барышня, я не понимаю...
– Если и вы тоже считаете... считаете, что... что я убила Этьена... то можете убираться...
Она задрожала:
– Убирайтесь!
– Ничего подобного я не считаю, – тихо сказал я. Она угасла столь же стремительно, как и вспыхнула.
– Простите меня, – вздохнула она. – Это все нервы... Пусть он поднимется, – почти крикнула она в телефонную трубку.
Она снова уселась, но на этот раз стараясь ничего лишнего не выставлять. По просьбе молодой женщины я пошел открыть дверь типу, который звонко выкрикнул мне:
– Добрый вечер, моя милая куколка!
– Я не та, за кого вы меня принимаете, – возразил я.
– Ох, извините, – отступая, пробормотал он.
От него разило вином, а лицо сохраняло оттенок, характерный для встающих поздно и не ложащихся рано людей. Одет он был неплохо, с чуть сомнительной элегантностью, но без крайностей. Молод. Глаза каштановые, с такими же кругами. Прямой, длинный нос, украшенный на конце тонкой сетью синеватых вен. Папенькин сынок в постоянном подпитии или незлой светский хлыщ. Несмотря на нос пьяницы (или страдающего печенью), довольно симпатичный и даже, если все принять во внимание, красивый малый. Под одеждой угадывались крепкие мускулы. Да почему бы и нет? Тип журналиста новой школы, из тех, что кладут ноги на стол и носят шляпу на манер громил, насмотревшись американских фильмов.
– Заходите, – сказал я. – Мы устроим игру на троих.
– Что...
Со своей кушетки Женевьева Левассер приказала:
– Входите же.
Он вошел. Встал посреди комнаты. Сначала взглянул на девушку, потом на меня.
– Представляю вам господина Нестора Бурма, – сказала хозяйка дома.
– Нестор Бурма?
Он почесал кончик носа.
– Частный детектив, – уточнила она.
– Ясно, – произнес он. – Знаю по имени.
Он усмехнулся:
– Так, значит, ему предстоит разыскать картину?
– Какую картину?
– Не стройте из себя дурочки! – рявкнул он. – Ваш любовник был вором. Он украл из Лувра картину. Он мертв и...
Голос его пресекся. Взглядом он поискал стул и упал на него, вытирая лицо. Из-за жары, царившей в комнате, или из-за выпитого вина он почувствовал себя очень плохо. Малютка Женевьева вихрем сорвалась с кушетки. Она стояла трепещущая, с вздымающейся гневно грудью, со сверкающими глазами.
– Вы его слышите, господин Бурма? – прорычала она. – Вы слышите? Он клевещет на меня! Этот грязный тип клевещет на меня. Он...
