— Да, ты это сказал.
— Что ты надеешься поесть?
— Да.
— Потому что бедная Кошечка такая голодная, верно?
— Да.
— И хочет пить.
— Да.
— Но в сумке нет ни еды, ни питья, — сказал он, — там только полотенце и ножницы.
Она посмотрела на него. Он снова улыбнулся. Ее начала колотить дрожь.
— Тебе страшно? — спросил он.
— Нет, — ответила она.
— Полотенце не пугает тебя?
— Нет.
— А ножницы?
— Меня ничто больше не пугает.
— Тогда отчего ты так трясешься?
— Мне холодно.
— Нет, тебе страшно.
Он залез в сумку и, достав скрученное пляжное полотенце, развернул его как знамя. Накинув ей на плечи, он одернул полотенце на груди.
— Стыдливость, стыдливость! — сказал он. — Одень меня, ибо я нага!
Он снова полез в сумку. Лезвие ножниц блеснуло при свете лампы.
— Ведь ты же не хочешь быть вся усыпана волосами?
— Что?
Он пощелкал ножницами.
— «И он уберет урожай свой своими серпами», — произнес он, и прядь длинных рыжих волос осталась в его левой руке.
Ох уж эти киносъемки! Однажды, когда Уоррен работал еще в Сент-Луисе, ему довелось поработать в том месте, где снимали кино. Сержанту вроде бы приплатили сотню долларов или даже больше за обеспечение порядка на улицах, но рядовым копам ничего не перепало.
Ох уж эти киношники! Он нигде больше не встречал таких людей, купающихся, подобно небожителям, в ореоле славы и неизреченной мудрости того, что творят. Толпы поклонниц с выпученными глазами в ожидании «звезды». «Звездой» обычно становился кто-нибудь из очередного телесериала, кого никто и не вспомнит уже через год. Уоррен не сомневался, что, предложи режиссер какой-нибудь дамочке из толпы поклонниц вынуть своего ребенка из коляски и треснуть его со всего размаху головой об тротуар перед кинокамерой, та сразу же от радости описается кипятком и воскликнет: «О да, сэр! Большое спасибо, сэр! Минуточку, я только поправлю прическу».
То же самое и здесь. Масштаб меньше, но такое же дерьмо.
В мире кино было нечто такое, что давало людям, делающим его, ощущение, будто они заново создают мир.
Большой автофургон возле дома на Сабал-Кей, машины припаркованы вдоль всей улицы и даже на тротуаре. И ни одной полицейской машины поблизости, хотя любой добросовестный полицейский уже навыписывал бы штрафных квитанций на десять тысяч долларов. Киношников это не волновало. Им ничего не стоит припарковаться прямо на фуражке у полицейского. В автофургоне — осветительные приборы, кабели и разное тяжелое оборудование. Уоррен, пройдя мимо него по дорожке, направился прямо к центральному входу в здание.
Никого не спрашивать, ничего не объяснять — таков девиз Уоррена.
Заходи так, словно ты здешний, мистер Хладнокровие, походка уверенная, темные очки тоже делают свое дело.
О Боже, здесь все так же, как было в Сент-Луисе, только здесь действо совершается на заднем дворе здания на Сабал-Кей. Камеры и софиты установлены вокруг плавательного бассейна. Эти люди, воображающие, что создают нечто божественное, на самом деле снимают заурядный рекламный ролик, расхваливающий садовую мебель. Но это не имеет значения. Они с таким же успехом могли бы быть в Риме и снимать «Клеопатру».
— Вам что-нибудь нужно? — спросил кто-то.
— Нет, — ответил Уоррен, даже не обернувшись.
— Мы здесь снимаем кино, — сказал тот же голос, и перед ним материализовалось тело, огромное и угрожающее.
Уоррен, сдвинув темные очки на лоб, смерил холодным взглядом человека, стоящего напротив. Огромная горилла в джинсах и синей мокрой от пота футболке. Без сомнения, ассистент. Они называют их ассистентами. Гора мышц, мозги отсутствуют — бурлак киноискусства. Уоррен вытащил из кармана бумажник и показал полицейский значок, который ему подарили при увольнении из сент-луисской полиции. По окружности примерно на дюйм меньше того, что он носил пять лет, но выглядит как настоящий, если его быстро показать.
— Проверка, — сказал он, захлопывая бумажник и поворачиваясь спиной к ассистенту. Уже через плечо спросил: — Где Вогэн Тэрнер?
— Снимает вон там, — ответил ассистент, — у вас какие-нибудь проблемы?
— Нет, — ответил Уоррен и пошел вдоль бассейна, который выглядел довольно непривлекательно в декабрьский день при температуре пятьдесят шесть градусов по Фаренгейту. Солнечная Флорида, подумал он.
Он хорошо знал, что лучше не беспокоить всю эту киношную братию, пока они не закончат снимать кадр. Они очень эмоциональны, эти киношники. Если им сказать, что над Калузой только что взорвалась водородная бомба, они вам ответят: «Отойдите и не мешайте, нужно еще реквизит поправить». Сейчас они поправляли осветительную аппаратуру, пытаясь добиться наилучшего освещения. Он набрался киношного жаргона, пока работал в Сент-Луисе, — если у тебя есть мозги, то ты начинаешь в конце концов понимать их марсианский язык. Они снимали камерой «Аррифлекс» на треноге, которую называли «ходулями» из-за длинных деревянных ног. Человек, глядящий в видоискатель, был Вогэном Тэрнером, одним из тех, с кем нужно было побеседовать Уоррену: он был оператором у Пруденс Энн Маркхэм. Тэрнер посмотрел в видоискатель и, оторвавшись от него, произнес: «Убавьте свет с той стороны».
Он обращался к осветителю Лью Смоллету (это был другой человек из списка Уоррена). Смоллет приладил кусок белой материи к экрану для регулировки освещения и повернулся к Тэрнеру, вновь прильнувшему к видоискателю.
— Подними повыше, — попросил Тэрнер, и Смоллет опять повозился немного с затенителем. Тэрнер кивнул.
— О’кей. Уберите все кабели из кадра!
Двое ассистентов начали перекладывать кабели, змеящиеся по площадке. Девушка в бикини зябко поеживалась возле комплекта шезлонгов, которые были подлинными «звездами» этого «фильма». Смоллет подошел к ней и сунул под нос экспозиметр.
— Ну, что у нас? — спросил Тэрнер, — где Бад?
— Я здесь, — отозвался мужчина.
Наверняка режиссер. Вождь всех этих индейцев. В джинсах и белой спортивной рубашке с длинными рукавами фирмы «Ральф Лорен», с маленькой синей лошадкой и всадником на левом нагрудном кармане. Докурив сигарету, он отбросил окурок. Тэрнер уступил ему место у видоискателя.
— Неплохо, — сказал режиссер, — я готов. Джейн?
— Готова, — сказала девушка в бикини.
— Дэнни?
Мужчина в плавках, стоящий у мостика для ныряния, помахал рукой.
— О’кей, начинаем, — произнес Бад.
— Тишина! — крикнул помощник режиссера.
Человек, сидящий за пультом звукозаписи — это был, должно быть, Марк Уили (третий человек из списка Уоррена), — сняв наушники, спросил:
— Звук даем?
— Нет, — ответил Бад, — внимание!
Внезапно стало очень тихо.
— Камера! — сказал Бад.
— Готова.
— Звук!
— Готов.
— Мотор.
— Отметка, — сказал помощник режиссера.
Человек с «хлопушкой», стоящий перед актрисой в бикини, сказал: «Кадр тринадцатый, дубль шесть» — и щелкнул «хлопушкой», на которой мелом были нацарапаны те же цифры.
— Мотор! — крикнул Бад, и актер в плавках пошел в сторону актрисы в бикини, усевшейся в один из шезлонгов. Приблизившись к ней, актер сказал:
— Привет, дорогая, — он наклонился и поцеловал ее, — ты готова отдохнуть на нашем тропическом…
— Стоп, стоп! — крикнул Уилли из-за пульта и посмотрел вдаль. — Там что, где-то самолет гудит? Или моторка?
— Убери запись, — скомандовал Бад.
— Да, это моторка, — сказал помреж.
Бад вздохнул.
— О’кей, подождем.
Уоррен тоже вздохнул. Они подождали, пока звук моторной лодки стих, и снова началось: «Тишина! Внимание! Камера! Звук! Отметка! Мотор!» Бад еще раз скомандовал: «Стоп!» — и сказал актерам, что их диалог должен начинаться до того, как Джейн сядет в шезлонг. Они начали все сначала, но Бад опять крикнул: «Стоп!», чтобы сказать Смоллету, что ему не нравится освещение и нужно еще раз замерить экспозицию. Смоллет, снова достав экспозиметр, сказал: «Одиннадцать». Они вновь начали и опять прекратили, и так еще раз, и еще. Наконец с двенадцатого захода кадр сняли.
— О’кей, теперь давайте переставим эти игрушки. — И ассистенты начали перетаскивать камеру и софиты на другую сторону площадки. Уоррен подошел к тому месту, где Тэрнер отдавал распоряжения одному из ассистентов.
— Мистер Тэрнер? — спросил он.
Больше всего на свете Тик и Моуз любили деньги. И еще они любили девочек и «травку». Но если у тебя есть деньги, то обязательно будут и девочки, и «травка», это так же верно, как то, что за днем обязательно наступает ночь.
С того момента, когда три недели назад они услышали об убийстве Прю, они, читая газеты и просматривая выпуски теленовостей, с повышенным интересом следили за ходом дела. Все шло к тому, что ее убил муж — владелец часового магазина. Сообщалось также, что он арестован без права освобождения под залог, а защищать его взялся некий адвокат, который, как поняли Тик и Моуз, в своей практике не вел ни одного уголовного дела. Говорилось, что прокурор намерен добиваться смертного приговора и у него довольно велики шансы на успех.
