Матт велел ему вернуться в квартиру в пятницу к пяти часам и ждать его звонка. «К тому времени Паркер перестанет ошиваться поблизости, — уверял он, — но все же стоит держать ухо востро».
Именно так Поль и поступил: приехал сюда из отеля за полчаса до срока, чтобы, во-первых, не попасть в час пик, а во-вторых, провести в квартире не слишком много времени. И что он здесь увидел?
Уголовщина — другого; слова он не нашел. То, что здесь произошло, казалось ему равносильным убийству, причем самого дорогого человека. Его квартиру сначала изнасиловали — зверски и беспощадно, а затем вышибли из нее дух.
Столько времени, энергии, честолюбия — в это жилище он вложил всего себя, и что же в итоге? Его дом, его дом!
Что скажет Матт, когда услышит? Нет, это известие не потрясет его. Не заденет по-настоящему, глубоко, всерьез. Не так, как Брока. Матт никогда не интересовался ни квартирой, ни его планами на ее счет. «Занимайся этим сам, беби», — говорил он и, ухмыляясь на свой манер, трепал Брока по щеке и заводил разговор о чем-нибудь еще.
Он был одинок в своем горе. В своей ярости. Горе и ярость. И никто во всем мире не мог по-настоящему, искренне ему посочувствовать, понять и разделить его горе. Никогда до сих пор он не ощущал так отчетливо, насколько ужасно и непоправимо он одинок.
Зазвонил телефон.
Брок испуганно взглянул на часы: ровно пять. Неужели он сидит здесь целых полчаса? Войдя в квартиру, Поль увидел гостиную, прошел как зомби по остальным комнатам и, ошеломленный и оцепеневший, вернулся обратно. Его разум не принимал увиденного, ноги подкосились, он рухнул на пол и пробыл в таком положении полчаса.
И вот уже пять, и звонит телефон.
Аппарат валялся на полу справа. Но Поль не мог заставить себя подняться, сделать усилие, чтобы выпрямиться. Он встал на четвереньки, пополз по ковру к телефону и рухнул рядом с ним вновь. Подняв трубку, произнес безжизненно и уныло:
— Да?
— Поль? — Голос Матта звучал энергично и уверено.
— Да.
— Что с тобой? Что-нибудь стряслось?
— Ох, Матт! — Брок судорожно всхлипнул; на секунду он почувствовал, что не в силах продолжать, не в силах сказать ни слова, что не в состоянии удержать в руках даже трубку.
— Что там, к дьяволу, у тебя творится?
Брок глубоко вздохнул.
— Он побывал здесь, Матт.
— Кто, Паркер? Ты его видел?
— Нет. Это случилось до того... Матт, он погубил квартиру!
— Что он сделал?
— Она вся... тут все... — Брок отчаянно показывал на разрушения вокруг, будто Матт мог увидеть его судорожные движения и перекошенное лицо. — Он просто... он убил ее, Матт. Все поломано, все...
— Что ему удалось найти? — прервал его Матт.
— Найти? Я не знаю, что ему удалось найти. Что ты имеешь в виду «найти»?
— Он пушки нашел? Деньги нашел? Сыворотку нашел? Ты проверил все это?
— Матт, я даже...
— Живо, урод! Оторви жопу от стула и вперед!
— Матт, как я мог предпо...
— Живо, я сказал!
— Хорошо, — промямлил Брок, — хорошо. Я быстро. Матт?
— Что еще?
— Ты слушаешь? Я быстро.
Он положил трубку на ковер и с трудом поднялся на ноги, ватные и непослушные, как протезы, и вновь обошел квартиру, на сей раз уже не осматривая разрушения, а в поисках пропаж, которые тут же обнаружились. Вернувшись к телефону, он поднял перевернутый стул, уселся на вспоротое сиденье, поднял с пола трубку и доложил:
— Все, Матт. Он забрал все.
Матт выругался. Выругался зло, грязно и грубо. Брок слушал ругань и потирал лоб тыльной стороной свободной руки.
Наконец Матт перевел дыхание:
— О'кей. Он будет у нас вторым. Мы достанем его, беби, не беспокойся.
— Я хочу его убить, — сообщил Брок тем же вялым голосом. — Я хочу сделать это сам, Матт.
— Он твой. Но сейчас надо заняться первым номером. Прежде всего — Ул.
Брок заставил себя спросить:
— Ты нашел Джорджа? — На самом деле его это вовсе не волновало. Он никогда не скажет Матту, но ведь если бы тот не влез между Паркером и Улом, ничего бы и не стряслось.
— Конечно нашел, беби, а как же? Я разыскал нашего беглеца, и нам пока больше ничего не надо. Он либо уже там, либо скоро там будет. И ты мне нужен, беби.
— Хорошо.
— Тебе же нечего там больше делать?
Брок обвел взглядом комнату.
— Нет, нечего.
— Встретимся в Фильке. Я посмотрел: есть экспресс в шесть десять, прибывает в Филадельфию в семь сорок пять. Я тебя встречу.
— Хорошо.
— Не расстраивайся, крошка. Уже к ночи мы поимеем Ула и бабки, а затем разберемся с твоим Паркером.
— Хорошо.
— Из этих тридцати трех штук мы истратим на квартирку сколько надо. Мы все сделаем даже лучше, чем было. Что ты об этом думаешь, а?
— Отлично, Матт, — уныло ответил Брок.
Он думал о своем ужасном одиночестве; его совершенно не понял единственный близкий человек. Как Матт мог подумать, что он когда-нибудь вернется сюда? Как он не просек, что все кончено; квартира осквернена, и никакие деньги на свете не вернут ее девственную чистоту.
— Увидимся в Филадельфии, Матт, — почти прошептал Брок.
— Ну что ж, надеюсь, он никогда не вернется, — обрадовалась Пам Согерти, узнав об исчезновении Ула.
— Честно говоря, я тоже. По крайней мере, ты перестанешь пилить меня из-за него, — поспешно согласился Эд Согерти.
— Ты полагаешь, что именно так следует говорить со мной при детях?
Дети сидели с ними за обеденным столом, широко распахнув глаза, навострив уши и набив рты.
Эд знал: раз в ход пошли дети, спорить бесполезно. Так что он лишь нахмурился, взял в руки вилку и нож и принялся за ростбиф.
Заткнув мужу рот, Пам произнесла целый монолог, продолжая свои лицемерные рассуждения, но Эд не слушал. Он думал о Джордже Уле, и больше всего на свете ему хотелось, чтобы Ул действительно не вернулся. Никогда.
И вовсе не только из-за Пам, хотя. Господь свидетель, она тоже серьезная причина. Просто Джордж замешан во что-то очень скверное, и, чем дольше он оставался в его доме, тем сильнее Эд чувствовал опасность влипнуть в какую-то страшную грязь вместе с ним. А такой поворот устраивал Эда меньше всего на свете.
Происходящее больше не напоминало старые добрые школьные дни. С тех пор все сильно изменилось; нынче следовало серьезнее взвешивать свои поступки. Вот только Джордж, похоже, ничего не понял. В школе они с ним забавлялись очень здорово: лихой и рисковый малый, Ул гонял на машинах, не заботясь о скорости, пил спиртное, несмотря на запреты, дрался с чужаками, постоянно враждовал со школьными учителями; дружить с ним, делить с ним хотя бы издалека радость потрясающих приключений доставляло удовольствие.
Но когда ты ребенок и живешь в ненастоящем, игрушечном мире, тебе не приходится отвечать за свои поступки. Джордж не понимал, черт побери, что взрослые играют совсем по другим правилам.
Он вспомнил, как позвонил Джорджу четыре года назад, оказавшись в Нью-Йорке на совещании; вспомнил со стыдом, насколько подобострастно вел себя каждый раз при встречах. Если рассудить разумно, по-взрослому, на высоте-то был он, Эд: Джордж уступал ему по всем пунктам. Но получилось наоборот, и Эд знал, что виноват во всем сам. Джордж по-прежнему оставался для него романтической и трагической фигурой; себе же Эд казался унылым, серым и неинтересным. Он провел эти два вечера в попытках снискать понимание и одобрение со стороны Джорджа, он даже не постеснялся купить его благосклонность с помощью сорока баксов — это был никакой не заем, а подобострастный подарок, что было ясно им обоим.
Хорошо хоть, он не заговорил с Джорджем о женщинах. В то время его дела с Пам обстояли неважно. Он приехал в Нью-Йорк с намерением нарушить свой супружеский обет и позвонил Джорджу в надежде, что тот пригласит на их встречу девушку и для него или просто сведет с какой-нибудь своей подружкой. Но затронуть тему Эд так и не сумел, а Джордж со своей стороны также не проявил никакой инициативы. Позже Эд радовался, что избежал хотя бы этого унижения и неловкости; их и так набралось вполне достаточно.
Все в точности повторилось и в последний понедельник, четыре дня назад, когда Джордж появился в пропыленной машине, небритый, с диким взглядом и кучей ужасных тайн, а также с просьбой спрятать его на несколько дней. Эд тут же оказался в привычной позиции по отношению к Джорджу, восхищался его отчаянной храбростью, подчинялся и уступал ему во всем.
Но теперь, похоже, Ул обойдется ему дороже, чем в сорок баксов.
Если только он вернется. А как он может не вернуться, коли в стенном шкафу комнаты для гостей остался его чемодан? И записка, в которой говорилось, что он скоро вернется. Но если бы только...
Странно, но Эд готов был сейчас выставить Джорджа вовсе не из-за Пам. Если тот все-таки вернется. Сказать ему: «Прости, Джордж, но я несу ответственность за свою семью, и я боюсь, что твое присутствие может закончиться бедой для моих детей. Найди, пожалуйста, кого-то еще, кто сможет тебе помочь. Извини, но все обстоит именно так». Он обязан сказать так, и это будет правдой. В нынешнем положении лучше ничего не придумаешь. Если бы не Пам! Она обратила ситуацию в какую-то борьбу, противостояние воль, пыталась заставить его поступать по-своему и тем самым лишала возможности сказать уже найденные правильные слова. Но выставить Джорджа сейчас значило не просто совершить разумный поступок, а уступить Пам. Сдать свои позиции.
