Свернув за угол, я оказался на Эджвер-роуд. На противоположной стороне улицы трое парнишек лет шестнадцати окружили какого-то мальчишку и, загнав его в проулок между рестораном и магазином, заставляли беднягу вывернуть карманы. Он уже отдал им мобильник и какие-то деньги и теперь отчаянно пытался поймать взгляд кого-нибудь из прохожих, но они шли мимо, то ли не замечая разворачивающейся в нескольких шагах от них сцены, то ли закрывая глаза на происходящее и надеясь, что если ничего не видеть, то с ними ничего и не случится. Увы, так не бывает. Позвольте преступнику безнаказанно совершить одно мелкое преступление, и он, осмелев и проникшись уверенностью в своих силах, на следующий день совершит второе, уже крупнее. Спешащие мимо униженного мальчишки покупатели напоминали миролюбивый народец из романа Герберта Уэллса «Машина времени» — кажется, их звали элоями, — смирившийся с тем, что некоторых из них убивают и съедают агрессивные и сильные морлоки, и принимающие такой порядок вещей как данность. Подобно элоям, эти не желающие ни во что вмешиваться покупатели однажды с ужасом обнаружат, что такая политика не спасет от неприятностей и не даст защиты от беды, которая рано или поздно приходит ко всем.
Я остановился на переходе, но уличные грабители работают быстро, и троица, завладев деньгами и мобильником, растворилась в темном переулке раньше, чем на светофоре загорелся зеленый. Мальчишка растерянно огляделся, как будто недоумевая, почему взрослые, внушающие ему правила поведения, такие лицемеры, а потом спохватился и побежал по улице.
Глядя ему вслед, я размышлял, что бы сделал, если бы он не скрылся. Утешил бедолагу? Дал денег на новый телефон? Посоветовал купить нож? Так или иначе, урок пойдет ему впрок. На улице ты один, сам по себе, а потому будь готов защищаться. Я сам проявил небрежность утром, и ошибка едва не стоила мне больше, чем унижение или утрата невинности. Впредь это не повторится. Оставалось только надеяться, что и парнишка не забудет случившегося.
Я свернул на Лондон-стрит и уже подходил к отелю, когда зазвонил сотовый. Поставив на тротуар пакеты, я достал телефон и взглянул на экран.
Номер Томбоя.
— Извини, что не позвонил раньше, — сказал он, тяжело дыша в трубку, как человек, который с трудом нашел свободную минутку в своем напряженном рабочем графике. — Занят был по уши. Пашу как вол. Все в порядке? — Нарочито умиротворяющий тон выдавал его с головой — Томбой уже знал, что не все в порядке. Интересно, разговаривал ли он с кем-нибудь после утреннего инцидента?
— Мы сколько с тобой знакомы?
— Значит, Поуп с тобой уже связался?
— Хороший вопрос. Жаль, ответить точно не могу. Я тут познакомился с парнем примерно того же возраста и телосложения, что и Лес Поуп, каким ты его описал. Но теперь у меня есть сильное подозрение, что он и Поуп разные люди. Опиши-ка мне его еще раз и поподробнее.
— Черт, столько времени прошло…
— Этот Поуп, какой он с виду? Приятной наружности…
— Хочешь сказать, что твой знакомый…
— Дело не в этом, — раздраженно бросил я, отступая в проулок, подальше от уличного шума, и злясь на себя за непростительную беспечность. Уж описание внешности можно было получить заранее, и это уберегло бы меня от многих неприятностей.
— Ну, приятным его никто не называл. Я по крайней мере не слышал. Одевался хорошо. Костюмы с Савил-роу и все такое.
— Лицо худощавое или полное?
— Скорее, полноватое. — «Своего» Поупа я бы полноватым не назвал. Скорее наоборот. — Особенно толстым он не был, но и худым тоже.
— В таком случае Поуп со мной не связывался. — Теперь я уже не сомневался, что мой новый знакомый — не Поуп. — Но со мной связывались его друзья, и разговоры их не интересовали. Почему ты так меня подвел? Ты же прекрасно понимал, что сажаешь меня в кучу дерьма.
Через тысячи миль до меня донесся тяжелый вздох. Линия была на удивление чистая. Казалось, Томбой говорит со мной не с Филиппин, а из соседней комнаты. Или у меня развивалась паранойя?
— Извини, старина. Извини. Мне очень жаль. — Теперь он уже взял на вооружение тон кающегося грешника. — Так что случилось?
— Если коротко, твои друзья хотели вывести меня за скобки. Причем очень откровенно. Если бы у них все получилось, я бы с тобой сейчас не разговаривал. И не только сейчас.
— Послушай, я не имею к этому никакого отношения. Прошу тебя, поверь. Пожалуйста…
— Так что ты сделал?
Томбой откашлялся и затянулся сигаретой. Прекрасная связь.
— Я позвонил Поупу. Вот и все. Хотел, чтобы он переговорил с тобой, рассказал, что знает… ну и… постарался урегулировать проблему без лишнего шума. Чтобы уговорил тебя вернуться. Только и всего. Я и сейчас считаю, что тебе нечего там делать.
— Боюсь, теперь уже немного поздно. Из-за тебя меня чуть не убили. И уж ты-то должен понимать, к чему приведет твоя откровенность.
— Повторяю, у меня и мыслей таких не было. Я думал, он просто поговорит с тобой, убедит…
— Где мне найти Поупа?
— Не знаю. Раньше он жил на Милл-Хилл, но это давно. Скорее всего уже переехал.
Прозвучало искренне.
— Но зачем, Томбой? Ты же не думал, что я поблагодарю тебя за подставу? Мне казалось, ты закончил с этими играми. Похоже, я ошибался.
— Да пошел ты, Мик! Я всего лишь пытался защитить нас обоих. У Поупа связи. У него есть люди для грязной работы. Я же предупреждал. Я все объяснил еще до того, как тебя потянуло на поиски приключений. Если бы я его не предупредил, тебя бы просто убили. А потом нашли бы и меня.
— Вот оно что. Понятно. Ты прикрывал свою задницу, верно?
— Послушай. У меня здесь приличный бизнес. Когда ты приехал, когда тебе не к кому было обратиться, ты пришел ко мне, так? Разве я отказался помочь? Дал от ворот поворот? Черта с два. Хотя и мог бы. Мог бы сдать тебя полиции и получить неплохие деньги. Но я же этого не сделал. Потому что ты мой приятель, потому что ты в свое время отнесся ко мне по-человечески. Так что не обвиняй меня в предательстве. Я всего лишь пытался обезопасить тебя от неприятностей.
— Не сработало.
— Жаль. Извини. Но я старался ради твоего же блага. Понял? И вот что я скажу тебе сейчас: убирайся, на хрен, оттуда. Садись на самолет и возвращайся. Пока еще не поздно. Иначе вляпаешься в настоящее дерьмо.
— Что ты имеешь в виду?
— Сделай, как я говорю, Мик. Не ради меня. Ради себя.
Он положил трубку, прежде чем я успел сказать что-то еще.
Я поежился. Мороз крепчал. Не знаю почему, но я чувствовал себя виноватым. За что я на него разозлился? Томбой изобразил оскорбленную невинность, разыграл привычную карту, пустив в ход незаурядное мастерство артиста. И был прав. Я сам впутался в опасную ситуацию, но теперь уже ничто не могло сбить меня с выбранного курса.
А ведь я еще и не взялся за дело по-настоящему.
«Таверной Бена Крауча» назывался большой паб с черным деревянным фасадом, расположившийся ярдах в пятидесяти к востоку от Оксфорд-стрит. Меню, написанное мелом на вынесенной за дверь доске, извещало, что здесь, помимо прочего, можно отведать «Монстрбургер», а прибитая к стене чуть повыше табличка гласила: «Приготовьтесь окунуться в призрачную атмосферу Бена Крауча». Кто такой Бен Крауч, не объяснялось. В общем, жуть.
Помещение внутри освещалось довольно скудно, и все, включая мебель, деревянный пол, балки, опоры и ступеньки, ведущие на открытый балкон, было выкрашено в тот же черный цвет, что и фасад. Бар у противоположной стены протянулся на всю длину паба, а на полках между бутылками с горячительными напитками красовались зловещего вида каменные горгульи. Этим призрачная атмосфера и исчерпывалась. Посетителей было много, но большую часть клиентуры составляли не легионы живых мертвецов, а шумные группки студентов с редкими вкраплениями персонажей, выглядевших так, словно они сбежали из «Рокки хоррор шоу». Наибольшей плотности толпа достигала у стойки — плохой знак для стареющего выпивохи, — а шум от разговоров и звона бокалов стоял такой, что в нем почти полностью терялась музыка — какая-то песенка из восьмидесятых, то ли «The Mission», то ли «The Jesus and Mary Chain».
Я остановился у входа, оглядывая зал и не представляя, как найти в этом бедламе незнакомую рыжеволосую девушку, когда кто-то постучал меня по плечу.
Я обернулся и увидел улыбающееся личико очень симпатичной молодой женщины с мягкими и тонкими, почти хрупкими, чертами и густыми светло-рыжими волосами, с элегантной небрежностью, которую можно встретить у рекламных красоток, падающими на плечи. Женщина была намного ниже меня, не больше пяти футов и трех дюймов, и одета в модную куртку из нубука и джинсы. На плече у нее висела изящная сумочка. С сигаретой в уголке рта, но без стакана в руке незнакомка выглядела бы на двадцать два-двадцать три года, если бы не удивительные, карие с зелеными крапинками, глаза, выдававшие определенную зрелость. Эта женщина, возможно, и хотела, чтобы вы воспринимали ее легко и не всерьез, но знала, что, поступив так, вы совершите ошибку. Впрочем, то же самое можно сказать о многих журналистах и о некоторых полицейских.
