– Вы его убили!
– Ничего с ним не случилось. Сейчас он встанет.
Таллант неловко поднялся на колени. Тоненькая струйка крови стекала ему на щеку. В эти секунды они растеряли всю свою злобу и поняли, что надо мне повиноваться. Опасность была нешуточной, и сопротивляться не имело смысла.
Я кивнул в сторону столовой. Джулия прошла туда.
– Мы скоро вернемся, – сказал я Талланту. – Будьте как дома. Впрочем, если хотите, можете позвонить в полицию и сообщить им, что в моем кармане они могут найти доказательства вашей вины.
Он поднес руку к лицу и стер кровь.
– Рано или поздно я с тобой рассчитаюсь, Харлан. – Таллант ненавидящими глазами следил за мной. В этот миг он был бессилен одолеть меня, но сдаваться не собирался.
Я ничего не ответил. В столовой я кивнул миссис Кеннон, чтобы она взяла ключи от машины и шла дальше на кухню. Из кухни дверь вела в гараж из двух боксов. Один бокс был пуст, в другом стоял «бьюик».
Я выбрал место; откуда мог бы наблюдать и за ней, и за дверью.
– Распахните ворота и садитесь за руль!
•Она нажала кнопку в стене, загудел электромотор, и ворота открылись. Она села за руль, я устроился позади.
– К почте!
Таллант не показывался. Мы задом выехали на улицу, развернулись и направились к центру.
Я облегченно вздохнул, поставил револьвер на предохранитель и сунул его в карман. Теперь можно немного и расслабиться.
Мы молчали. В зеркальце заднего обзора я видел бледное лицо Джулии. В огромных глазах застыли тоска и обреченность. Они были похожи на глаза забитой собаки, которую я однажды видел, когда был мальчишкой.
– Остановитесь на минутку, – бросил я миссис Кеннон.
Она подъехала к тротуару. Я вынул коробочку, ту, в которой лежали автомобильные карты, и написал автоматической ручкой адрес и фамилию Джорджа Грея. Она видела, что я делаю, но адреса прочитать не смогла. Это-то мне и было нужно.
Закончив, я оставил пакетик у себя на коленях и спрятал ручку.
– Вот и все, – сказал я. – Теперь можно ехать дальше. У самой почты на тротуаре есть почтовый ящик. Это избавит нас от необходимости выходить.
Мы проехали по скверу, свернули к почте, и Джулия остановила машину перед почтовым ящиком. Держа пакетик таким образом, чтобы она не смогла прочесть адрес, я высунул руку из машины и бросил его в ящик для писем и бандеролей. Спектакль был разыгран блестяще.
– Вот и все, красавица! Можно считать дело законченным.
Молча она снова нажала на газ.
– Едем обратно, – сказал я.
Машина Талланта по-прежнему стояла перед домом миссис Кеннон. Хотя его тоже должна была интересовать судьба пакета с пленкой, без ключей он не мог воспользоваться своей машиной.
Джулия закрыла ворота гаража, и мы через кухню вернулись в гостиную.
Таллант сидел на кушетке, прижав к ссадине салфетку. В глазах его снова вспыхнула неистовая злоба. В эту минуту он был готов разорвать меня в клочья.
Я не стал вынимать револьвер. Просто облокотился о косяк двери.
– Расскажите ему, моя прелесть, что мы успели сделать за это время.
– Он отправил пленку по почте, – буркнула Джулия без всякого выражения. Потом села в кресло и закурила.
– Ну, что вы на это скажете?
Таллант молчал, глядя неподвижно куда-то вдаль. Я тоже закурил.
– Может быть, вас нужно встряхнуть, чтобы начать разговор о деле?
Он открыл рот, но в этот миг позвонили в дверь.
Я сделал знак, чтобы все оставались на местах, а сам пошел открывать. Пришла вчерашняя горничная. Она жевала резинку и молча уставилась на меня круглыми равнодушными глазами.
Я вынул из кармана доллар:
– Дойдите до молочного магазина и купите десяток яиц. Миссис Кеннон нуждается в небольшом завтраке.
Она перестала жевать и задумчиво посмотрела на меня.
– Это очень далеко, – наконец сказала она.
– И не забудьте убедиться, что они свежие, – добавил я и захлопнул дверь перед ее носом.
Я хотел было вернуться в гостиную, но тут услышал, как дверь снова открылась. Негритянка просунула в нее голову.
– А что, миссис Кеннон заболела? – спросила она. – Ведь она никогда не ест яиц.
– Начиная с сегодняшнего дня она будет их есть, – ответил я. – Я ей предписал это делать.
Она удивленно посмотрела на меня:
– Вы доктор?
– Да.
– Но надеюсь, у нее нет ничего серьезного? Ее не так-то просто спровадить!
– Нет… Ей просто нужен отдых и свежие яйца.
– Понятно…
Негритянка исчезла. Я возвратился в гостиную. Там ничего не изменилось. Увидев меня, Таллант сказал:
– Вы что же, надеетесь, что вам все это пройдет безнаказанно?
Я со вздохом раздавил окурок в пепельнице:
– Вы, конечно, твердый орешек, приятель, но позвольте мне вам кое-что объяснить. Оба вы уже созрели для электрического стула. Поэтому у вас есть только два выхода: или заплатить мне, или – если вы уверены, что я действую один, – уничтожить меня. Вот вы сейчас и раздумываете, что лучше. Запись на пленке полностью вас изобличает. Миссис Кеннон видела, что я отправил пленку по почте. Если со мной что-нибудь случится, пленка эта окажется в полиции. Поэтому вам легче заплатить. Человек, которому я послал бандероль, ни за что не отдаст ее третьему лицу. На это можете не надеяться. Даже если получит письмо от меня или услышит мой голос по телефону. Такая у нас с ним договоренность. Он отдаст ее только мне лично в руки. И если вы собираетесь учинить надо мной экзекуцию, вам это ровным счетом ничего не даст. А потеряете вы много. Другими словами – все.
Таким образом, повторяю: вам остается только мне заплатить. И я совсем не понимаю, зачем вы тянете. Кроме этих ста тысяч, у вас есть еще тысяч двести – триста. Чего же вам надо? Отдайте мне мое, и я вас больше не трону. И возвращу вам пленку. Никто, кроме меня, ничего не знает и не подозревает, и вы сможете спокойно жить до конца своих дней. И заниматься всем, чем хотите. Никто больше не будет нарушать ваши уик-энды. И даже будете считаться уважаемыми гражданами. Неужели так трудно это понять?
Миссис Кеннон отреагировала быстрее Талланта:
– А что послужит нам гарантией, что вы сдержите свое слово и оставите нас в покое?
Я усмехнулся:
– Ничего… Но у вас нет другого выхода.
– Понятно… Значит, мы целиком зависим от доброй воли злодея, который за деньги может продать родную мать.
Я пожал плечами:
– Что ж, пусть будет так.
– И вы вернете нам пленку? – продолжала она настойчиво.
– Верну. Что ж вы думаете, я буду хранить ее как сувенир? Еще раз повторяю: речь идет о коммерческой сделке. Мне совершенно безразлично, чем вы займетесь, как будете жить и скольких людей еще пристукнете в темном углу… Меня это совершенно не касается! Меня касается только та сумма, которую я по вашей милости потерял и остался без средств к существованию. А быть нищим меня не устраивает, покорно благодарю.
Таллант судорожно вцепился в край стола.
– Какой же вы все-таки прохвост! – промычал он.
Я бросил перед ним на пол ключи от его машины:
– Может быть, пойдете немного подышать свежим воздухом? О финансовых делах лучше говорить без вас. Тем более, что деньги вообще не ваши. Спокойнее. Вы только подливаете масла в огонь. Не в ваш же карман я лезу? Поэтому и не вмешивайтесь не в свое дело!
– Вы думаете, я позволю вам говорить с ней наедине?
Я расхохотался:
– Не надо громких фраз! Вас это не касается. Платить будет миссис Кеннон. Или я ошибаюсь?
– Она разве сказала вам, что согласна?
– Если память мне не изменяет, сказала. Но мы можем еще раз спросить ее об этом. – Я посмотрел на Джулию: – Что вы скажете, малютка?
Джулия молча уставилась на меня и кивнула. Умница! Просто прелесть. Она здраво рассуждала, эта девочка. И была намного умнее этого рассвирепевшего кретина.
– Вы получите свои деньги. Оказывается, не так трудно было все устроить.
– А вы здравомыслящая женщина, – заметил я, садясь между ними.
– Очень польщена, – ответила Джулия, не поднимая глаз.
– В таком случае уточним детали.
– Что вы имеете в виду?
– Джулия, говорю тебе… – вмешался Таллант.
– Заткнись! – взорвался я. – И не мешай мне говорить с миссис Кеннон. Это наши дела!
Лицо его перекосило от ярости, и он хотел было подняться. На секунду мне показалось, что я зашел слишком далеко – как-никак, а бобина с пленкой находилась в моем кармане. Правда, они не знали об этом. Но если все-таки решатся напасть на меня, то могут это обнаружить. Нужно вести себя более осмотрительно.
– Убирайся-ка лучше отсюда, Таллант, ты только усложняешь дело. – Я постарался придать своему голосу как можно больше мягкости и убедительности.
