— Мне нужен совет, — сказал он. — У меня возникла кое-какая проблема.
Я громко рассмеялся.
— Вы меня удивили, — сказал я. — А я ни за что бы об этом не догадался. Я думал, вы здесь потому, что вам надоело по выходным играть в гольф.
— Мне нужна помощь, — сказал он.
— Вы уже получили всю помощь, на которую только могли рассчитывать, — сказал я. — Если бы не я, вы бы сейчас стояли согнутый пополам перед своей кроватью, а сзади выстроилась бы очередь из этих сексуально возбужденных верзил. А вы до сих пор не слишком-то переусердствовали в выражении своей признательности.
Хаббл задумчиво посмотрел на меня. Кивнул.
— Извините, — сказал он. — Я вам очень признателен. Поверьте, очень признателен. Вы спасли мне жизнь. Вы за меня заступились. Вот почему вы должны мне сказать, что делать дальше. Мне угрожают.
Я откликнулся на это признание не сразу.
— Знаю, — сказал я. — В общем-то, это очевидно.
— И не только мне, — продолжал Хаббл. — Также и моим родным.
Он собирался впутать в свои проблемы и меня. Я смерил его взглядом. Хаббл снова начал думать. Его губы беззвучно шевелились. Он считал на пальцах. Стреляя глазами по сторонам. Как будто справа и слева лежали большие кучи доводов за и против. Какая куча больше?
— У вас есть семья? — наконец спросил Хаббл.
— Нет, — ответил я.
Что еще я мог сказать? Родители мои давно умерли. Где-то у меня был брат, с которым я не виделся целую вечность. Так что у меня не было никого. И я не мог точно ответить, хочу ли обзаводиться семьей.
— Я женат уже десять лет, — продолжал Хаббл. — Десять лет исполнилось в прошлом месяце. Мы это торжественно отпраздновали. У меня двое детей. Сын девяти лет и дочь семи. Замечательная жена, замечательные дети. Я люблю их до безумия.
Он говорил искренне. Я видел это по его лицу. Затем Хаббл погрузился в молчание. При воспоминании о семье его затянула пелена грусти. Он ломал голову, какого черта торчит сейчас здесь, вдали от них. Но из тех, кто сидел в этой камере, не его первого одолевали такие мысли. И не последнего.
— У нас очень уютный дом, — снова заговорил Хаббл. — На Бекман-драйв. Я купил его пять лет назад. Заплатил уйму денег, но дом того стоит. Вам знакомы эти места?
— Нет, — снова сказал я.
Хаббл боялся перейти к сути. Скоро он начнет рассказывать мне про обои в ванной на первом этаже. И про то, как он собирается платить за курс ортодонтии, который предстоит пройти его дочери. Я не собирался ему мешать. Обычные тюремные разговоры.
— Так или иначе, — спокойно произнес Хаббл, — теперь все пошло прахом.
Он сидел на койке, одетый в выцветшую футболку и линялые джинсы. Подобрав свой белый свитер, он снова повязал его поверх плеч. Без очков его лицо казалось старше, а взгляд каким-то отсутствующим. Те, кто носит очки, без них выглядят рассеянными и беззащитными. Человек остался один в чужом, враждебном мире. Исчезла защитная преграда. Сейчас Хаббл напоминал усталого старика. Одна нога была выставлена вперед. Мне был виден рисунок на подошве.
Что именно он назвал угрозой? Какая-то тайна может стать явью? Что-то может разбить идеальную жизнь его семьи в доме на Бекман-драйв? Возможно, его жена в чем-то замешана, а он ее покрывает. Возможно, высокий тип, получивший пулю в голову, был ее любовником. Мало ли что возможно. Быть может, этой семье угрожает позор, банкротство, бесчестье, прекращение членства в местном клубе. Я ходил кругами. Я не был знаком с миром Хаббла. У меня были другие представления о том, что такое настоящая угроза. Да, он дрожал от страха. Но я не имел понятия, как много нужно для того, чтобы напугать такого человека. Или как мало. Когда я впервые увидел Хаббла вчера в полицейском участке, он был чем-то взволнован. С тех пор его то била дрожь, то он сидел, уставившись в одну точку, парализованный ужасом. Его не покидали отрешенность и апатия. Несомненно, Хаббл чего-то очень боялся. Прислонившись к стене камеры, я ждал, когда он мне расскажет, чего именно.
— Они нам угрожают, — наконец снова сказал он. — Они предупредили, что если я кому-нибудь расскажу о том, что происходит, они ворвутся к нам в дом. Соберут нас в моей спальне. Прибьют меня гвоздями к стене и отрежут мне яйца. А потом заставят мою жену их съесть. Потом перережут нам горло. А наших детей заставят смотреть на все это, после чего сделают с ними такое, что мы будем рады, что ничего не увидим, так как будем к тому времени уже мертвы.
— Так что мне делать? — спросил Хаббл. — Что бы вы сделали на моем месте?
Он смотрел мне в лицо. Ожидая ответа. Что бы я сделал на его месте? Если бы кто-то сказал мне что-либо подобное, эти люди умерли бы. Я бы разорвал их на части. Или еще когда они говорили свою угрозу, или через несколько дней, месяцев, лет. Я бы их выследил и разорвал на части. Но Хаббл так не поступит. У него семья. Три заложника, которые только и ждут, когда их захватят. Уже захваченные. В тот самый момент, когда была сделана угроза.
— Что мне делать? — повторил Хаббл.
Мне стало не по себе. Я должен был что-то ответить. И у меня болел лоб, разбитый в кровь после крепкого удара в лицо Красного. Я подошел к решетке, выглянул в коридор и осмотрел длинные ряды камер. Прислонился к верхней полке. Подумал. Нашел единственный ответ. Но не тот, который хотел услышать Хаббл.
— Ничего, — сказал я. — Вам сказали держать язык за зубами, вот и держите его за зубами. Никому ни о чем не говорите. Ни слова.
Хаббл уставился на свои ноги. Уронил голову на руки. Издал стон, наполненный отчаянием. Словно его сокрушило разочарование.
— Я должен с кем-то поговорить, — сказал он. — Я должен выпутаться из этой истории. Я говорю серьезно, я должен выпутаться из этой истории. Я должен с кем-то поговорить.
Я покачал головой.
— Ни в коем случае, — сказал я. — Вам сказали молчать, вот и молчите. Только так вы останетесь живы. И вы, и ваша семья.
Он поднял взгляд. Его передернуло.
— Происходит нечто очень серьезное, — сказал Хаббл. — И я должен остановить это, если смогу.
Я снова покачал головой. Если люди, делающие подобные угрозы, действительно затеяли что-то крупное, Хабблу их не остановить. Он крупно вляпался, ему никуда не деться. Печально улыбнувшись, я в третий раз покачал головой. Казалось, Хаббл все понял. В конце концов, он признал неизбежное. Он снова принялся раскачиваться взад-вперед, уставившись в стену. Широко открытыми глазами. Без золотой оправы красными и обнаженными. Он раскачивался и не говорил ни слова.
Я не мог понять его признания. Хаббл должен был держать язык за зубами. Отрицать всякую связь с убитым. Утверждать, что понятия не имеет, как его телефон попал в ботинок. Утверждать, что понятия не имеет, что такое pluribus. Тогда его бы отпустили домой.
— Хаббл, — сказал я. — Почему вы сделали признание?
Он поднял взгляд. Долго молчал, прежде чем ответить.
— Я ничего не могу вам объяснить. Я и так сказал гораздо больше, чем следовало.
— Я и так знаю гораздо больше, чем мне следовало, — ответил я. — Финлей спросил вас про труп и pluribus, и вы раскололись. Так что мне известно о том, что существует какая-то связь между вами, убитым и этим pluribus, что бы это ни было.
Хаббл отрешенно посмотрел на меня.
— Финлей — это тот чернокожий следователь? — спросил он.
— Да, — подтвердил я. — Финлей, старший следователь.
— Он у нас новенький, — сказал Хаббл. — Я его никогда раньше не видел. До него всегда был Грей. Он работал здесь испокон веку, еще с тех пор, как я был совсем маленьким. Вообще-то, знаете, в отделении только один следователь, так что я не понимаю, зачем говорить «старший следователь», когда других кроме него нет? Во всем полицейском участке всего восемь человек. Начальник полиции Моррисон, он тоже работает с незапамятных времен, затем дежурный сержант, четыре полицейских в форме, одна женщина и следователь, Грей. Только теперь вместо Грея этот Финлей. Новенький. Чернокожий. У нас таких раньше никогда не было. Видите ли, Грей покончил с собой. Повесился на балке в гараже. Кажется, в феврале.
Я слушал, не перебивая. Тюремные разговоры. Помогают скоротать время. В этом их главный смысл. У Хаббла это выходило хорошо. Но мне по-прежнему хотелось получить от него ответ на свой вопрос. У меня болел лоб, и я хотел вымыть его холодной водой. Я хотел прогуляться. Хотел есть. Хотел кофе. Я отключился, а Хаббл продолжал бормотать, рассказывая мне историю Маргрейва.
— О чем вы меня спросили? — вдруг спохватился он.
— Почему вы сознались в убийстве того типа? — повторил я.
Хаббл огляделся вокруг. Затем посмотрел мне в лицо.
— Есть связь, — сказал он. — Больше сейчас ничего нельзя сказать. Детектив рассказал про того человека и упомянул слово «pluribus», и я вздрогнул. Я был поражен. Не мог поверить, что ему известна связь. Затем я понял, что он ничего не знал, но я только что сам ему все выдал. Понимаете? Я сам себя выдал. Выболтал тайну. А делать это нельзя, из-за угрозы.
