— Чем расплатилась?
— Да ничем она не расплачивалась! У меня есть баксы, но это мои баксы, я могу дать тебе половину, начальник.
— Вали отсюда. Если в следующий раз будешь крутить мне мозги, я тебя депортирую отсюда на хер, понял?
— Понял, начальник. — И Рафик исчез, умело лавируя в толпе, — пошел за следующей партией. (Рафик знал эту девочку-недевочку, но зачем было сообщать об этом тупому менту?)
Бредя по кварталу, Воронцов раздумывал о том, что толковый и энергичный опер, которым он был когда-то, прыгнул бы сейчас в машину и поехал к «Плюсу», чтобы посмотреть, что там делается. Но у него не было ни желания, ни сил на всю эту тягомотину, он устал и хотел спать, однако, годами настраиваемая машинка ума продолжала вычислять и сопоставлять, пока ноги мерили дорогу до дому.
Девушка честно зарабатывала пятьсот гривен, работая сторожем, девушка имела собаку, которая потребовала и продолжает требовать специальной тренировки и специального ухода, девушка располагала серьезными суммами в долларах, она покупала кокаин и героин одновременно, знала, где покупать, и носила при себе пистолет. Все это как-то не укладывалось в образ честной труженицы и в образ конченой наркоманки тоже не укладывалось, опять выпадало какое-то звено.
Уже выпадая из реальности и едва добравшись домой, Воронцов рухнул в постель и пошел на дно глубокого, темного сна, обрывая все цепи, связывающие его с поверхностью.
Другое существо выплыло из сна на поверхность ночи и открыло глаза в глаза звезд. Оно больше не пряталось в душном бункере, ложе было установлено на плоской крыше, обнесенной достаточно высоким парапетом, чтобы защитить его от чужих глаз. Оно больше не пряталось от солнца, погруженное в героиновые грезы, оно целыми днями дремало на солнцепеке, меняя кожу, и его обнаженное тело, некогда привычное к адскому жару, снова обрело смугло-коричневый цвет. У него больше не было проблем с бородой, но волосы на голове отросли и оказались неожиданно пышными, теперь они были завязаны на макушке руками его подруги — ей так нравилось.
Оно потянулось, как кошка, блестя глазами в свете звезд, легко соскочило с ложа и, присев, помочилось на бетон, как животное, втягивая расширенными ноздрями собственный запах. Затем, переходя на бег, кругами пошло по периметру крыши — пришло время ночной активности, ему хотелось двигаться. Его ноги мелькали все быстрее и быстрее, временами оно вспрыгивало на парапет и, исполняя пируэт, как тень, на синем бархате ночи, бежало спиной вперед, ничуть не опасаясь сорваться вниз, и кружилось бесшумно, подобно гигантской летучей мыши, на фоне звезд. Оно порхало, не оставляя ни следа, ни звука, блестя глазами и обоняя запах своего разгоряченного тела, ни мужской, ни женский, ни человеческий, — запах амфибии, научившейся летать.
Оно сбросило с себя человеческую кожу, пропитанную грязным жиром человеческой порочности, и кожа сгорела в адском огне его мучений, оно вышло из огня чистым и непогрешимым, оно больше не было способно ошибаться, потому что потеряло способность ненавидеть, оно было — любовь, — безгрешная, как огонь, и безжалостная, как зазубренная сталь.
Голос выковал сталь, ударами судьбы, Голос был мудр, Он создал совершенное орудие. Он сделал так, что из пепла поднялся Феникс, опираясь на два крыла.
Подруга выскользнула на крышу — в свет звезд, в свет его глаз — его вторая половина, второй полюс генератора, созидающего новый мир. Она больше не была змеей на его груди, она была змеей внутри него, обвившейся вокруг тела огня, которым стал он сам. Они больше не были — «он» и «она», — они стали плюсом и минусом, которые менялись местами в танце пронзающих их энергий.
Под ними простиралась зона, черная и бессветная, — как тень рядом с электрическим заревом города, — эфемерная человеческая надежда сгорала в искусственном свете, неизбывный человеческий ужас копошился в его тени.
Померкли звезды, лучи лазеров, бьющие из квартала развлечений, уткнулись в душное небо между небом и землей, беззвучно проскочила молния, ударил гром.
Двуглавая змея забилась в конвульсиях под горячими черными струями дождя, падающего с небес.
Ночной ливень не принес облегчения, жаждущая земля впитала влагу, и жаркий воздух иссушил последние капли еще до восхода солнца.
Сегодня у Воронцова был выходной, и он решил научить девочку стрелять. Теперь они находились в пригородном лесопарке, было раннее утро, дневная жара еще не придавила пернатых певцов, радующихся жизни в пыльной уже листве.
— Не обращай внимания на мушку, — поучал Воронцов. — Не прищуривай глаз, наводи ствол, как палец, только бери чуть ниже, потом медленно нажимай на курок, вот и все.
Девочка выстрелила — пивная банка закрутилась волчком и осталась на месте. Она выстрелила еще раз — банка взлетела в воздух.
— Хорошо, — одобрительно кивнул Воронцов. — Как видишь, это совсем несложно.
Только две банки из восьми остались стоять, когда девочка отстреляла магазин.
— Из пистолета стреляют в упор, — сказал Воронцов. — Стреляя в человека, целься в низ живота и прижимай локоть к телу, руку не вытягивай.
— А вам приходилось убить человека? — спросила девочка.
— Приходилось, — кивнул Воронцов. — Нет ничего легче и глупее, чем убивать людей, это не решает проблем. Но украсть велосипед намного опаснее, чем убить человека. Потому что раскрыть убийство намного сложнее, чем кражу велосипеда. Люди не убивают за велосипед не потому, что боятся закона, а потому, что у них есть совесть.
— У людей есть совесть? — удивилась девочка.
— Есть. Если бы у людей не было совести, на земле не осталось бы уже ни одного человека.
— Она есть не у всех, — сказала девочка.
— Не у всех, — согласился Воронцов. — Очень мало людей рождается без совести, уродами с детства. Но если человек много страдает от других людей, его совесть может умереть. Такой человек мертв. Ты знаешь, что такое «крысоед»?
— Нет, не знаю.
— В железную бочку бросают десяток крыс. Крысы начинают драться и жрать друг друга с голодухи. В конце концов, остается одна крыса, если такую крысу выпустить на волю, она будет убивать других крыс, пока не очистит всю территорию. С людьми это тоже случается. Раньше, случалось в зонах, теперь уже нет. Теперь вся страна превратилась в зону, держи пистолет крепче, девочка, вокруг полно человекоедов. Наверное, кто-то хочет очистить землю от нас и разводит их специально.
— А зачем вы распиливаете пулю крестом? — спросила девочка.
— Такая пуля при ударе о препятствие разворачивается, как цветок. Если препятствие — человеческое тело, то цветок превращается в нож мясорубки и прогрызает в нем дыру, потому что пуля вращается. Если препятствие — бронежилет, то цветок застрянет в нем, а стальной сердечник, который находится внутри цветка, от удара приобретает дополнительную инерцию и прошибает бронежилет насквозь вместе с тем, кто в нем сидит. Поэтому патроны, снаряженные пулей со стальным сердечником, не продаются в магазинах, это очень опасная вещь.
— А такие пистолеты продаются? — девочка кивнула на «люгер».
— Нет, это подарок от Готтлиба.
Спасаясь от жары, они вернулись домой до того, как солнце поднялось к зениту, и сели пить чай.
— Ну, вот, — сказал Воронцов, отхлебывая из стакана. Теперь у нас нет приличных чашек. Зачем ты их все перебила?
— Я не била их, — девочка густо покраснела.
— А кто же, по-твоему, это сделал? Я?
— Они сами разбились.
— А шкаф? Книжный шкаф? Он тоже передвинулся сам?
— Да, — девочка опустила голову.
— Ну, что ж, — Воронцов задумчиво почесал небритую по случаю выходного шею, — все может быть.
После чая Воронцов решил пройтись с девочкой на базар, чтобы купить ей кое-какие вещи. Перед выходом он напялил ей на голову свою старую бейсболку, чтобы не отсвечивала лысиной.
Дядык уже слонялся по базару, у него тоже был выходной, но он не терял времени даром.
— Я уже взял, — сообщил он Воронцову, как только они встретились между рядами и пожали друг другу руки. — А это что? То есть, кто? — Он кивнул на девчонку, которая стояла рядом с Воронцовым, прижимая к животу набитый пакет.
— Ты, Толян, не заговаривайся, — строго сказал Воронцов. — Это моя племянница, приехала из Ростова и будет у меня жить.
— Ну и хороню, — ухмыльнулся Дядык. — Может, ты теперь перестанешь ночевать на опорном и дашь мне спокойно поработать с агентурой.
— Может, ты теперь научишься сам выносить за собой презервативы и бутылки, — заметил Воронцов. — Пиво холодное?
— По сезону. И…
— И хватит. Сегодня выходной, ты собираешься когда-нибудь отдыхать?
— Ну, как хочешь, — Дядык индифферентно пожал плечами, — а я думал, ты поделишься со мной своим тормозком.
