Кто дает наслаждение и страдание? Кто зажигает лампы в ночи? Кто смотрит из тьмы на человеческий хоровод, эфемерный, как танец бабочек? Нет ответа, только лунный свет, только холодные звезды и тишина без конца. де он будет в это время суток, он сам этого не знал. А это значило, что его вели до места атаки. Чтобы осуществить такое сопровождение, нужно было иметь точку отсчета. Если на него не напали на выходе или на входе в дом, значит, не знали адреса, значит, такой точкой отсчета был райотдел или опорный пункт, его приняли там, сопровождали во всех передвижениях по городу и атаковали в удобном месте.
Воронцов не сомневался, что нападение связано с его активностью в зоне. Это не мог быть грабеж, здесь был не Рим и не Париж, никто не грабил здесь с мотоциклов. Никто не шарил по его карманам, его быстро обезоружили и попытались обездвижить. Зачем? Мысль о похищении в голову Воронцову не пришла. Поколебавшись, он отмел мысль о мести, он никогда не делал ни больше, ни меньше положенного, чтобы упрятать человека за решетку, и если бы за это мстили, его давно уже не было бы в живых. Но теперь ситуация резко изменилась — Воронцов не нашел пятен крови на асфальте, но сильно подозревал, что зацепил одного из нападавших, и зацепил крепко, если тот выронил пистолет и не произвел ответного выстрела. Если он жив, то, возможно, считает, что выстрел остался за ним. Воронцов никогда не смог бы доказать, что ранил или убил человека из нелегального оружия, защищая свою жизнь, — этому не было свидетелей. Он знал сколько угодно случаев, когда грабитель в суде оказывался невинно потерпевшим, а жертва — опасным преступником. Поэтому меры безопасности, по необходимости, должны были оставаться приватными, без привлечения конторы. Так уж получалось, что это дело, начавшееся частным образом, должно было так и закончиться — между ним и мотоциклистом.
Допив кофе, Воронцов разыскал в кладовке короткоствольный дробовик, зарядил его, выложил на стол в кухне и дал инструкции девочке.
— На звонки не отвечай. К окнам не подходи. Никому не открывай — никого нет дома. Если кто-то будет ломиться, сразу стреляй из этой штуки, в окно, в дверь, куда попало. Просто сдвинь предохранитель и нажми на курки.
После этого, тщательно проверяясь, он вывел автомобиль за ворота и поехал на работу.
Первое, что сделал Воронцов, отсидев рутинную оперативку, это обзвонил дежурные части всех райотделов и навел справки об огнестрельных ранениях за сутки. Таковых оказалось несколько, но обстоятельства были известны и уже расследовались. Он не стал звонить в больницы, понимая, что если оттуда не сообщили в милицию, то и ему ничего не скажут. Разумеется, раненый мог обратиться к любому из нескольких тысяч легально и нелегально практикующих частных хирургов, но искать концы в этой сфере было делом, совершенно бесперспективным. Звонить к «труповозам» он также не стал, не без оснований полагая, что если мотоциклист умер, то было кому позаботиться о его теле. А вот в автоинспекцию он прозвонил, но за прошедшие сутки происшествий с мотоциклами зафиксировано не было. В ОПД ничего интересного он не нашел и «убойщики» не сообщили ему ничего нового по убийству в зоне. Он преодолел большое искушение связаться с Риккертом, чтобы поблагодарить того за дебильность, — он не имел бы времени для выстрела, если бы Риккерт, забавляясь, не загнал патрон в патронник и не забыл про него, в критической ситуации Воронцов нажал на курок вслепую, и пистолет выстрелил, но если бы ему пришлось передергивать затвор, он мог бы и не успеть.
Осуществив все стандартные ходы и не сделав лишних, Воронцов извлек из ящика своего стола иссыхавшую там меж лежачих бумажек «галуазину», затянулся горьким французским дымом и обвел взглядом убогое помещение.
Это был десятый или двенадцатый кабинет в его жизни, но что-то подсказывало ему, что этот кабинет жизни будет последним, сформированное психологическое пространство заканчивалось, и скоро он выйдет отсюда навсегда.
Воронцов понимал, что самым разумным было бы взять отпуск и, прихватив девчонку, урвать отсюда подальше, чтобы пересидеть судьбу в безопасном месте. Он давно уже мог бы уйти на пенсию и сидеть дома на кухне перед бутылкой водки, спокойно дожидаясь инфаркта. Но в жизненном пространстве Воронцова не было безопасных мест, он знал, что носит свою судьбу с собой, и что самое опасное место для него — он сам. Разум, опыт и здравый смысл были здесь совершенно не при чем, они существовали отдельно, никак не пересекаясь с линией судьбы, и были так же бесполезны, как багаж для человека, падающего с крыши небоскреба.
Он знал, что обречен идти и штурмовать железобетонный бункер «Плюса», как человек, падающий с крыши, обречен удариться о землю, потому что судьба с кривыми зубьями обитала там. Там сидел бледный паук, к которому тянулись нити от тройного убийства в зоне и от пришествия в квартале, бледное лицо человека из снов наложилось в сознании Воронцова на бледное лицо человека, бегущего по «улице красных фонарей», и паутина вспыхнула. Он понял, что слишком долго подставлялся, беспечно снуя по нитям паутины, под паучьим взглядом, теперь нельзя было ждать, пока паук залижет раны и нанесет следующий удар, надо было пойти и добить его в его логове.
Воронцов отправился в путь, как в последний, оставив в сейфе запечатанный конверт с детальным описанием своих маршрутов, но зубастая и кривая судьба в очередной раз усмехнулась над ним — белозубой улыбкой девушки.
Умереть красиво — это счастье, даруемое Богом, можно готовиться к этому важному событию всю жизнь и быть застигнутым врасплох, со спущенными штанами. Воронцов был готов ко всему, но не к тому, что увидел в «Плюсе» — судьба ждала, когда он потеряет крепость колен и присядет на корточки.
Девушка вышла, распахнув дверь офиса, с кастрюлей в руках, вылила варево в собачью миску и улыбаясь, направилась навстречу застигнутому врасплох Воронцову, который как раз пробирался мимо ворот к своей дырке.
— Здравствуйте, — первой поздоровалась она. — Вы кого-то ищете? — Из дверного проема за ее спиной доносилась нежная мелодия какой-то итальянской песни.
— Здравствуйте, — ответил Воронцов и механически предъявил удостоверение. — Вы здесь работаете?
— Да, работаю. Сторожем.
— Что-то я вас раньше не видел.
— Я тоже вас не видела, — широко улыбнулась девушка, — да вы заходите, — она открыла калитку в воротах. — Милицию здесь не часто увидишь.
— Собака не тронет? — Воронцов осторожно вошел внутрь.
— Нет. У нее специальная тренировка, — девушка с гордостью оглянулась на черную суку, мирно лакавшую из миски, — меня взяли на эту работу из-за нее.
— А как зовут вашего работодателя?
— Его зовут Федяинов Сергей Владимирович.
— И сколько он вам платит?
— Неплохо для такой работы, пятьсот гривен.
— Из рук в руки?
— Точно.
— А когда он здесь появится?
— Шестнадцатого числа следующего месяца. В этом месяце он уже заплатил.
— Сколько вы здесь работаете?
— Два месяца.
— Как вы нашли эту работу?
— Объявление висело на въезде в промзону, я мимо хожу каждый день.
— Как зовут вашего сменщика?
— А зачем он мне? — усмехнулась девушка. — Меня Герта подменяет. Она бы и без меня справилась.
— А элеватор вы тоже охраняете? — Воронцов, медленно пошел в сторону кирпичной башки.
— Нет. Это просто развалина и не наша.
— Говорят, там горело что-то?
— Ничего такого я не видела, может, пацаны костер жгли. Они здесь лазят, вон дырку в заборе проделали.
— А что вы охраняете в офисе? — Воронцов сменил направление и не спеша пошел в сторону бетонной коробки, девушка спокойно шла рядом с ним.
— Да ничего, — она смешливо потерла нос. — Там пусто. Я прихожу сюда только замки проверять и собаку покормить.
— Можно посмотреть? — Воронцов заглянул в распахнутые двери, черная Герта не двинулась с места.
— Конечно. Проходите. — И Воронцов шагнул в темный дверной проем.
Они прошлись по двум этажам здания, и Воронцов заглянул в каждую комнату, девушка открывала стальные ставни, чтобы впустить свет, здесь были кое-какие остатки безликой канцелярской мебели, в одном из кабинетов на застеленном газетой столе стоял термос, чашка, дешевенький транзистор, лежала какая-то снедь в полиэтиленовом пакете — и все. Не было никаких признаков того, что здесь обитают постоянно, не было запаха, не было запаха медикаментов. И задав еще с десяток малозначительных вопросов, вежливо улыбаясь, Воронцов покинул логово зверя.
Зверь не мог видеть его, зверь не мог подняться с одра своих мучений, но слышал, скрипел зубами и задыхался от ненависти и бессилия в потайной комнате, за стеной из стальных стеллажей.
