— Что у нас там с текучкой? — деловито спросил Воронцов.
— Что, что, ты что, сам не знаешь, что? — нудно забубнил Дядык. — Тяжкие телесные на кабаке, — ебок, там же, два ларька, два угона, легких телесных, — три. Ну и мокруха в зоне. Ну, еще ночная мокруха, но там трупешник спорный очень, может, мы его еще спихнем. Ну, еще карманов штук десять, но я их уже отказал. Еще Евменович просил поспособствовать.
— Чему?
— Расшириться ему надо, хочет из своей рыгаловки столы на тротуар выставить.
— Пусть выставляет.
— Ладно, — с облегчением сказал Дядык, — а то, я уже принял.
— Сколько?
— Двести, — Дядык полез в карман.
— Оставь на хознужды, — остановил его Воронцов.
— Что, прямо щас? — приятно удивился Дядык.
— Нет, не щас. Потом. Что там по «Плюсу»?
— Да ни хрена, как я и думал. Что там может быть, когда он уже больше года, как стоит.
— Здание чье?
— Его, «Плюса». Но он прекратил предпринимательскую деятельность, налогов не платит и вообще в налоговую не является. Долгов за ним особых нет, поэтому никто его и не ищет, хрен его знает, где этот владелец. По адресному я пробил, но не живет он по тому адресу, там «хрущоба» однокомнатная, для понту, он там и не жил никогда.
— А «элеватор» чей?
— Какой элеватор? — Дядык помигал бесцветными ресницами. — А-а-а, элеватор. Ничей. Нет никакого элеватора, не числится на балансе нигде.
— А кто платит за офис?
— Никто. А что там платить? Там вода и электричество отключены, за землю что-то накапливается, но я не выяснял, на хрена оно тебе надо?
— Персонал?
— Были охранники, целых шесть голов. Все уволены вместе с остальными.
— У меня есть концы по мокрухе в зоне, Толян, может, и раскроем.
— Ну? — удивился Дядык. — Я ОПД смотрел, гам пацаны натаскали одной пустой туфты.
— Ты тоже не забывай подкидывать. Короче, остаешься на хозяйстве, пока я занимаюсь мокрухой, только не увлекайся сильно хознуждами.
— Да ты за меня не волнуйся, ты за себя волнуйся. Тебе помощь нужна? Там же лазит какой-то упырь с пилой, это тебе не хрен лежачий.
— Спасибо, Толян. Надо будет, я тебя позову.
Первый раз за все время их знакомства Воронцов первым сделал шаг навстречу Риккерту. Он чувствовал, что события каким-то образом ускоряются, что часы тикают быстрее и надо успевать, пока не стало слишком поздно.
Риккерт мрачно посмотрел на него, сдвинув очки на лоб.
— Ну? Я занят.
Воронцов молча выложил на стол два венецианских кинжала. Один из них был прост и функционален — очень узкий клинок, почти треугольный в сечении и серебряный шар вместо рукояти, с печатью владельца в нижней части — роза, пронзенная стрелой. Второй, который Воронцов использовал для хозяйственных надобностей, представлял собой настоящее произведение искусства, у него была витая рукоять из электрона — сплава серебра с золотом, относительно широкое лезвие, покрытое цветочной гравировкой, и гарда в виде двух маленьких морских коньков, очень похожих на те, что Воронцов видел на старых базарных весах во времена своего детства. Особая ценность этих вещей состояла в том, что на них имелись экспертные заключения о подлинности, которые Воронцов принес с собой, Риккерт клеветал, когда болтал что-то о воровстве, Воронцов официально купил кинжалы у владельца-коллекционера за собственные деньги, другое дело, что у владельца не было возможности расплатиться деньгами. Раздраженно подергивая плечами, что служило у него признаком большой заинтересованности, Риккерт взял в руки и очень тщательно осмотрел оба кинжала и документы.
— Ну-с, — медленно сказал он, снова возвращая очки на лоб. — У меня одно сердце, Воронцов. Какой из них ты предлагаешь для него?
— Ты злопамятен, — усмехнулся Воронцов. — А я нет. Возьми оба.
— Ну-с, — так же медленно произнес Риккерт. — Насчет злопамятности это еще большой вопрос. И что? Ты намерен принять подарок или ты хочешь задолбать меня своим благородством?
— Намерен.
— Тогда садись вон к тому столу и порежь огурец, который лежит, прикрытый газетой, рядом с маленьким кусочком вчерашнего сыра, а я пока поскребу по сусекам и вскрою закрома. Только не цапай мои кинжалы! — Он хлопнул Воронцова по руке.
— Там есть скальпель, которым я совсем недавно делал резекцию желудка, он лежит рядом с огурцом.
Риккерт удалился куда-то за стеллажи и отсутствовал намного дольше, чем требовалось Воронцову для резекции огурца, а когда вернулся, то в руке его была банка со спиртом, а под мышкой клетчатая деревянная коробка для шахмат.
— С чего начнем? — спросил он, присаживаясь к накрытому столу.
— С шахмат, — ответил Воронцов. И Риккерт открыл коробку.
То, что лежало там, могло убить слабонервного человека, одним своим видом — у него был девятимиллиметровый ствол, длиной в двести миллиметров, и мрачная, рубчатая рукоять, похожая на кистень.
— Эту штуку надо носить на плече, как мушкет, — заметил Воронцов.
— Ты можешь повесить его на стену и показывать друзьям.
— Тебе, то есть для этого мне понадобится пара железно-дорожных костылей.
— Тебе что, не нравится? — обиженно вскинулся Риккерт.
— Очень нравится. Я буду ходить с ним на охоту. Где ты его украл? В артиллерийском музее?
— Не юродствуй. Это у вас в ментуре практикуют воровство. А я интеллигентный человек, мне подарил его один покойный профессор, очень заслуженный ветеран.
— Он подарил тебе его до или после смерти?
— Ну, какая принципиальная разница? Вещь в хорошем состоянии, и к ней подходит пээмовский патрон, вот, что имеет значение.
— Я знаю, что к нему подходит, у меня уже был такой, только не таких чудовищных размеров.
— Ну, разумеется, — легко согласился Риккерт.
— Куда твоим размерам до моих.
— Нет, это мои размеры, — Воронцов взвесил в руке «люгер» и внушительно постучал им об стол.
— И куда твоим, до моих.
— Согласен, — поспешно ответил Риккерт. — Долой приоритет размера. Наливай.
— Ну, хорошо, ну ладно, — говорил Риккерт через час, возбужденно размахивая руками. — Ну, допустим, я мог бы сказать тебе, что раны пилой и бритвой нанес один и тот же человек. Зачем тебе это знание? Ты и так это подозреваешь, вот и действуй по своим подозрениям, подозревать — это твоя работа.
— Не учи меня моей работе. У меня слишком мало времени жизни, чтобы работать по всем, кого я подозреваю. Я подозреваю всех.
— А в чем ты подозреваешь меня?
— В том, что взамен моих бесценных раритетов ты всучил мне ничего не стоящее ржавье.
— Что-о-о?! — Риккерт схватил «люгер». — Да это же наградная вещь, ни единой царапины и надпись: «Дорогому Готтлибу от камерадов»!
— Вот эта надпись меня особенно трогает. Интересно, профессор сам перерезал глотку «дорогому Готтлибу», или это сделал кто-нибудь другой?
— Да ну какая принципиальная разница! Профессору тоже перерезали глотку, все мы там будем.
— А пистолет сбросил тебе опер, который занимался убийством, за литр спирту? Ты же интеллигентный человек, Риккерт.
— Ты страдаешь профессиональными маниями, Воронцов, тебе надо обратиться к специалисту.
— Вот к тебе и обращусь в свое время с сопроводиловкой на большом пальце правой ноги.
— У тебя полностью разрушена психика, Воронцов, я боюсь отдавать в твои дрожащие руки эту великолепную вещь. Нет, ты посмотри, какая насечка на рукояти, у меня сердце разрывается, когда я расстаюсь с ним.
— У кого предки торговали на базаре, Риккерт?
— У меня. Я это точно знаю. Но твои стояли где-то рядом. Ты посмотри, как ходит затвор, неужели ты ничего не понимаешь в оружии? Ты посмотри, как легко он выбрасывает патрон! — Риккерт защелкал затвором.
— Перестань дрочить эту волыну! — возмутился Воронцов. — Ты что, пристрелить меня хочешь?
— Успокойся, я умею обращаться с оружием, в отличие от тебя. — Риккерт собрал патроны в магазин, загнал его в рукоять и щелкнул предохранителем. — На, пользуйся. Моим размером.
— Кинь в ящик пока, потом я проверю, на что он годен.
Когда еще через час Воронцов выполз от Риккерта с шахматной доской под мышкой, судьба наблюдала за ним из-за угла двумя парами глаз из-под тонированных стекол мотоциклетных шлемов.
Первоначальное решение было принято обитателем башни на основании указаний Голоса и сообщения подруги о том, что мент работает на опорном пункте. Базар облегчал задачу, вычислить мента, стоя в толпе, было намного безопасней, чем торчать под райотделом. Голос говорил что-то о пороге, который надо переступить, о силе, которая находится в доме у мента. Значит, следовало провести его до дома и кончить, переступив порог вслед за ним, в его доме и вместе с его силой, чем бы она ни являлась.
