После этого, он натянул свой мятый пиджак и пошел на встречу с судьбой.
Судьба наблюдала за ним двумя парами глаз через щель в стальном щите, когда он подкатил прямо к сетке заграждения на своей замызганной «пятерке».
— Что он делает? — спросил высокий кокаиновый голос во тьме за щитом.
— Он собирается штурмовать крепость, — ответил обитатель башни.
На этот раз Воронцов не собирался церемониться, у него было кое-что получше стандартной дымовой шашки, у него были дустовые шашки, давно вышедшие из употребления и запрещенные к производству, как и сам дуст, но у Воронцова было много чего, давно вышедшего из употребления и запрещенного, например, чувство собственного достоинства и справедливости, такие же ядовитые, как и дуст.
Воронцов вытащил из багажника рюкзак с шашками, которые, одна в бозе почившая старушка, земля ей пухом, хранила с самых что ни на есть сталинских времен для борьбы с тараканами, клопами и крысами, и не более минуты задержавшись у заграждения, прошел через него, вспоров сетку специальными кусачками.
— Я знаю его, — сказал кокаиновый голос. — Это мент.
— Мертвый мент, — ответила тьма, голосом обитателя башни.
Девочка не пошла покупать зубную щетку, она не пошла покупать трусики, она не пошла покупать «тампаксы». Она лежала навзничь на кровати в комнате с задернутыми шторами и на ее лице медленно проступала маска клоуна, которая привела ее в этот дом, — губы распялены, вокруг рта и глаз синеватые кольца.
Воронцов начал обходить башню по периметру, проталкивая шашки в забранные решеткой вентиляционные отверстия в цоколе и заваливая их мусором. Таких отверстий, отмеченных им еще в прошлый раз, было четыре — по десять шашек в каждое. Затем, выбив ногой кусок доски, которым заранее подпер железную дверь, он шагнул внутрь, где уже сильно воняло дустом, и сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Воронцов не собирался преследовать морлока в лабиринте, ползая в тумане ядовитого газа, он собирался бросить оставшиеся пятнадцать шашек во входы туннелей и ждать у входной двери, когда морлок выйдет в клубах вонючего дыма или развеется, как дым. Он не развеялся, дверь захлопнулась сзади, и Воронцов понял, что здесь было не так, — свет сверху больше не поступал. Усмехаясь про себя такой наивности морлока, никчемно выдавшего себя, устроив бездарную ловушку для человека с мобильником в кармане и противогазом в рюкзаке, Воронцов толкнул на всякий случай дверь. К его огромному удивлению, дверь открылась, за ней стоял сучий доберман и рассматривал его желтыми немигающими глазами.
— Хорошая девочка, умная, — сказал Воронцов, — это ты захлопнула дверь?
Сука промолчала.
— А где твой хозяин? — ласково спросил Воронцов и шагнул из дверного проема наружу. Собака попятилась, выпуская клыки из-под черных губ. Воронцов потянулся к пистолету. Собака мгновенно сорвалась с места в сторону и исчезла за углом башни. Из дверей повалили клубы белого ядовитого дыма, и Воронцов с отвращением плюнул, отходя в сторону, он точно знал теперь, что в башне никого не было. Но его точное знание, его опыт и все его планы ничего не стоили в руках судьбы — из дверного приема донесся отчаянный детский голос. Помогите! — кричал мальчишка лет двенадцати, не больше. У Воронцова пробежал мороз вдоль хребта, он никак не предусмотрел такого варианта, хотя и знал, что в развалинах постоянно лазила пацанва в поисках чего-нибудь интересного. Дым валил все гуще, приобретая желтый оттенок. Воронцов натянул противогаз, выхватил из рюкзака фонарь и бросился внутрь.
Девочка, лежавшая навзничь на кровати в его доме, в комнате с наглухо задернутыми шторами, конвульсивно дернулась и, не открывая глаз, повернула голову набок, из угла ее рта, пузырясь, потекла желтая струйка блевотины. Ей стало плохо сразу, как только Воронцов упомянул о лезвиях, уходя из дому, и теперь становилось все хуже и хуже, — лезвие, лезвие, вращалось в гнойно-желтом мраке внутри ее головы, зазубренное, ржавое, с черными буквами на нем, от которых становилось еще тошнотнее.
В квадратном помещении, где начинались туннели, Воронцов приподнял противогаз и заорал:
— Эй! Где ты?!
— Помогите! Помогите! — ответил голос из центрального туннеля, и Воронцов ринулся туда. Вопя, он наглотался дыму, и его сразу затошнило, закружилась голова, он понимал, что пацану долго не протянуть.
А обитатель башни никуда не спешил. Раз уж он не внял сразу молчаливому велению Голоса, не уловил Его священного желания, то точку ему хотелось поставить красиво, по всем правилам искусства, изящно и не повредив жертвенной головы. Он сделал несколько плавных движений пилой, ему еще не приходилось убивать, когда жертва и жрец, — оба в противогазах.
В дыму уже ничего не было видно, луч фонаря увязал в нем, как в вате, и Воронцов продвигался зигзагом, бросаясь от одной стены к другой, чтобы не пропустить мальчишку, если тот потеряет или уже потерял сознание. Время от времени, он приподнимал противогаз и ревел — «А-а-а!», — так, чтобы не вдохнуть дым, понимая, что если он вырубится, то не выбраться уже никому.
Существо, которое, хихикая, сидело в дыму у ног обитателя башни, обмотав лицо пропитанной мочой тряпкой и напялив мотоциклетные очки, было намного более странным, чем думали даже те, кто знал о его тайне. Оно не было ни мальчиком, ни девочкой, ни ребенком, ни взрослым, оно никогда не имело ни отца, ни матери и, понятия не имея о добре и зле, упало, как плод с дерева, в кокаиновом раю, — абсолютно совершенный в своей порочности. Оно много и ужасно страдало, как бесполый ангел, свалившийся в возрасте семи лет с неба прямо возле заблеванного писсуара посреди квартала развлечений, но теперь оно обрело хозяина, обрело друга и покровителя и цеплялось за его ногу, как слабый ядовитый плюш цепляется за сильное дерево.
Воронцову показалось, что он услышал какое-то поскуливание или всхлипы, он взревел, как бык, в своем противогазе и, слепо размахивая руками, ринулся вперед.
Охотник стряхнул с ноги обузу и, занося пилу, сделал бесшумный пируэт в ядовитом мраке.
Бритоголовая девочка, навзничь лежавшая в темной комнате, села рывком, распахивая глаза, и из ее тела хлынула черная менструальная кровь.
Воронцов услышал впереди как бы вздох, как бы начало звука, затем что-то с шумом ссунулось вниз. Грохота не было, но воздушный удар в замкнутом пространстве был столь силен, что его отбросило назад, обдав тучей пыли и мелкого щебня. Выждав несколько секунд, он осторожно продвинулся вперед, и руки его уперлись в завал.
Воронцов сидел с Илоной в самом дорогом из тех ресторанов, в котором он мог позволить себе сделать рукой движение к бумажнику в боковом кармане, а Илона могла остановить его движением руки и сказать, что может позволить себе угостить друга, иногда.
У Воронцова был наклеен пластырь над бровью и поцарапаны руки, было видно и ощутимо, что недавно он принял душ и побрился, но, в целом, выглядел он неважно.
— И теперь я не знаю, что делать, — продолжал Воронцов. — Я взял эту девчонку в дом, сам не знаю, почему. А теперь я вижу, что она серьезно больна. Когда я сегодня вернулся домой, она лежала пластом, вся заблеванная, обоссаная, пардон, и без сознания, у меня чуть крыша не съехала, я думал, что она умерла. Она зачем-то разбила зеркало, побила посуду в серванте и передвинула мебель, а там один книжный шкаф весит килограмм сто пятьдесят. А перед этим она побрила голову. Что скажешь?
— Отдай ее в приют.
— Не могу.
— В чем дело? Я не замечала за тобой сентиментальности.
— Не могу и все. Надо было сразу отдавать. А теперь я несу за нее ответственность.
— Тем более, ее же надо лечить.
— Ты сама знаешь, как у нас лечат бедняков. Она уже сбежала из одной больницы.
— Если кто-то узнает, что ты держишь дома взаперти тринадцатилетнюю девицу, у тебя будут хлопоты, Воронцов.
— У нее есть ключи. А у меня уже есть хлопоты. — Воронцов замолчал, глядя в стол. — Уж не ведешь ли ты к тому, чтобы я взяла ее к себе? — Илона извлекла из миниатюрного портсигара сигарету и прикурила сама, она терпеть не могла, когда ей совали в нос огонь.
— На время и с моим полным пансионом, — заметил Воронцов.
— Неужели ты думаешь, что мне нужен твой пансион?
— Не думаю. Но если петух в жопу клюнет, ты можешь на меня рассчитывать.
— Я и так могу на тебя рассчитывать. Поэтому я и спрашиваю тебя, ответственно и серьезно: чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я сделала из нее путану?
— Это не самый худший вариант, это лучше, чем сдохнуть под забором. Но не этого я хочу. Я хочу, чтобы она побыла под присмотром взрослой, опытной женщины, которая в состоянии объяснить ей, что есть что, между ног. У меня такое впечатление, что ее проблемы связаны с сексом. Я видел, как она смотрела порнуху, она глаз не могла оторвать. И, по-моему, она дрочит. Я слышал пару раз какие-то странные звуки за стенкой.
