Он взял трубку сразу.
– Вынесли обвинение. Берегите свое здоровье.
Я ответил, что как раз слушаю про это по радио. Мы немного поговорили, а затем он сказал, что опаздывает самолет, и повесил трубку.
Откинувшись в кресле, я снова стал было слушать радио. Впрочем, ничего я не слышал, потому что мои мысли были далеко: какой же все-таки круглый идиот Лу Харджер – но с этим, увы, уже ничего не поделаешь...
Количество народу для вторника было вполне приличное, но никто не танцевал. Часов около десяти оркестрику из пяти человек надоело наяривать никому не нужную румбу. Ударник бросил палочки и потянулся за стаканом, остальные ребята закурили и сидели со скучающим видом. Я прислонился боком к стойке бара, который находился у той же стены, что эстрада, и стал вертеть в руках стаканчик текилы. Главные события разворачивались вокруг средней из трех рулеток, стоявших в ряд у дальней стены.
Бармен по другую сторону стойки тоже прислонился к ней неподалеку от меня.
– Ну, рыженькая дает, – сказал он.
– Горстями ставит, – отозвался я, не глядя на него. – Даже не считает.
Рыжая девушка была высокой. Я видел яркую медь ее волос среди зевак, обступивших рулетку. Рядом маячила прилизанная голова Лу Харджера. Играли, по-видимому, стоя.
– Не играете? – осведомился бармен.
– По вторникам – нет. Не повезло мне однажды во вторник.
– Да? Вы как любите – покрепче или разбавить эту штуку?
– Разбавляй не разбавляй, – сказал я. – Забирает почище динамита.
Он усмехнулся. Я отхлебнул текилы и сделал гримасу.
– Интересно, ее специально такой забористой придумали или случайно вышло?
– Вот уж не скажу, мистер.
– Какие здесь высшие ставки?
– И этого не скажу. Наверно, от настроения босса зависит.
Столы с рулетками располагались за низкой загородкой из позолоченного металла; игроки же толпились по эту сторону загородки. У среднего стола возникла какая-то суматоха. Несколько человек, игравшие за крайними столами, прихватили свои фишки и двинулись туда.
Потом послышался отчетливый и очень вежливый голос, с легким иностранным акцентом:
– Будьте любезны подождать, мадам. Мистер Каналес сию минуту подойдет.
Я двинулся туда и протиснулся к загородке. Возле меня стояли голова к голове два крупье. Один медленно водил лопаточкой взад-вперед по столу рядом с неподвижной рулеткой. Смотрели они на рыжую девушку.
На ней было черное вечернее платье с большим вырезом, открывавшим безукоризненные белые плечи. Назвать ее красивой – это было бы, пожалуй, чересчур, но хорошенькой – явно недостаточно. Она опиралась на край стола возле рулетки. Длинные ресницы вздрагивали. Перед ней лежала большая куча денег и фишек.
Рыжая раздраженно, должно быть, уже не в первый раз, требовала:
– Давай крути. Работай! Как брать – вы тут как тут, как платить – вас нет.
Один из крупье – высокий, смуглый, равнодушный – улыбнулся холодной, ровной улыбкой.
– Мы не можем принять вашу ставку, – сказал он спокойно и отчетливо.Может быть, мистер Каналес... – Он пожал плечами.
– Это же ваши деньги, ловчилы. Не хотите отыграться?
Тут я опять заметил Лу Харджера. Он облизал губы, глядя на груду денег горящими глазами, положил руку рыжей на плечо и попытался успокоить ее:
– Подожди Каналеса...
– К черту Каналеса! Я разогрелась и не намерена остывать.
Позади столов открылась дверь, и вошел хрупкий, очень бледный человек.
У него были прямые, тусклые черные волосы, матовая белая кожа, высокий выпуклый лоб, непроницаемые глаза. Тонкие усики прочерчивали две резкие линии почти перпендикулярно друг другу и опускались ниже уголков рта на целый дюйм. Они придавали лицу восточные черты.
Он проскользнул позади крупье, остановился у угла среднего стола, взглянул на рыжую девушку и потрогал кончики усов пальцами с лиловатыми ногтями.
Внезапно он улыбнулся, но через секунду уже казалось, будто он в жизни никогда не улыбался. Он заговорил негромко и насмешливо.
– Добрый вечер, мисс Гленн. Разрешите кого-нибудь послать с вами, когда поедете домой. Не хотелось бы, чтобы эти деньги попали в чужие карманы.
Рыжая девушка взглянула на него не слишком любезно.
– Я не ухожу – разве что вы меня вышвырнете.
– Не уходите? А что бы вы хотели еще?
– Сделать ставку – ты, черномазый!
В зале повисла мертвая тишина. Не то что шума толпы, шепота не было слышно. Лицо Харджера постепенно становилось цвета слоновой кости.
На лице Каналеса не отразилось ничего. Он поднял руку, медленным, аккуратным движением извлек из смокинга толстый бумажник и бросил его перед высоким крупье.
– Десять тысяч, – произнес он тихим шелестящим голосом. – Это мой предел.
Высокий крупье взял бумажник, раскрыл его, достал две пачки хрустящих банкнот, пробежал пальцами по краям, закрыл бумажник и подвинул его на край стола к Каналесу.
Каналес не пошевельнулся, чтобы его взять.
– Ставь на красное, – распорядилась рыжая.
Крупье перегнулся через стол, тщательно собрал ее деньги и фишки и передвинул их на красное. Затем взялся за колесо рулетки.
– Если нет возражений, – сказал Каналес, ни на кого не глядя, – играем только мы вдвоем.
Головы вокруг закивали, но никто не вымолвил ни звука. Крупье раскрутил колесо и легким движением левой руки отправил шарик по желобу. И сразу подчеркнуто демонстративно опустил руки на край стола.
Глаза рыжей девушки блеснули, губы раскрылись.
Шарик скатился по желобу, скользнул по скату колеса и затарахтел вдоль металлических зубчиков. Движение прекратилось внезапно, с сухим щелчком: шарик упал рядом с двойным зеро, на красный номер 27, колесо замерло.
Крупье взял лопатку, медленно передвинул через стол к ставке рыжей пачки Каналеса и отгреб всю груду от рулетки.
Каналес спрятал бумажник в нагрудный карман, повернулся и неторопливо вышел из комнаты.
Народ ринулся к бару, я тоже отошел от загородки.
Когда подошел Лу, я сидел за небольшим столиком в углу бара, снова потягивая текилу. Оркестрик играл вялое, унылое танго, и одна пара толклась на площадке, выделывая неловкие па.
На Лу было светлое пальто, под приподнятым воротником виднелся белый шелковый шарф. Лицо его выражало сдержанное ликование. На сей раз перчатки на нем были белые, свиной кожи; он бросил одну из них на стол и наклонился ко мне.
– Больше двадцати двух тысяч, – выдохнул он. – Ну и выигрыш!
– Очень приличные деньги, Лу. Какой марки у тебя машина?
– В игре все было нормально? Не заметил?
– В игре? – Я пожал плечами, вертя в руке стакан. – Говорил же тебе, что не разбираюсь в рулетке... А вот у бабенки твоей с воспитанием не все в порядке.
– Она никакая не бабенка. – В голосе Лу мелькнуло беспокойство, – О'кей. Молодец, дала возможность Каналесу показать себя во всем блеске. Так какая марка?
– "Бьюик", темно-зеленый, подфарники, знаешь, на таких выступах, – голос у него был все еще беспокойный.
– Поезжай по городу без особой спешки. Чтобы я успел пристроиться к параду.
Он махнул перчаткой и ушел. Рыжей девушки нигде не было видно. Я посмотрел на свои часы, а когда поднял глаза, у моего столика стоял Каналес при своих пижонских усах и смотрел на меня безжизненным взглядом.
– Вам у меня не нравится, – сказал он.
– Напротив.
– Вы приехали не для того, чтобы играть.
– А играть здесь всем обязательно? – сухо осведомился я.
На лице его мелькнула легкая улыбка. Он слегка наклонился ко мне:
– Я думаю, вы сыщик. И неглупый.
– Обыкновенная ищейка, – сказал я. – И не такой уж я умный. Вас форма моей головы смутила. Это у нас семейное.
Каналес положил пальцы на спинку стула, сжал их.
– Не приезжайте сюда больше никогда. – Он говорил очень мягко, почти сонно. – Я не люблю доносчиков.
Вынув изо рта сигарету, я посмотрел сначала на нее, а потом на него:
– Я только что слышал, как вас оскорбили. Вы вели себя прекрасно... Так что эти ваши слова не засчитываются.
На лице у него на мгновение появилось странное выражение. Потом он повернулся и скользнул прочь, слегка качнув плечами. На ходу он сильно выворачивал ноги и ставил их на всю ступню. Во всей его внешности проскальзывало что-то негритянское.
Я встал и вышел через большие двойные белые двери в тускло освещенный вестибюль, где получил пальто и шляпу. Надев их, через другие двойные двери я вышел на широкую веранду, навес над которой был украшен причудливым орнаментом. Стоял туман, и на ветвях монтерейских кипарисов перед домом висели капли. Покатый склон уходил далеко в темноту. Океан был скрыт туманом.
Моя машина стояла на улице, с другой стороны дома. Надвинув шляпу поглубже, я беззвучно двинулся по влажному мху, зашел за угол террасы и остановился как вкопанный.
