— Достань его хоть из-под земли, но он должен быть у меня сегодня.
Положив трубку радиотелефона, Ольшак приказал отвезти его в магазин Спавача.
От владельца частного магазина пахло, как всегда, лавандой, на нем был голубой галстук-бабочка в белый горошек и твидовый пиджак. Блондинки в магазине не было, и хозяин сам стоял за прилавком.
— Чем могу быть полезен, пан капитан?
— Пожалуйста, закройте магазин ненадолго, минут на десять. Нужно поговорить.
Ольшак заметил, что движения Спавача стали менее уверенными, и это обрадовало его, ибо хотя инспектор и не признавался, но он чувствовал себя не в своей тарелке, разговаривая с этим стареющим денди с ногтями, полированными и ухоженными, как у женщин.
— Вы ведь любите мартини, пан капитан, не так ли? Или что-нибудь покрепче?
— Благодарю, на этот раз у меня недолгий разговор, — Ольшак заметил, что клоун покоится на прежнем месте, и спросил прямо: — Сколько вы платите ежемесячно?
— Что вы имеете в виду? Налоги?
— На худой конец можно и так назвать. Так сколько вы платите в месяц за клоуна?
Спавач тяжело опустился на стул, не пытаясь уже разыгрывать из себя лорда. В одно мгновение он осунулся так, как будто этот вопрос выпустил из него весь воздух.
— Пан капитан… — начал он неуверенно.
— Сколько?! — почти выкрикнул Ольшак.
— Две.
— Каждый месяц?
— Вот уже три с половиной года.
— Так у вас уже довольно много этих игрушек?
— На полке сорок второй, — сказал Спавач хмуро. — А что было делать? Ведь меня шантажировали.
— Вы могли прийти в милицию. Мы поймали бы шантажистов, и все было бы в порядке.
Спавач молчал. И инспектор прекрасно понимал, что означало это молчание. Шантажистам было известно, что Спавач не пойдет в милицию, не может пойти, если не хочет, чтобы всплыли кое-какие его грешки. И грешки немалые, если он так послушно платил две тысячи злотых в месяц.
— Вы, конечно, не скажете, чем вам угрожали и что обещал шантажист сообщить в милицию, если вы вздумаете его выдать?
— Это была женщина.
— Брюнетка в темных очках?
— Да, она приносила клоунов. Она же пришла после ограбления. Но иногда звонил и мужчина.
— Значит, вас все-таки ограбили?
— Да, в мае. У меня были плохие обороты. Знаете, в это время года люди откладывают на отпуск, никто не покупает трикотажных вещей летом. Мертвый сезон. Я хотел платить меньше, но она не согласилась, и через несколько дней магазин обворовали. В ту ночь она позвонила, сообщила об ограблении и спросила, не изменил ли я своего решения. Я тотчас поехал в магазин, чтобы проверить: товара не хватало больше чем на двадцать тысяч злотых.
— И вы не подумали сообщить об этом в милицию?
Снова молчание. Спавач вынул из пачки американскую сигарету и, забыв о хороших манерах, не угостив Ольшака, глубоко затянулся.
— Утром женщина пришла и сказала, что мне все возвратят, а я заплачу десять тысяч «за науку», как она выразилась, и добавила, что они уважают аккуратных плательщиков.
— И все возвратили?
— Кроме двух или трех свитеров. Разумеется, я заплатил. А что оставалось делать?
— Недавно вы были в «Орбисе» со снабженцем завода искусственного волокна. Вы торгуете не только шерстяным трикотажем, не так ли?
Спавач съежился, как бы стараясь уменьшиться, оттянул бабочку, словно она его душила.
— У меня все накладные в порядке.
— И все же вы им платили. Скоро выясним почему. В ресторане с вами был еще кое-кто. Вы помните?
— Это мой старый знакомый.
— Который работает ревизором в ГТИ и зовется Тадеушем Роваком. Подумайте, кто мог знать о некоторых, скажем, нарушениях правил торговли, выявление которых причинило бы вам неприятности? Ваш магазин всегда ревизовал Ровак?
— О нет. Ревизоры ГТИ сменяются довольно часто. Только за последние два года это дело стабилизировалось, если можно так выразиться.
— Меня интересует как раз последнее время.
— Несколько лет назад приходил покойный Сель-чик. Могу вас заверить, что он ни разу не обнаружил у меня никаких нарушений. Если бы вы были с ним знакомы, вы бы знали, что этот скрупулезный человек не пропускал ничего. Торговые работники боялись его как огня. Когда он начал работать, некоторые пытались делать ему подарки, но Сельчик пригрозил, что, если это повторится, он передаст дело прокурору. Кажется, раз или два он выполнил свою угрозу.
— А ревизор Ровак не сообщал в милицию о попытках делать ему подарки? Или ему подарков не предлагали?
— Об этом я ничего не знаю. Я говорил уже вам, что Ровак мой старый знакомый. — К Спавачу постепенно возвращались спокойствие и уверенность.
— Думаю, что мы еще встретимся, пан Спавач. Очевидно, с вами захотят поговорить работники отдела борьбы с хозяйственными преступлениями. На всякий случай прошу вас не выезжать из города без нашего на то согласия.
— В чем меня подозревают?
— Мы уже говорили об этом. Сокрытие преступления — тоже преступление: это предусмотрено уголовным кодексом. Естественно, многое зависит от вашей откровенности. Всего хорошего, пан Спавач, — невольно Ольшак впал в тон сидящего против него человека. — Мне очень неприятно, что пришлось отнять у пана столько времени…
Рывок поезда на повороте вывел Ольшака из задумчивости. Три снабженца понизили голоса, рассказывая что-то друг другу шепотом и разражаясь смехом. Содержание одного анекдота, рассказанного чуть громче остальных, дошло до Ольшака, и он улыбнулся: ему еще не приходилось его слышать. Официант, передвигающийся по вагону с ловкостью канатоходца, убрал тарелку из-под супа и сразу же принес отбивную. Ольшак задумался: может ли он позволить себе еще одну чашку кофе? День сегодня выдался исключительно трудный, и поэтому инспектор решил заказать.
Когда он вернулся от Спавача, в управлении его уже поджидал Келка, проверявший в гостиницах по списку пассажиров рейса Париж — Варшава. У сержанта было довольное лицо — значит, вернулся не с пустыми руками.
Только один из пассажиров рейса № 114 посетил их город и останавливался в гостинице «Центральная». Номер зарезервировал Конрад Сельчик за два дня до приезда французского подданного Жана Ромбе.
Француз появился третьего числа около половины десятого. Счет оплатил на следующее утро купонами «Орбиса». В тот же день он покинул гостиницу. Портье припомнил, что вызывал для иностранца такси и что тот приказал отвезти его на вокзал.
Ольшак выслал срочную радиограмму в бюро регистрации иностранцев при Главном управлении в Варшаве и через два часа получил ответ, что Жан Ромбе остановился в гостинице «Европейская» и занимает № 37 на четвертом этаже…
Именно поэтому Ольшак едет сейчас в поезде. До отхода экспресса у него оставалось не более двадцати минут. Инспектор не успел даже позвонить Гражине, попросил только секретаршу сообщить ей, что вернется завтра утром.
Кофе, принесенный официантом-эквилибристом, неожиданно оказался хорошим. Ольшак пил его очень маленькими глотками, чтобы продлить удовольствие, и чувствовал, что с каждым глотком уходит сонное состояние, вызванное обильным обедом.
Что же общего у Жана Ромбе и Конрада Сельчика? Конечно, этот француз мог оказаться тем человеком в «смешных» ботинках, которые запечатлелись в памяти дворничихи, мывшей пол в лифте! Она видела эти ботинки в половине десятого, а поезд приходит в 21.07. Все сходится. Впрочем, связь между этими людьми не вызывает сомнений, ведь Сельчик заказывал номер. Неужели француз приезжал специально к Сельчику. А если да, то почему он ночевал в отеле?
Правда, в квартире Сельчика была одна довольно-таки узкая тахта, но в таком случае польское гостеприимство обязывало принять гостя в доме, а самому переночевать у кого-нибудь, ну хотя бы у Иоланты.
Кстати, об Иоланте. Почему она не вспоминала о приезде иностранца? Только сказала, что Сельчик посмотрел на часы, сорвался и убежал, прихватив ключ от машины. Сельчик был неразговорчивым и скрытным. Так она его охарактеризовала. Скрытным. Но ведь приезд иностранца — исключительное событие в жизни магистра экономики, а уж невеста должна была об этом знать.
Инспектор вернулся в купе. У него было только два попутчика: ксендз, занятый чтением требника, и пожилая женщина, с увлечением поглощавшая потрепанный детектив. Инспектор узнал обложку серии «Серебряный ключ» и подумал, что было бы интересно когда-нибудь прочитать в книге о деле, которое он обязан распутать, хотя он прекрасно понимал, что в ней все выглядело бы совсем по-другому. Вместо него, Ольшака, наверняка выступал бы элегантный детектив с трубкой, который с самого начала имел бы несколько версий, из коих выбрал бы наиболее правдоподобную и ошеломил бы читателя неожиданной концовкой. У него же нет никаких версий, сплошные сомнения и туманы, факты не увязываются, никакой логической конструкции в них усмотреть невозможно. И вообще, следствие развивается помимо его воли. Кажется, что кто-то руководит его действиями, а он всего лишь марионетка, паяц. Да, да, именно игрушечный клоун в чьих-то руках.
