Литтел залпом прикончил напитки и сжевал мятную конфету. Он прошел к выходу и, пробираясь сквозь строй пассажиров, вышел к самолету.
Хелен заметила его и уронила чемоданы. Ее объятья едва не сбили его с ног.
Вокруг них толпились люди. Литтел сказал:
— Привет! Дай-ка я на тебя посмотрю.
Она превратилась в высокую девушку — ее затылок касался его подбородка.
— Потрясающе выглядишь!
— Румяна «Макс Фактор № 4». Просто чудо, что они делают с моими шрамами.
— Какими шрамами?
— Очень смешно. А ты теперь что — дровосек?
— Был недавно.
— Сьюзен говорила, мистер Гувер наконец-то разрешил тебе гоняться за гангстерами.
Какой-то мужчина споткнулся о чемодан Хелен и злобно воззрился на них. Литтел сказал:
— Пошли, накормлю тебя ужином.
Они съели по бифштексу в «Стокъярд-инн». Хелен болтала без умолку и слегка опьянела от красного вина.
Из долговязой она сделалась высокой и стройной; в ее лице чувствовались сила и решительность. И бросила курить — сказала, что эта привычка — признак ложной искушенности.
Раньше она стягивала волосы в узел, чтобы выставить свои шрамы напоказ. Теперь же она их распустила — отчего шрамы не так бросались в глаза.
Официант катил мимо них тележку с десертом. Хелен заказала пирог с орехами пекан, Литтел — бренди.
— Уорд, почему все время говорю я?
— Я хотел резюмировать.
— Резюмировать что?
— Тебя в двадцать один год.
— Начинаю чувствовать себя зрелой, — простонала Хелен.
Литтел улыбнулся.
— Я собирался сказать, что ты стала уравновешенной — и не потому, что стала спокойней и сдержанней. Раньше, когда ты хотела сказать что-то важное, ты спотыкалась о слова. Теперь же ты думаешь, прежде чем что-то сказать.
— Теперь другие спотыкаются о мои чемоданы, когда я волнуюсь при встрече с мужчиной.
— Ты хочешь сказать — со старым другом, который помнит тебя еще маленькой?
Хелен тронула его руки:
— С мужчиной. У меня был в Тулейне один преподаватель, и он говорил, что, когда речь идет о студентах и профессорах или о старых друзьях, возраст не имеет значения — подумаешь, плюс-минус четверть века.
— Ты хочешь сказать, что он был на двадцать пять лет старше тебя?
Хелен рассмеялась.
— На двадцать шесть. Он всегда пытался приуменьшить нашу разницу в возрасте, чтобы не так шокировать народ.
— Неужели ты имеешь в виду, что у вас была связь?
— Ну да. И еще — что это была не просто жалкая похоть, которая имела место быть с сокурсниками, — они вечно думали, что раз у меня шрамы, то уломать меня будет совсем просто.
Литтел не удержался:
— Господи Иисусе.
Хелен махнула вилкой в его сторону:
— А вот теперь ты действительно расстроился; потому что где-то в глубине души ты все еще семинарист и произносишь имя Спасителя нашего всуе только тогда, когда и вправду нервничаешь.
Литтел глотнул бренди:
— Я собирался сказать: Господи Иисусе, неужто мы с Кемпером отбили у тебя охоту встречаться со сверстниками? Неужели ты всю свою молодость так и будешь гоняться за мужчинами средних лет?
— Слышал бы ты, как мы разговариваем между собой — Сьюзен, Клер и я.
— Хочешь сказать, моя дочь и ее лучшие подруги ругаются, как портовые грузчики?
— Нет, но мы уже не один год обсуждаем мужчин — мужчин вообще и вас с Кемпером в частности, — на случай, если у тебя хоть иногда горели уши.
— Ну, Кемпера я еще понимаю — он красивый и опасный.
— Ну да, и еще он — герой. Но жуткий бабник, и даже Клер это знает.
Хелен сжала его руки. Он почувствовал, как забилось его сердце. И тут ему пришла в голову безумная мысль… Господи Иисусе… твою мать!
Литтел снял очки.
— Не думаю, что Кемпер — такой уж герой. Я всегда считал, что герои — они по-настоящему добрые и щедрые.
— Звучит как эпиграмма.
— Эпиграмма и есть. Ее сочинил сенатор Джон Ф. Кеннеди.
— Значит, ты тоже в него влюбился? Говорят, он жуткий либерал.
— В кого я «влюбился», так это в его брата Роберта — вот кто настоящий герой.
Хелен ущипнула себя:
— В жизни не думала, что буду вести столь странные разговоры с другом семьи, который знал меня с тех пор, как погиб отец.
Эта мысль — Господи Иисусе.
— Я стану героем — для тебя.
Хелен сказала:
— Мы не можем позволить себе быть столь патетичными.
Он отвез ее в отель и поднял наверх ее чемоданы. На прощание Хелен поцеловала его в губы. Его очки зацепились за ее волосы и упали на пол.
Литтел приехал обратно в аэропорт Мидуэй и купил билет на рейс до Лос-Анджелеса и обратно; рейс отбывал в два часа ночи. Стюардесса обалдело воззрилась на его билет — обратный рейс отбывал через час после посадки.
Последняя порция бренди помогла уснуть. Он проснулся в жутком похмелье как раз тогда, когда самолет коснулся земли.
У него оставалось четырнадцать минут. Рейс 33 из Майами прибывал вовремя, к девятому выходу.
Литтел показал охраннику свой жетон и получил разрешение на проход на бетонированную площадку. Головная боль с похмелья начала усиливаться. Сновавшие вокруг грузчики с недоверием смотрели на него. Он и вправду походил на немолодого бродягу, который спал в одежде.
Самолет приземлился. Наземная команда подкатила трап.
Бондюран спускался из передней двери. Киллеры Джимми Хоффы летали первым классом.
Литтел подошел к нему. Сердце его бешено колотилось; ноги точно онемели. Голос его задрожал и сорвался на фальцет:
— Когда-нибудь я заставлю тебя заплатить. За Кирпаски и все остальное.
10.
(Лос-Анджелес, 14 декабря 1958 года)
Фредди оставил записку — подоткнув ее под «дворники» автомобиля.
«Пошел пообедать. Подожди меня».
Пит забрался в заднюю часть фургона. Фредди сымпровизировал систему охлаждения воздуха: вентилятор, лопасти которого были направлены на большую чашку с кубиками льда.
Крутилась пленка. Мигали лампочки. Скакала игла самописца. И вообще фургон походил на кабину космического корабля из плохого фильма.
Пит открыл боковое окошко — впустить немного воздуху. Мимо прошел какой-то тип, похожий на федерала — наверное, агент, что следил за постом прослушивания.
В помещение ворвался ветерок — горячий, точно в пустыне Санта-Ана.
Пит сунул в штанину кубик льда и засмеялся фальцетом. Голос у него стал точь-в-точь как у спецагента Уорда Дж. Литтела.
Литтел прокрякал свое «предупреждение». От Литтела несло перегаром и потом. А доказательств у Литтела было — хрен собачий.
Он мог бы сказать ему:
Я убил Антона Гретцлера, но с Кирпаски расправился сам Хоффа. Я набил его рот пулями и склеил его губы.
Мы сожгли Роланда вместе с машиной на ближайшей свалке. Патроны у него во рту взорвали ему череп — так что идентификацию по зубам провести невозможно.
Литтел не знал, что это постельный треп Джека погубил Роланда Кирпаски. Тот федерал, что следил за постом прослушки, должно быть, присылал ему копии кассет — но Литтел так ни о чем и не догадался.
В фургон забрался Фредди. Он поправил какой-то механизм в самописце и начал ныть:
— Тот федерал только что шнырял поблизости — все к фургону присматривался. Я ж тут все время торчу, блин, и ему ничего не стоит притащить сюда гребаный счетчик Гейгера и просчитать, что я занимаюсь тем же, что и он. И я, блин, не могу припарковать гребаный фургон в квартале отсюда, потому что сигнал, блин, теряется. Мне дом бы нужен, блин, чтобы оттуда за всем этим следить — там бы я смог установить реально мощное оборудование и спокойно прослушивать дом этой бабы, Шофтел. Но этот, блин, федерал занял последний сдающийся в аренду дом во всей, блядь, округе, и две гребаные сотни, которые вы с Джимми мне платите, не стоят такого риска.
Пит схватил из чашки кубик льда и раздавил его:
— Ты закончил?
— Нет. Еще, блин, у меня уже волдырь на заднице оттого, что я сплю на полу.
Пит защелкал суставами пальцев:
— Заканчивай.
— Мне нужны хорошие деньги. За риск хотя бы, блин, и чтоб прикупить более продвинутую аппаратуру. Найди мне хорошие деньги — и я в долгу не останусь.
— Я поговорю с мистером Хьюзом, и мы посмотрим, что можно сделать.
Говард Хьюз получал наркоту от ниггера-трансвестита по прозвищу Персик. На сей раз Пит не обнаружил его дома. Трансвестит, живший по соседству, сообщил, что Персик загремел по обвинению в содомии.
Пит пошел другим путем.
Заехав в ближайший супермаркет, он купил пачку рисовых хлопьев и приколол прилагавшийся к пачке игрушечный полицейский жетон к карману рубашки. Потом позвонил Карен Хилтшер в справочный стол шерифского участка и узнал кое-какую информацию: повар в «драйв-ин» Скривнера торгует «колесами» и на него можно надавить. Она описала его: белый парень, тощий, шрамы от угревой сыпи и татуировки с нацистской символикой.
