я его найду?
Он снова уставился на меня:
– Это тебя уже не касается.
– Я назову тебе имя, а утром увижу его на первых полосах газет.
– Я заплачу, – сказал он. – Плата за охрану будет по-прежнему поступать на твой счет.
Настала моя очередь задуматься.
– Допустим, я его найду, – наконец сказал я. – Но, возможно, не захочу называть его имя.
– Ты будешь делать, что тебе сказано.
Фантастический человек. Стоит во дворе самой строго охраняемой в стране тюрьмы, одетый в коричневую арестантскую робу, и пытается мне угрожать.
– Хорошего дня, – сказал я, направляясь к выходу.
Он двинулся за мной.
– Есть такой анекдот, – чуть ли не мечтательно произнес он. – «Что желают человеку на его стодвадцатилетие [7]? – Хорошего тебе дня».
Я дважды постучал в дверь, и он схватил меня за рукав.
Дверь распахнулась. За ней с мрачным видом стоял высокий тюремщик. Я повернулся к Кляйнману, который смотрел на меня выжидающе. Это напомнило мне сцену из какого-то фильма. Эпизод без слов, только музыка фоном. Я кивнул. Сделка заключена.
По дороге в Тель-Авив я начал обзванивать женщин из своего «списка одиннадцати». В преступном мире всегда так: начинаешь со сделки с крупнейшим в Европе торговцем наркотиками, и не успеешь оглянуться, как докатился до разговоров по мобильному за рулем. Двух первых кандидаток я вычеркнул сразу. Первая оказалась йеменкой, вторая – бывшей баскетболисткой из клуба «Элицур» ростом 1 метр 94 сантиметра. Она охотно поделилась со «служащим больничной кассы» своими проблемами с коленями, неизбежными для девушки ее роста, не говоря уже о проблеме найти себе парня.
– Какого вы роста? – спросила она к концу разговора.
– Метр шестьдесят два, – ответил я. – Моя мать работала карлицей в цирке в Румынии.
Номера три, четыре и пять не снимали трубку. Номер шесть жила в Метуле и более или менее подходила под нужный мне профиль, как и номер семь из Кфар-Савы. Номера девять и десять отсеялись по причинам этнического характера, а номер одиннадцать заплакала, едва я спросил ее насчет маммографии. Шесть недель назад у нее диагностировали рак. На мгновение мне поверилось, что это и есть та беда, которую на расстоянии почувствовала Эла, но женщина оказалась марокканкой из мошава Бней-Аиш.
Я вернулся к началу списка и дозвонился по оставшимся номерам. В результате он сократился до трех имен: жительниц Метулы, Кфар-Савы и поселения Омер. Что ж, придется поработать ногами.
Когда я подъехал к дому Альтера, часы показывали десять утра, но у меня было чувство, что, с тех пор как я встал, прошло не меньше двух дней. Альтер жил в Новой Герцлии, в относительно новом доме, из которого открывался вид на лужайку с качелями и детской песочницей. В ней под надзором мамаш возились два пацана. Почему после того, как его жена и дочь погибли, он не переехал отсюда, с недоумением подумал я и минутой позже получил ответ. На его двери висела керамическая табличка: «Здесь живет любящая семья: Рон, Шира и Анат Альтер». Он еще не был готов с ними проститься.
Дома он выглядел совсем иначе. Люди на своей территории всегда выглядят иначе. Он был босиком, в джинсах и белой футболке. Он казался радостным и полным энтузиазма, как тренер школьной баскетбольной команды.
– Хорошо, что пришел! – Он произнес это трижды в первые шестьдесят секунд нашей встречи, из чего я вывел, что гости бывают у него нечасто. Большинство людей стараются не приближаться к смерти, чтобы одежда не пропиталась ее запахом.
Пока он варил нам кофе, я спросил, за счет чего он живет.
– Сам не знаю, – не поворачиваясь, ответил он. – Ты просто встаешь утром и пытаешься пережить этот день. Во время траурной шивы кто-то сказал мне, что во всем этом есть и хорошая сторона: ты перестаешь воспринимать жизнь как нечто само собой разумеющееся.
Слегка смутившись, я пояснил, что имел в виду его работу.
– А, – отозвался он. – Пойдем, покажу.
Он провел меня в маленький кабинет, переделанный из веранды. Там стояла чертежная доска с приколотым к ней карандашным наброском.
– Я изучал промышленный дизайн в Академии искусств «Бецалель», – сказал он. – Сейчас занимаюсь разработкой товарных упаковок. Сотрудничаю с разными компаниями, даже такими крупными, как «Штраус» и «Осема». Сделал две упаковки для лекарств «Тевы».
Он вытащил из ящика две коробки и спросил, что я о них думаю. Я ответил, что они похожи на коробки с лекарствами. Почему-то это его рассмешило. Я почувствовал, что наша беседа сворачивает куда-то не туда, и сказал:
– Сегодня я виделся с Кляйнманом.
Он аккуратно вернул коробки в ящик и повернулся ко мне. Вся веселость моментально сползла с него.
– Его освободили? – спросил он.
Я ответил, что посетил его в тюрьме, где он пробудет до конца тысячелетия, так что беспокоиться не о чем. Он сжал в воздухе пальцы, словно душил невидимого врага. Это производило жутковатое впечатление. Опомнившись, он взял свой кофе и пошел в гостиную.
Через минуту я последовал за ним. Я на миг представил себе существование человека, самые близкие люди которого погибли таким ужасным образом, и чуть не задохнулся.
Он сидел на диване в гостиной с ноутбуком на коленях. Вспышка, которую я только что наблюдал, угасла или, по крайней мере, перешла в режим тления.
– Никто не понимает, – лекторским тоном сказал он, – что с нами делает война, внутри которой мы живем.
Я устроился напротив него на голубом диване из «Икеи» и приготовился слушать.
– Логика подсказывает, – продолжил он, – что в странах, находящихся в состоянии войны, должно фиксироваться гораздо меньше насильственных преступлений.
– Потому, что в условиях внешнего насилия незачем тащить его еще и домой?
– Но в действительности все обстоит с точностью до наоборот. В воюющей стране всегда наблюдается резкий всплеск внутреннего насилия. Ты знал это?
Я этого не знал.
– Больше убийств, больше изнасилований, больше ограблений. Рост иногда достигает сотен процентов. Все дерьмо, спрятанное в людях, выходит наружу. Тем более, что шансов уйти от наказания гораздо больше.
Он развернул ко мне ноутбук. На экран была выведена статья из газеты «Едиот Ахронот» от 5 июля прошлого года, когда теракт в кафе в Нетании унес жизни шести человек. Под текстом располагалась фотография: женщина со слипшимися от крови волосами и распахнутым в немом крике ртом; рядом патрульная машина и осколки стекла.
– Помнишь этот случай? – спросил он.
Я сказал, что помню, но только потому, что понимал, как это важно для него. В том-то и беда с терактами: в конце концов они сливаются один с другим. Он нажал еще две клавиши, и появилась новая газетная страница, датированная 6 июля.
