— Я была девственницей, когда вышла замуж за Дрю, — сказала она, — можешь представить? Двадцать семь лет — и девственница! Я очень хорошо целуюсь. Да, тебе нравится, как я целуюсь? — но созрела я поздно…
— Общеизвестно, — поддразнил я ее, — что женщина достигает расцвета своей женственности в возрасте тридцати двух лет, а затем наступает спад.
— Поздний цветок. — Она прижалась ко мне.
Мы провели бурную ночь. Когда будильник разбудил меня в восемь, я чувствовал себя совершенно измученным. Вероника еще спала, она выглядела безмятежной, ослепительно прекрасной и абсолютно беззащитной. Она лежала на спине, рубашка чуть прикрывала грудь, согнутая рука лежала над головой на подушке ладонью вверх. Но Королевы Скорости должны были прийти в девять.
Я нежно коснулся ее щеки.
— М-м-м… — протянула она.
— Вероника?
— М-м-м?..
— Идут мои уборщицы.
— Прекрасно. — И она повернулась ко мне спиной.
— Пора вставать, — сказал я.
— Хорошо.
— Вероника?
— О-о-о…
— Действительно пора вставать.
Она повернулась, открыла глаза и с удивлением посмотрела на меня.
— Мэтью? — улыбнулась она и бросилась мне в объятья. — О, доброе утро. — И стала целовать меня. В следующие двадцать минут мы полностью забыли обо всем на свете, даже о двух надвигающихся смерчах.
Я продолжал наблюдать за ней, когда она маневрировала «порше» в утреннем потоке машин.
— Ты так пристально смотришь на меня, — сказала она.
— Мне до смерти хочется целовать тебя.
— У следующего светофора.
Я поцеловал ее у следующего светофора, и у следующего за этим…
— Нас арестуют, — сказала она.
Я положил руку ей на колено.
— Мэтью, — предупредила она.
Моя рука скользнула вверх, под платье.
— Мэтью! — сказала она резко, сжала коленями мою руку и, покраснев от смущения, быстро оглянулась по сторонам. — Где тебя высадить? — спросила она смущенно.
— Куда ты собираешься после того, как высадишь меня?
— К моему хиропрактику. — Она повернулась ко мне и улыбнулась. — Моя спина не все может выдержать, Мэтью.
— Я пойду с тобой.
— Зачем? — удивилась она.
— Не хочу с тобой расставаться.
— Не будь глупым, мы увидимся вечером.
— Какое время мы назначили?
— Мы не назначали. Может, в восемь?
— Почему так поздно?
— В семь?
— Давай в шесть. Нет, подожди, в пять я должен встретиться с Блумом.
— Я буду в половине восьмого.
— Так долго не видеться! — сказал я. — Я пойду с тобой к хиропрактику.
Его клиника была на Мэйн-стрит, белое блочное здание, втиснутое между магазином, торгующим джинсами, и магазином по продаже недорогого кухонного оборудования. На стене рядом с горчично-желтой входной дверью висела большая пластмассовая вывеска с эмблемой хиропрактика. Эта эмблема представляла собой гибрид символа врачевания с изображением распятого Христа. Однако изображенный нагой человек был без бороды и без тернового венда, а его руки были широко раскинуты, как пара огромных крыльев. Вместо лучей света, которые обычно сияют вокруг головы Иисуса, на изогнутой дугой ленте было написано слово «Здоровье», лента закручивалась серпантином позади тела и затем показывалась ниже бедер, прикрывая пах словом «Хиропрактик». Немного правее номера висела вытянутая горизонтально белая пластмассовая табличка, на которой синими буквами было написано: «Клиника хиропрактики». Когда говорят о возрождении центра Калузы, имеют в виду эти одноэтажные блочные здания, стоящие вдоль Мэйн-стрит и вытеснившие отсюда город апачей. Многие из них тронуты белой плесенью, некоторые более вредной розовой.
— Надеюсь, ты любишь старые журналы, — сказала Вероника и толкнула желтую дверь.
Я вошел вслед за ней в маленькую приемную, в которой стояли зеленый металлический стол и несколько металлических стульев, обитых зеленой тканью. Бетонные стены были покрашены белой краской, как снаружи, так и внутри. Молодая девушка в белой кофточке и черной юбке, сидевшая за столом, взглянула на нас, когда мы вошли. Дверь с внутренней стороны была такой же зеленой, как и необычная мебель. На одной из стен висел календарь с рекламой корма и зерна. На его картинке была изображена девушка с фермы в небрежно обрезанных джинсах, красной рубашке, завязанной под пышной грудью, в сдвинутой на затылок соломенной шляпе, с широкой улыбкой и зажатой в зубах соломинкой. На рекламе было написано: «Кормите их кормом и зерном от „Симмонса“», но догадаться, что это относится к скоту, можно было только по очень маленькой коровке, стоящей рядом с деревянной изгородью на заднем плане. Сейчас август, а на календаре все еще был июль. Кроме календаря, на строгих белых стенах ничего не висело.
— Я миссис Мак-Кинни, — представилась Вероника. — Я была неподалеку и решила зайти. Не знаете, доктор сможет меня принять?
— О, — произнесла девушка. — Вы не назначены на это время?
— Нет.
— О, тогда, наверное, это сложно, — сказала она, беспомощно разводя руками в воздухе.
По ней было видно, что все, более сложное, чем «беги, Спот, беги!», было непреодолимо для простой деревенской девушки. Она изучала кнопки на телефонном табло с таким видом, будто надписи на них были сделаны на санскрите. Затем с безнадежностью на лице нажала одну из них.
— Доктор? — сказала она в трубку, удивляясь, что ее случайное действие вообще дало какой-то результат. — Здесь посетительница, которой не было назначено, ее зовут… — Она посмотрела на Веронику расширенными от ужаса глазами. — Повторите, пожалуйста, ваше имя, мадам, — попросила она. — Вы сказали, Мак-Дональдс?
— Мак-Кинни, — поправила ее Вероника.
— Мне показалось, Мак-Дональдс.
— Нет, Мак-Кинни, я постоянный пациент, доктор знает…
— Не мешайте. — Девушка от напряжения подняла глаза к потолку. — Ее зовут Мак-Дональдс, — выпалила она в трубку, — то есть Мак-Кинни. — Она опять посмотрела на Веронику. — Фу, что за имя! — А в трубку спросила: — Ей можно войти?
Она слушала несколько секунд, осторожно положила трубку на место и потом наконец промолвила:
— Вы можете войти прямо сейчас, миссис Мак-Кинли. В эту дверь, а затем…
— Я знаю дорогу, — успокоила ее Вероника. — И я Мак-Кинни, Вероника Мак-Кинни.
— Да, — согласилась девушка, — верно.
Вероника подмигнула мне и исчезла за второй зеленой дверью в противоположной стене. Девушка с удивлением смотрела на свою электрическую пишущую машинку, как будто обнаружила, что на ее столе появился марсианский космический корабль. Осторожно положив руки на клавиатуру, она стала шевелить пальцами. Ничего не случилось. То ли себе самой, то ли мне она сказала:
— Сначала ее нужно включить.
Она оглянулась в поисках выключателя. Сперва она поискала справа от машинки, затем слева, потом подняла машинку и посмотрела под ней. Наконец она нашла выключатель на корпусе с левой стороны, ближе к задней панели. Она уже готова была включить его, но тут ее глаза опять широко раскрылись, и она поинтересовалась:
— О, как вас зовут?
— Хоуп, — ответил я.
— Но ведь это женское имя.
— Это моя фамилия.
— А как ваше имя?
— Мэтью.
— Вам назначено, мистер Мэтьюз?
— Нет, я ожидаю…
— Вы хотели бы попасть к доктору?
— Нет, — сказал я.
— Тогда зачем вы пришли?
— Я пришел с миссис Мак-Кинни, — терпеливо объяснил я.
— О да, — вспомнила она. — Присядьте, пожалуйста. — Она посмотрела на машинку, а потом беспомощно на меня. — Куда подевался выключатель? — И снова начала поиски.
Внутренняя дверь отворилась минут через десять. Вероника в белом, что-то договаривая на ходу, вышла в приемную в сопровождении мужчины тоже в белом. На мгновение показалось, что несется снежный буран.
— …когда вы сделали, теперь намного лучше, — договаривала Вероника.
Мужчина признательно наклонил голову. Он был высокий, дородный, с лицом оливкового цвета, с карими глазами, черными лохматыми усами и, казалось, чувствовал себя в своей белой накидке как рыба в воде.
— Мэтью, — сказала она, — позволь тебя представить чудотворцу Калузы. Если когда-нибудь твои мышцы откажут, ты только позвони ему. Доктор Альварес… Мэтью Хоуп.
— Рад познакомиться с вами, — сказал Альварес с акцентом, который можно намазывать на тост.
Придя в контору, я сразу же позвонил Блуму.
Я сказал ему, что у хиропрактика Вероники Мак-Кинни испанский акцент.
— Ну и что? — не понял он.
Я напомнил ему, что Санни Мак-Кинни подслушала, как ее брат разговаривал с человеком, у которого испанский акцент, и что…
— Да, я помню, — сказал он.
— …они, по ее версии, договаривались о краже коров.
