— Вы проглотили язык? — спросила она.
— Просто думаю.
— О чем?
— О том, зачем вы пришли.
— Мне надоело. Кроме того, я вспомнила, что у вас есть бассейн.
— Ну ладно.
— Не пойму, почему вы так нервничаете. Если хотите, я оденусь.
Она вопросительно посмотрела на меня, я ничего не ответил. Она резко поднялась.
— Отвернитесь, — попросила она.
Я не отвернулся.
— Непослушный мальчишка. — Она стянула мокрые трусики и переступила через них. Затем взяла белое платье, натянула его через голову и разгладила на бедрах.
— Так лучше? — спросила она. — Не смотрите на меня строго и осуждающе, Мэтью.
— А я так смотрю?
— Конечно.
— На самом деле я рад, что вы пришли.
— Вы выглядите, безусловно, счастливым.
— Во всяком случае, я собирался позвонить вам утром.
— Да? Зачем?
— Я еще раз был у Лумиса сегодня днем.
Она удивленно подняла брови. Я колебался, должен ли я рассказать ей все. По-видимому, она не знала, что Берилла убили, и я сомневался, стоит ли говорить ей об этом. В то же время Лумис выдвинул встречное предложение в пользу клиента, который теперь мертв. Будут ли наследники Берилла, если они есть, настаивать на таком же решении вопроса? Я подумал, что надо действовать очень осторожно.
— Он сделал встречное предложение, — сказал я. — Он хочет, чтобы в возмещение ущерба вы выплатили ему пять тысяч долларов.
— Какого ущерба?
— Он заявляет, что его клиент потерял потенциальных покупателей.
— Да? Я уверена, что все окрестные леса полны желающими стать фасолевыми фермерами. Я надеюсь, вы послали его к дьяволу.
— Для этого я хотел сперва поговорить с вами.
— Тогда почему вы не позвонили мне?
— Мне помешало кое-что.
— Что же?
— Дела в конторе.
— Не возражаете, если я повторю? — спросила она и, не дожидаясь ответа, пошла в дом. Это уже было, подумал я. Что мать, что дочь. Та же восхитительная фигура, те же светлые волосы, те же голубые глаза, та же жажда. Она остановилась на пороге раздвижной стеклянной двери.
— Где здесь выключатель?
— Я включу, — сказал я и прошел в дом впереди нее. Я включил свет в гостиной, а потом освещение бассейна. Она вошла за мной в дом и осмотрелась, оценивая его.
— Симпатично, — сказала она. — Вы сами его обставляли?
— Здесь, вероятно, живет эхо.
— Что? — не поняла она.
— Я снял его с обстановкой.
— Очень симпатично. — Она направилась к бару. — Дом большой?
— Две спальни, — ответил я. — Моя дочь приезжает каждый второй уик-энд.
— Вы разведены? — спросила она, беря бутылку виски.
— Да.
— Я знакома с вашей экс-женой? — Она положила в стакан два кубика льда и щедро полила их.
— Ее зовут Сьюзен. Она все еще носит фамилию Хоуп.
— Нет, не знаю ее, — сказала Вероника и отвернулась от бара. — Ваше здоровье! — сказала она и выпила.
Белое платье облегало ее, и я полностью отдавал себе отчет, что под ним ничего нет.
— Не хотите присоединиться? — Она взглянула на меня.
— Не сейчас.
Она кивнула.
Она молчала, казалось, очень долго, потягивая свой напиток, глядя на ручей, в котором плескались рыбки, и, очевидно, собиралась с мыслями, прежде чем заговорить снова.
Наконец она сказала:
— Я многое передумала о Джеке в последние несколько дней.
Я промолчал.
— О том, как могло случиться, что кто-то пробрался к нему и заколол его.
Я опять промолчал.
— У моего сына был пистолет. «Смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, который Дрю подарил ему на восемнадцатилетие, двадцать седьмого июня. Два года назад. Как раз перед смертью Дрю. Смешно, не правда ли? Мужчина Дрю дарит будущему мужчине Джеку главный символ мужества в день совершеннолетия, возможно потому, что сам он, измученный раком, уже видел знак смерти. Он умер через неделю после дня рождения Джека. Четвертого июля, ушел под блеск фейерверков. Это за тебя, Дрю, — сказала она и выпила. — Поразительно, но Джек научился пользоваться пистолетом. Вообще-то он ничего не стоил, когда занимался повседневными делами.
Я вспомнил, как она говорила мне о том, что ее сын никогда не мог научиться клеймить скот и ездить верхом, и допустил, что на ранчо учиться пользоваться пистолетом было просто еще одним повседневным делом.
— Он взял его с собой, когда переехал на Стоун-Крэб, — сказала она. — Полиция упоминала о пистолете?
— Нет, — ответил я.
— Мне они тоже ничего не говорили. Они дали мне подробнейшую опись того, что нашли в его квартире, вплоть до пары потных теннисных носков. Я думаю, они хотят защитить себя. А вы что скажете?
— Я тоже так считаю.
— Потому что это в порядке вещей, вы знаете. Полиция кого хочешь прижмет к стенке, даже и пожарных.
— В Нью-Йорке их называют «сорок воров».
— Полицейских?
— Пожарных. Мне это рассказал мой компаньон Фрэнк, он сам из Нью-Йорка.
— А вы?
— Из Чикаго.
— Люблю этот город, — сказала она. — Свиная бойня всего мира, Сэндбург, вы знаете.
— Да, знаю.
— Да, конечно, вы должны знать. Но если пистолета не было в квартире, где же он?
— Вы уверены, что его не…
— В описи, которую мне дали, его нет. Ведь они не могли не вписать пистолет намеренно?
— Думаю, нет.
— И еще вопрос. Пытался ли Джек воспользоваться пистолетом? Против человека, собиравшегося напасть на него с ножом?
— Допустим, пистолет был там.
— Да, но это только моя точка зрения, понимаете?
— Боюсь, не совсем.
— Был там пистолет?
— Вы думаете, что должен быть?
— Да, он взял его с собой, когда переезжал.
— Это было в июне?
— Да. Так где же был пистолет в ночь убийства? И где он сейчас?
— Может быть, полиция конфисковала его?
— Не внеся в опись?
— Может быть, они не хотели, чтобы убийца знал о нем?
— Они считают убийцей меня?
— Я уверен, что нет.
— Опись была составлена специально для меня, Мэтью. Как для наследницы. Если они нашли пистолет Джека, он должен был быть внесен в эту опись.
— Может быть, его забрал убийца.
— Может быть. — Она задумчиво отхлебнула глоток. — Тогда возникает еще один вопрос. Как убийца проник внутрь? Обычно Джек держал дверь запертой, в двери есть глазок. Он посмотрел бы, кто стоит в холле, прежде чем открыть дверь. Но он открыл ее и дал возможность войти в дом собственному убийце. И даже не пытался воспользоваться пистолетом для защиты.
— О чем это говорит?
— Во-первых, он знал того, кому открывал дверь. Знал достаточно хорошо, чтобы впустить в квартиру. И во-вторых, у Джека не было пистолета в ночь убийства, иначе он воспользовался бы им, чтобы защитить себя.
— Ну, — сказал я, — никто точно не знает, что произошло в той квартире. Кроме убийцы, конечно…
— И Джека, который мертв.
— Да, конечно.
Возникла еще одна пауза.
— Можно мне еще капельку? — спросила она.
Я взял ее стакан и пошел к бару.
— Блум задавал мне массу вопросов той ночью.
— Той ночью?
— Ночью, когда Джек был убит. Я думаю, он подозревает меня.
— Они должны задавать массу вопросов, — сказал я и подал ей стакан, — особенно членам семьи.
— Именно поэтому он хотел знать, какими делами мы занимались с доктором Джефри? Спасибо, — сказала она и взяла стакан.
— Доктор Джефри?
— Мой ветеринар. Это точные слова Блума: «какими делами». Полагаю, он имел в виду любовь. Как вы думаете, он имел в виду любовь?
— Думаю, да.
— С семидесятипятилетним мужчиной?
— Ну…
— Я знаю, что похожа на мумию, но на самом деле…
— Ничего подобного, — возразил я.
— Благодарю вас, вы очень добры. Но доктор Джефри значительно старше меня, и предположение Блума… — Она покачала головой.
— Он, несомненно, проверял ваше алиби, — объяснил я.
— Потому что мы были вместе в ночь убийства?
— Да.
— И если мы были любовниками, то наверняка провели ночь друг с другом.
— По-моему, так думает Блум.
— Или друг на друге.
— Простите?
— Любовники спали друг с другом или друг на друге, это точнее.
— Кхм-кхм.
— Мы смотрели телевизор.
— Блум говорил об этом.
— Вам тоже это пришло в голову?
— Что именно?
— Что Хэм и я могли быть любовниками?
— Хэм?
— Хэмильтон Джефри, мой ветеринар.
— Никогда не приходило.
— Почему? Потому что ему семьдесят пять лет?
— Я не знал, сколько ему, пока вы не сказали.
— А не приходило вам в голову, когда Блум выпытывал, кто где был в ту ночь, что Хэм и я могли выгораживать друг друга? Что мы с Хэмом и вправду могли быть любовниками?
— Нет, никогда не приходило.
— Сказать, кем мы были?
— Любовниками? Или выгораживали друг друга?
