Ленни сказал:
— Здесь очень жарко, не находите?
На сцену вскочила стриптизерша и сунула ему в штаны кубики льда. Аудитория так и взвыла; сосед Литтела по столику завизжал и выплюнул свой бурбон.
Ленни изобразил на лице гримасу неземного наслаждения. Ленни затряс штанину — и тряс до тех пор, пока все кубики льда не выкатились на пол.
Присутствующие засвистели, завизжали и заколотили кулаками по столам…
Стриптизерша нырнула за кулисы. Ленни заговорил с бостонским акцентом — так говорил бы Бобби Кеннеди, если б у того было сопрано.
— А теперь слушайте меня, мистер Хоффа! Перестаньте водиться с противными гангстерами и нехорошими водителями грузовиков и сдайте всех ваших друзей, иначе я все папе расскажу!
Зал гудел. Зал ревел. От топота множества ног пол ходил ходуном.
— Мистер Хоффа, вы противный и нехороший дядька! Прекратите попытки принять в свой профсоюз моих шестерых детей, иначе я все расскажу папочке и старшему брату! Будьте умницей, или я попрошу папу купить ваш профсоюз и сделать всех ваших противных водителей прислугой в нашем фамильном поместье «Хайеннис Порт»!
Зал взревел. Литтела затошнило; у него закружилась голова, и ему стало жарко.
Ленни жеманничал. Ленни кокетничал. Ленни УДЕЛЫВАЛ Роберта Ф. Кеннеди, извращенца и общественного деятеля.
— Мистер Хоффа, сию же минуту прекратите торговаться!
— Мистер Хоффа, прекратите кричать, — вы испортите мне прическу!
— Мистер Хоффа, будьте У-У-УМНИЦЕЙ!
Ленни выжал зал досуха. Ленни перевернул его — от подвала до крыши.
— Мистер Хоффа, вы ТА-А-АКОЙ наглец!
— Мистер Хоффа, прекратите царапаться — вы мне чулки порвете!
— Мистер Хоффа, вы и ваши водители грузовиков ТА-А-АКИЕ секси! И Маклеллановский комитет и я так РАЗВОЛНОВАЛИСЬ!
Ленни продолжал сыпать шутками. Три порции виски спустя Литтел кое-что заметил: он ни разу не подшутил над Джоном Кеннеди. Кемпер называл это «дихотомия Бобби/Джека»: если тебе нравился один из братьев, то ты непременно испытывал антипатию ко второму.
— Мистер Хоффа, не путайте меня фактами!
— Мистер Хоффа, если вы не перестанете меня ругать, я ни за что не расскажу вашей жене, где я сделал прическу!
«Элькс-холл» раскалился добела. Из открытых окон доносился свежий воздух. Лед для напитков кончился — стриптизерши принялись наполнять ведерки свежевыпавшим снегом.
К сидящим за столиками стали подсаживаться мафиози. Литтел тут же стал узнавать персонажей с фотографий из досье:
Сэм «Мо»/«Момо»/«Муни» Джианкана, Тони-Шило Ианноне, младший босс чикагской мафии. Осел Дэн Версаче, Толстый Боб Паолуччи и сам Безумный Сэл Д’Онофрио.
Шоу Ленни подходило к концу. Стриптизерши вспорхнули на сцену и принялись раскланиваться.
— Несите меня к звездам, профсоюзные знакомые! Джимми Хоффа нынче — тигр, а Бобби — насекомое! Другими словами, члены профсоюза водителей грузовиков — лучшие!!!
Аудитория застучала по столам, захлопала, одобрительно засвистела, закричала, завыла…
Литтел выскочил наружу через заднюю дверь и жадно втянул в себя воздух. Его пот мгновенно замерз; ноги его задрожали, но ужин в виде энного количества виски остался в желудке.
Он посмотрел на дверь. Зал пересекала шеренга танцующих конгу — члены профсоюза и стриптизерши, державшие друг друга за бедра. К танцующим присоединился и Безумный Сэл — его теннисные туфли хлюпали, из них вытекал растаявший снег.
Отдышавшись, Литтел медленно обошел здание и направился к стоянке. Ленни Сэндс прохлаждался возле своей машины — лепил кубики снега из ближайшего сугроба.
К нему подошел Безумный Сэл и обнял его. Ленни скорчил гримасу и высвободился из его объятий.
Литтел, присев на корточки, спрятался за чьим-то лимузином. Их голоса самим ветром несло в его сторону.
— Ленни, ну что я могу сказать? Ты был великолепен.
— Ну знаешь, с толпой это проходит легко. Главное — знать, что их больше всего волнует.
— Ленни, толпа есть толпа. Твои члены профсоюза — простые работяги, такие же, как и мои ребята. Просто задвинь в жопу политику и заливай им про Италию. Не, блин, я тебе говорю — каждый раз, когда ты станешь им петь про историческую родину, они у тебя будут всем залом визжать как гиены.
— Не знаю, Сэл. Может, мне скоро предложат выступать в Вегасе.
— Я тебя, блин, умоляю, Ленни. Одни только мои ребята проигрывают в казино больше, чем все прочие здешние чуваки, вместе взятые. Та-да-да-дам, Ленни. Чем больше они проиграют, тем больше получим мы.
— Даже не знаю, Сэл. Может быть, меня пригласят открывать шоу Тони Беннета в «Дюнах».
— Ленни, я тебя, мать твою, умоляю. На четвереньках, как, блин, собака, умоляю!
Ленни засмеялся.
— Ну, пока ты не начал лаять, я попрошу у тебя пятнадцать процентов.
— Пятнадцать? Черт… Ну и аппетиты у тебя, ублюдка еврейского.
— Тогда двадцать. Я соглашаюсь иметь дело с антисемитами только на таких условиях.
— Пошел ты, Ленни! Ты ж сказал пятнадцать!
— Сам пошел, Сэл. Я передумал.
Наступившая тишина затянулась — Литтел живо представил, как собеседники со злобным видом играют друг с другом в «гляделки».
— О’кей, о’кей, о’кей. Хорошо, блин, получай свои двадцать, гребаный еврейский грабитель!
— Сэл, ты мне нравишься. Только не кидайся жать мне руку, ты слишком жирный на ощупь.
Хлопнула дверца машины. Литтел увидел, как Безумный Сэл вскочил в свой «кадиллак» и помчался по улице.
Ленни включил фары и завел мотор. Из окошка водительской двери потянулся сигаретный дым.
Литтел поплелся к своей машине. Автомобиль Ленни был припаркован за два ряда от его машины — он без труда заметит, как тот будет отъезжать.
Ленни продолжал сидеть в машине. В свете его фар то и дело, пошатываясь, появлялись подвыпившие недавние зрители, поскальзывались на льду и плюхались на задницу.
Литтел очистил ото льда ветровое стекло. Машину занесло снегом по самый бампер.
Автомобиль Ленни тронулся с места. Литтел дал ему целую минуту форы и поехал по отпечатавшимся в снеговой каше следам шин.
Которые вели прямиком на север по Лейк-Шор-драйв. Литтел догнал его у самого поворота.
Ленни повернул. Выдержав дистанцию из четырех машин, Литтел пристроился за ним.
Это был исключительно медленный «хвост» — цепи следов от шин на обледеневшем асфальте — две машины плюс одинокое шоссе.
Ленни проехал все съезды на Голд-Коуст. Литтел сбавил скорость и зафиксировал взгляд на задних габаритных огнях его машины.
Так они выехали за пределы Чикаго. Медленно миновали Гленко, Эванстон и Уилметт.
Дорожный указатель сообщил: они въезжают в пределы городка Виннетка. Ленни резко повернул вправо и в самую последнюю секунду съехал с магистрали.
Что делало невозможным его преследование — Литтел просто вылетел бы с дороги или повредил машину о заграждение.
Он съехал с магистрали по следующему же наклонному съезду. Виннетка в час ночи была прекрасна — сплошь тюдоровские особнячки и свежеочищенные от снега улицы.
Поездив по дорогам, он выехал-таки на главную деловую улицу города. И обнаружил несколько автомобилей, припаркованных возле коктейль-бара: «Маленькая бревенчатая хижина Перри».
Двумя колесами на тротуаре стоял там и «паккард-кариббеан» Ленни.
Литтел припарковался и вошел внутрь. Его лицо задел свисавший с потолка транспарант: «Добро пожаловать, 1959!», написанный серебряными блестками.
В заведении было уютно, как бывает уютно в чистом и теплом помещении в морозную погоду. Внутренняя отделка была выдержана в деревенском стиле: стены обшиты панелями «под необструганные доски», барная стойка из дерева твердых пород и удобные низенькие диванчики, обтянутые искусственной кожей.
Женщин среди посетителей не было. В баре можно было только стоять. На диванчике миловались два парня — Литтел аж отвернулся.
Он смотрел прямо перед собой. На него — он это чувствовал — все уставились. Возле задней двери находились закрытые телефонные кабинки — там он будет в безопасности.
Он прошел назад. Никто не подошел к нему. Его наплечная кобура натерла ему плечи до ссадин — он отчаянно потел под ней и постоянно дергал плечами.
Он уселся в первой кабинке. Слегка приоткрыв дверь, он получил возможность видеть бар практически полностью.
Вот Ленни, пьет «Перно». Вот Ленни трется бедрами с каким-то блондином.
Литтел смотрел на них. Блондин незаметно сунул Ленни записку и танцующей походкой ушел прочь. Музыкальный автомат заиграл попурри из «Плэттерз».
То и дело какая-то из пар поднималась и уходила. Те, что сидели на софе, встали — с расстегнутыми молниями на брюках. Бармен объявил последний танец.
