— Уэс, поверь, я не хотел…
— Я мечтал. Мне снилось, что я сплю — спокойно и сладко. А потом, как ты думаешь, Шелл, что произошло потом? Ну конечно же зазвонил телефон. Какого-то парня застрелили — и кто? Конечно же Шелл Скотт. Вот что мне сообщили по телефону. — Он многозначительно помолчал. — Знаешь, что я ему ответил?
— Что ты ему ответил?
— Я сказал: «Не может быть, вы шутите».
— Мне жаль, Уэс. Думаю, из уважения к тебе следовало бы позволить этому типу застрелить меня. Только тебе все равно пришлось бы сюда приехать, разве нет?
— Да. — Он кивнул. — Ты прав. Но насколько приятней было бы ехать! Ладно, выкладывай. Я рассказал ему о случившемся.
— О'кей. — Похоже, Уэс смягчился. — Пошли, составим протокол.
И я отправился в тюрьму.
* * *
В семь часов утра я признался Уэсли Симпсону:
— Знаешь, от солнечного света у меня начинают болеть глаза.
Он воспринял это заявление всерьез.
— Когда солнце светит прямо в глаза, через некоторое время они действительно начинают болеть. Передвинься — и все дела.
Мы сидели в его офисе и пили кофе. Я продиктовал заявление, прочитал, расписался и теперь был свободен.
— Ладно, поеду, наверное, домой.
— А я не еду домой. — Уэс посмотрел на свои часы. — Совсем скоро мне нужно заступать на дежурство. — Он зловеще улыбнулся. — Дежурить. Кто бы мне ответил, чем я занимаюсь сейчас, и занимался прошлой ночью, и позапрошлой… Как будто это мое хобби.
— Да, если любишь свою работу, это помогает переносить неудобства, — утешил я Уэса. Встал, потянулся и поморщился, забыв о ране. — Господи, мне кажется, я тоже проспал бы дня два. — И вздохнул. — Но нет времени, совсем нет, и, как назло, даже клочка ночи не оставили. Не будем говорить кто.
Уэс щурился на меня полузакрытыми, слегка опухшими, сильно покрасневшими глазами и ухмылялся. Он не проронил ни слова, просто ухмылялся. Когда я вышел, он все еще скалил зубы, довольная рожа.
* * *
Вернувшись домой, я сварганил завтрак, который состоял из кофе и нескольких ложек жидкой каши. Должно быть, вы подумаете, что в мои годы я уже мог бы научиться готовить себе вполне съедобную овсянку. Увы, результат почти всегда одинаков: или жидкая размазня, или кусок настолько отвратительного месива, что в него вполне можно вбивать гвозди. А вообще-то беда невелика — с моим аппетитом мне по утрам даже пива не хочется, будь оно трижды хорошим.
Утром полиция установила личность мужчины, которого я застрелил прошлой ночью. Сведения были получены по телетайпу из ФБР. Оказалось, этот субчик не из местных, причем с длинной уголовной биографией, включая аресты за непредумышленное убийство и убийство первой степени. Он отсидел один срок в Иллинойсе за убийство лет десять назад. Но насколько известно, до настоящего времени никогда не бывал в Калифорнии.
Я переговорил с Фини из отдела по борьбе с наркотиками и поинтересовался, есть ли какие-нибудь новости об отгруженной партии детского питания «Па Па» из Бри-Айленда в Сан-Педро. Полицией установлено, что груз, предназначенный для М. В. Вильсона, прибывает сегодня днем на его товарный склад. Предположительно он прибудет в порт не раньше четырех часов пополудни, и я предупредил Фини, что перезвоню ему ближе к вечеру.
Примерно в десять утра мне позвонил Уэсли Симпсон.
— Только что получил сообщение из управления, Шелл. Я думаю, у них там тело этого Майкла Грохтунгера. Кто-то вырыл неглубокую яму, свалил его туда, как собаку, и закопал. Должно быть, очень торопились, потому что не успели даже засыпать как следует. Мальчишки, игравшие неподалеку в войну, заметили торчащую из земли ногу. Рассказали родителям, те сообщили в полицию. Короче говоря, в морге тебя ждет труп какого-то парня.
— Ты сомневаешься, что это Микки?
— Ну, очень может быть, что он. По имеющимся у нас данным, ему удаляли аппендикс, на левом боку у него шрам от ножа и еще родинка на спине. Все эти приметы — на теле убитого. Но представляешь, Шелл, лицо покойника изуродовано до неузнаваемости, и, кроме того, кто-то срезал ножом кожу с его рук, особенно поработали над кончиками пальцев.
— Кто бы то ни был, он хотел застраховаться насчет отпечатков. Даже если случайно Микки найдут, они не хотели, чтобы кто-то смог его опознать и таким образом выйти на человека, который послал его на «дело».
Он сказал, что у него есть для меня сигара, а я в благодарность осыпал его советами:
— Уэс, я зарядил в него две пули. У вас там имеется мой пистолет. Выковырните пули и сравните…
— Здесь имеется маленькая накладка, Шелл. Те пули успели выковырять до нас. В нем изрядно покопались, и теперь в теле Микки М, нет больше никаких пуль.
Несколько секунд я молчал, соображая.
— Хитер, подлец, кто бы он ни был. Этот парень так хитер, что мне приходится надевать на себя ремень и подтяжки, и все равно его штаны на мне болтаются.
— Ладно, дуй в морг и проведи опознание, если сумеешь. Но перед этим, пожалуй, лучше воздержись от бифштекса.
* * *
К счастью, у меня крепкий желудок. Трупы — всегда мало приятное зрелище, но этого так изуродовали! Я даже обрадовался, что утром не осилил полную тарелку моей замечательной размазни. Мне было трудно уверенно установить его личность, но я заявил, что покойник — Майкл М. Грохтунгер, и поторопился уйти из морга.
Последнее, что мне предстояло сделать перед ленчем, — заскочить к Ральфу Мерлу. Мы поговорили несколько минут, и я щедро заплатил ему за информацию, в которой самым существенным моментом было то, что Дрейк Паттерсон действительно включил восемьдесят тысяч в свой доход за 1955 год.
После бифштекса с кровью и овощей, что произрастали явно не на острове, я вернулся в «Спартан-Апартмент-отель» чуть позже полудня. Перед этим я успел звякнуть Джиму и рассказать о перестрелке на аллее; теперь я связался с ним еще раз и поделился теми новыми сведениями, что мне удалось раздобыть.
Он присвистнул.
— Того беднягу действительно изрезали?
— Да. Как будто какой-то хирург-любитель или рьяный садист над ним упражнялся. В любом случае нам уже известно, кто этот парень.
— Чем дальше в лес, тем больше дров.
— Да. Хочешь, чтобы я заскочил к тебе, Джим?
— Нет. Встретимся у Бейглена. Примерно в половине первого.
— Хорошо.
— Увидимся там.
Послышались какие-то отдаленные звуки, частично заглушаемые его голосом. Я попрощался и повесил трубку. С минуту я стоял, пытаясь понять, что же мне послышалось в трубке. Потом до меня дошло. Похоже, это дверной звонок с его мелодией: динь-динь-йон. Кто-то звонил в дверь? Если так, тогда, должно быть, это кто-то, кого Джим ждет; во всяком случае, он мне ничего не сказал.
Я достал из холодильника банку мелко нарубленных свежих креветок и сыпанул немного на поверхность воды обоих аквариумов. В маленьком аквариуме у меня живут резвые гуппи, а в огромном двадцатигаллонном бассейне обитает целая община. Рыбки жадно заглатывали хлопья креветок, пробиваясь сквозь пышные заросли мириофиллума и волнистые ленты кабомбы. Очень мило.
— Приятного аппетита, рыбы.
Иногда я с ними немножко разговариваю. Потому что люблю моих рыбок. Дело еще, наверное, и в том, что в этом двадцатигаллонном аквариуме, где обитают маленькие полосатые зебры, полупрозрачные стеклянные рыбки и переливающиеся всеми цветами радуги неоны, существует удивительно спокойный мир. Я наблюдаю за резвящимися беззаботными и безвредными созданиями, и это доставляет мне удовольствие, я отвлекаюсь и отдыхаю. Ведь так просто жить и радоваться жизни.
Мне бы хотелось понаблюдать за ними подольше, но сегодня для этого не совсем подходящий день. Я сказал рыбкам «до встречи» и еще раз вышел в мир, где обитают люди.
Этот мир людей сегодня наводил щемящую тоску.
Кто-то играл на органе. Болезненные, вибрирующие ноты вырывались из открытых дверей покойницкой Бейглена, корчились в лучах солнца, извивались на траве и липли к моим ушам, пока я припарковывал у обочины свой «кадиллак».
Приехал я заранее, до начала службы оставалось еще полчаса.
Органная музыка сводила меня с ума. Я чувствовал отвращение к органной музыке и тем заунывным, грустным мелодиям, которые, как мне кажется, всегда воспроизводил этот музыкальный пыточный станок. Я предпочитаю веселые песни — даже на похоронах. Но звуки органа продолжали терзать тишину, расползаясь в воздухе, как черви.
Я поднялся по ступенькам и вошел внутрь. Было прохладно. В скупых лучах плясали пылинки. Я осмотрелся, но Джима не увидел, поэтому направился в глубь церкви, где должна была проводиться служба. Несколько человек угрюмо сидели на скамеечках в передней части комнаты, на возвышенности был установлен гроб, усыпанный цветами, но Джим и здесь отсутствовал.
