Ознакомительная версия.
Вот ведь прицепился, как репей к собачьему хвосту!
— А мне по фигу твои проблемы! — грубо оборвал его Евгений. — Чего ты ко мне пристал?
Он прекрасно понимал, что едва настанет ночь, за него возьмутся вплотную. Если уголовники узнают, кто он такой, вчерашнему «оперу» несдобровать. А тюремная почта работает исправно, надо отдать должное. Впрочем, даже если и не узнают, это ему мало чем поможет. Братва четко распознает чужаков, так что «воспитывать» его начнут нынешней же ночью.
Евгений немало был наслышан, как поступают в камерах с такими, как он. Если бы было у него хоть немного времени на подготовку, узнал бы, кто тут «смотрящий», кому надо поклониться… Но он ничего и никого не знал! Да и разве возможно без должного опыта сыграть, изобразить из себя личность, значимую в криминальном мире?..
Нет, одна надежда: что Колесов не бросит его без помощи. Хоть бы в одиночную камеру перевели!
— Но мне ведь надо, — продолжал скулить Ленивец. — Помоги — и я тогда тебя не трону. Мне надо…
— Пошел ты к растакой-то матери! — взъярился Евгений. — Достал уже!
Ленивец осекся на полуслове. Даже дергаться на время перестал.
— Ну ладно, Молчун, — сказал он тихо. — Я ведь тебе помочь хотел…
— Помочь? Это ты, дерьмо пронаркоманенное, мне хочешь помочь? Пошел прочь!
Евгений демонстративно отвернулся от Ленивца и замер, по-прежнему сидя на корточках у самой двери. То, что к нему для начала подослали этого наркомана, свидетельствует, что братва его просто-напросто прощупывает. Теперь следует ожидать визита кого посолиднее. И от того уже не отделаешься так просто.
Нет, его вызовут, его обязательно вызовут, его обязательно должны вызвать. Потому что оставаться на ночь с этим отребьем… Это — страшно.
Он не видел, как Ленивец оглянулся. Ему не дано было увидеть, как тот наткнулся глазами на горящий взгляд Васятки. Тот махнул нетерпеливо из угла: чего, мол, там возишься, кончай его. А сам нервно облизывал сухим языком потрескавшиеся губы.
Ленивец почувствовал, как по телу прокатилась волна — предварительный сигнал приближающейся «ломки». Двадцать «колес»… Это целая неделя… Даже больше! Это больше недели спокойной жизни, когда не придется плакать и унижаться перед каждым!
Ленивец извлек заточку и, коротко замахнувшись, неумело ткнул ею сверху вниз в шею сидевшему на корточках человеку. Потянул заостренную арматуру на себя и ткнул еще раз. Это движение не укрылось от глаз сокармеников. По помещению мгновенно прокатился шум, который сменился тишиной. А Молчун в это время, напротив, закричал от боли и, схватившись за рану, повернулся к убийце лицом.
— Я же у тебя просил… просил… просил!..
Наркоман, свирепея от ужаса, от содеянного, от вида крови, которая толчками пробивалась сквозь пальцы Молчуна, с каждым словом ударял и ударял его мокрой, липкой заточкой по лицу, по глазам, по шее… Тот пытался уклониться, защититься, но было уже поздно.
— Что ж, если вы так настаиваете… — он слегка пожал плечами. — Я из военных, Виолетта Сергеевна.
Признаюсь, не удержалась, поджала губу.
— Вот как? Человек, который присягал защищать Родину, служит человеку, — я запнулась, подбирая слова, — который, насколько я могу судить, далеко не всегда действует в интересах своего народа, своей страны… Я не права?
— У меня есть жена и двое детей, — после паузы произнес Петр Васильевич. — И я, мужчина, должен их обеспечивать всем необходимым… Я ответил на ваш вопрос?
— И все же, Петр Васильевич, я не сомневаюсь, что вы знаете, чем конкретно занимается ваш патрон. И вы, если разобраться, сейчас действуете в ущерб народу, ради которого вы служили. Разве не так?
Лицо у Мезенцева закаменело. Однако он не сорвался, не повысил голос, не вспылил, чего, по большому счету, можно было ожидать.
— Но ведь и вы тоже сюда же пришли… — очень мягко и вкрадчиво заметил Мезенцев. — Вас ведь тоже чем-то соблазнили, что вы поступились принципами…
Я высокомерно усмехнулась. Чувствовала, что в этом вопросе я выше его.
— Да, — согласно кивнула, — меня тоже соблазнили. Но только у нас с вами принципиально различное положение. Я у Вячеслава Михайловича работаю единоразово, а вы постоянно. Я согласилась на работу, не зная, чем вы все тут занимаетесь. Кроме того, я смогу потом рассказать о нем все, что сочту нужным, а вы так и будете ходить у него в холуях.
Петр Васильевич поднялся с кресла.
— Если вас не затруднит, — теперь, разговаривая со мной, он глядел в сторону, — я бы вас попросил покинуть кабинет и перейти в свою комнату.
— Почему? — не поняла я.
— Потому что вам необходимо ознакомиться с бумагами, которые вам передал Вячеслав Михайлович. Вы можете здесь находиться при условии, что вместе с вами здесь буду я или кто-то еще из тех доверенных людей, которые имеют право входить в данный кабинет. А так как я больше не имею желания общаться с вами, прошу вас перейти в ваши личные апартаменты.
Петр Васильевич, играя желваками, стоял посреди комнаты — большой, сильный, гордый — стоял, демонстративно не глядя на меня.
И мне стало стыдно. В самом деле, человек ко мне отнесся с душой, а я его так вот, наотмашь… Я совсем ничего про него не знаю. А ярлык «холуя», который кого угодно выведет из себя, уже приклеила… С Шефом так себя не повела бы, не посмела бы так разговаривать. А тут осмелела! Увидела, что человек совестливый, с добром ко мне, и сразу — ату его, такого-рассякого!
— А разве мне никак нельзя тут еще немного побыть? — спросила я робко.
Мезенцев холодно пожал плечами.
— Это ваше право, я не имею полномочий вас выпроводить отсюда. Только теперь прошу не обращаться ко мне без крайней необходимости.
Начальник охраны отвернулся, подошел к окну и замер, глядя на улицу сквозь занавеску.
— Петр Васильевич, ну в самом деле, что на женщину обижаться? — я постаралась, чтобы эти слова прозвучали как можно более кокетливо.
Он не ответил. Сделал вид, что попросту не услышал меня.
В арсенале женщины всегда есть оружие, против которого у мужчин нет противоядия. Потому и пользоваться им мы должны очень осторожно. Потому что после этого мужчина уже наш, полностью и безраздельно. Во всяком случае, я лично в этом убеждена.
Я отложила папку, которую держала в руках. Встала с кресла и подошла к Мезенцеву, по-прежнему стоявшему у окна. Положила руки ему на плечи.
— Не сердись, Петя, — сказала я тихо. — Ну дура я, дура. Не хотела же я тебя обидеть.
— Виолетта Сергеевна, я вас уже просил не беспокоить меня без крайней на то необходимости, — сухо заметил Петр Васильевич.
Гордый. Большинство мужчин, которых я знаю, растаяли бы, лужицей раскисшего мороженого растеклись у моих ног, если бы я вот так к ним прикоснулась.
— Ладно, Петя, я ведь извинилась уже. Признаю свою неправоту. Больше не буду… Ну и так далее. Что еще я должна сказать?
Сама удивилась тому смирению, которое звучало в моем голосе. Только почему-то очень хотелось, чтобы этот гордый человек покорился мне, поступил по-моему. Для восстановления собственного самоуважения.
— Я не Петя, а Петр Васильевич, — поправил начальник охраны.
Он повернулся ко мне. Посмотрел на меня сверху вниз. В его глазах читалась затаенная тоска, досада, боль, обида.
— Хочу заметить вам, Виолетта Сергеевна, что я никогда ничьим холуем не был. Человек, который за деньги добросовестно выполняет служебные обязанности, не может считаться холуем. Если следовать вашей логике, получается, что женщина, за которую мужчина платит в кафе или в такси, может считаться проституткой. Или нет?
В конце концов мне это надоело.
— Петр Васильевич, напоминаю вам, что если я что-то сказала не так, я уже трижды извинилась перед вами. На мой взгляд, этого более чем достаточно.
Я демонстративно вернулась к своему креслу и уселась в него. Взяла папку. В ней оказались многочисленные вырезки из газет. На каждой — пометочка: дата, название газеты, номер страницы… Сразу обратила внимание на то, что в каждой вырезке шла речь о каком-то преступлении. В одной информации описывалась перестрелка между двумя бандами, которая произошла в центре Москвы, едва ли не напротив «Макдональдса». В крохотной заметочке говорилось о гибели при загадочных обстоятельствах некоего киллера по кличке Весельчак У. Третья вырезка извещала о том, что в подмосковном лесу обнаружены трупы — неких наркодельцов Титова и Протасова, о которых я и не слыхала никогда, и их охраны…
— Петр Васильевич, а по какому принципу отобраны эти вырезки? — спросила я.
Еще не закончила фразу, как сообразила, что хотела выдержать, показать характер, добиться, чтобы Мезенцев заговорил первым. Но было уже поздно.
Ознакомительная версия.
