Рэймонд Чандлер - Младшая сестра

Я не знал, куда его ранили, решил, что в легкое. Его нижняя челюсть задрожала; казалось, что он хочет говорить, но так ничего и не сказал.

Оторвав пальцы от косяка, он сделал шаг, но ноги не держали его, разъезжаясь в стороны. И он стал падать вперед, я поспешил подхватить его. В этот момент он судорожно взмахнул правой рукой, и она опустилась на мою спину. Почувствовав жгучую боль между лопаток, как от укуса пчелы, я выронил пузырек со спиртом, и в то же время еще что-то со стуком упало на пол и откатилось к плинтусу.

Стиснув зубы, я пытался удержать умирающего, но он был невероятно тяжел, и мы оба свалились на пол. Стоя на коленях, я перевернул его на спину и прислушался к его дыханию, Он дважды вздохнул спокойно и безмятежно, потом затих.

В этот момент его лицо невероятно изменилось: стерлись все невзгоды и возраст, и появилось выражение глубокого внутреннего покоя. Даже уголки глаз слегка приподнялись в плутовской усмешке, хотя я был убежден, что при жизни такая усмешка была не свойственна Оррину П. Куэсту.

Я подошел к окну и увидел, что перед «Домом упокоения Гарленда» сформировалась новая похоронная процессия. Улица была запружена автомашинами. Люди медленно шли по дорожке мимо розовых кустов к часовне, мужчины заблаговременно снимали шляпы.

Опустив занавеску, я поднял пузырек со спиртом, протер его носовым платком и поставил на стол. Спиртное мне уже не требовалось. Когда я нагибался, боль между лопатками напомнила мне, что надо поднять кое-что еще — предмет с круглой белой деревянной ручкой, лежащий возле плинтуса. Это был нож для колки льда с заостренным лезвием, длиной не больше семи сантиметров. Я поднес его к свету и посмотрел на острый, как игла, кончик: на нем могла остаться моя кровь. Я коснулся острия — крови не было.

Я протер нож носовым платком и вложил его в восковую руку мертвеца. Правда, это выглядело чересчур нарочито. Я встряхнул его руку, чтобы кисть естественней лежала на ковре. Потом хотел было обыскать карманы Куэста, но подумал, что это, наверное, кто-нибудь уже сделал до меня.

В панике я схватился за свои карманы: все было на месте, даже «люгер» в плечевой кобуре. Я вынул его и понюхал дуло, хотя и без этого догадывался, что стреляли не из него. Получив пулю из «люгера», Куэст не сделал бы ни шага.

Я обошел лужицу крови и выглянул в коридор. В доме воцарилась настороженная тишина. Кровавый след привел меня в комнату, служившую рабочим кабинетом. Там стояли кушетка и письменный стол, было много книг и медицинских журналов. В пепельнице лежало пять толстых окурков. Около ножки кушетки что-то блеснуло — это валялась стреляная гильза из пистолета тридцать второго калибра. Вторую такую же гильзу я нашел под столом и положил их в карман.

Затем я поднялся на второй этаж, где находились две спальни. В одной из них я обнаружил пепельницу с окурками доктора Лагарди, в другой — скудный гардероб Оррина Куэста.

Костюм и пальто аккуратно висели в шкафу, рубашки, носки и белье так же аккуратно были разложены в ящиках комода, в одном из которых, под рубашками, я наткнулся на «лейку».

Оставив все на своих местах, я вернулся в комнату, где лежал мертвец, равнодушный ко всему на свете. Я стер отпечатки своих пальцев с нескольких ручек, в нерешительности остановился около телефона, но не дотронулся до него. Тот факт, что я был жив и разгуливал, — надежное указание на то, что добрый доктор Лагарди никого не убивал. Люди продолжали стекаться к похоронному бюро, внутри которого рыдал орган.

Я вышел из дома и сел в машину: надо подальше держаться от Вайоминг-стрит. Ехал я медленно, наполняя легкие воздухом, но так и не мог надышаться.

Перед последней аптекой Бэй-сити я затормозил. Пришло время произвести свой очередной анонимный телефонный звонок. «Алло, ребята, приезжайте и забирайте труп. Кто говорит? Один счастливчик, которому везет на трупы. К тому же скромный. Не хочу, чтобы в связи с этим делом упоминалась моя фамилия».

Я заглянул в витрину аптеки. Там девушка в раскосых очках читала журнал. Она напомнила мне Орфамей, и что-то сжало мое горло.

Я включил сцепление и проскочил мимо телефона. Она имела право узнать обо всем раньше полиции. Я и без того в этом деле уже не раз нарушал правила.

Я остановился возле двери своего кабинета с ключом в руке, потом бесшумно подошел к другой двери — той, которую никогда не запираю, — и прислушался. Возможно, в приемной меня уже ожидала Орфамей в новых раскосых очках, с маленьким влажным ртом, жаждущим поцелуев. Я сообщу ей жестокую новость и она навсегда исчезнет из моей жизни.

Не уловив никаких звуков, я отпер кабинет и вошел. С собой я захватил почту и свалил ее на письменный стол, но в ней не оказалось ничего интересного. Я выглянул в приемную — никого. На полу у моих ног лежал сложенный листок бумаги. Очевидно, его подсунули под дверь. Я поднял его и развернул.

«Пожалуйста, позвоните мне домой. Это очень важно. Нам нужно увидеться».

Записка была подписана буквой «Д».

Я набрал номер коммутатора Шато Берси и попросил соединить меня с мисс Гонзалес.

— Кто ее спрашивает? Минутку, мистер Марлоу.

— Алло, — сказала Долорес.

— Сегодня акцент заметней, чем вчера.

— Ах, это вы, амиго! Я так долго ждала в вашей забавной конторе. Вы можете приехать и поговорить со мной?

— Нет, я жду звонка.

— Так, может быть, мне приехать?

— А в чем дело?

— Это не телефонный разговор.

— Приезжайте.

Я положил трубку и стал ждать звонка, но телефон молчал. Я подошел к окну. На бульваре бурлила толпа. Из соседнего магазина доносился запах кофе. Я снова уселся за стол. Время шло, а я так и сидел, ссутулившись и держась рукой за подбородок. Я смотрел на стену и мысленно видел перед собой умирающего Оррина Куэста с коротким ножом в руке. Голливуду удается то, что не под силу никому на свете. Один он может сделать блестящую кинозвезду из вульгарной шлюхи и сексуального героя-любовника из верзилы шофера. Полуграмотную буфетчицу он превращает в международную куртизанку, до того пресытившуюся мужьями-миллионерами, что для разнообразия она отдается грузчику в пропахшей потом рубашке.

Голливуд сумел даже за несколько месяцев превратить провинциального педанта, каким был Оррин Куэст, в убийцу-садиста.

Долорес приехала через десять минут. Услышав стук двери, я вышел в приемную: там была она, американская Гардения. Выглядела она ошеломляюще.

Как и вчера, она была вся в черном, но на этот раз не в бриджах, а в строгом черном костюме и шляпе из черной соломки. Под жакетом была белая шелковая блузка, на фоне которой ее шея казалась особенно смуглой и нежной. Губы Долорес были алые, как новенькая пожарная машина.

— Я долго прождала вас и не успела позавтракать, — заявила она.

— А я уже позавтракал, — ответил я. — Цианидом. Очень питательно. Я только что перестал синеть.

— Мне сегодня не до шуток, амиго.

— А я и не шучу. Прошу в кабинет.

Мы вошли и сели.

— Вы всегда носите черное? — поинтересовался я.

— Да. Это составляет волнующий контраст, когда я раздеваюсь.

— Неужели вы всегда говорите, как шлюха?

— Вы плохо знаете шлюх, амиго. Они, как правило, распектабельны, за исключением, конечно, самых дешевых.

— Спасибо за информацию, — сказал я. — Итак, о каком неотложном деле вы хотели со мной поговорить? Отправиться с вами в постель — не такое уж неотложное дело. Оно может подождать.

— Вы сегодня в плохом настроении?

— Да.

Долорес вынула из сумочки длинную коричневую сигарету, зажала ее в золотых щипчиках и ждала, что я дам ей огня. Я этого не сделал, и она сама прикурила от золотой зажигалки.

Держа сигарету рукой в длинной черной перчатке, она серьезно смотрела на меня бездонными черными глазами.

— Вам бы хотелось лечь со мной в постель?

— Большинству мужчин хотелось бы. Впрочем, оставим секс в покое.

— Я не провожу резкую границу между сексом и бизнесом, — спокойно заявила она. — Вам не удастся задеть меня. Секс — это сеть, в которую я ловлю простаков. Некоторые из них полезны и щедры. А один даже оказался опасным.

Она замолчала.

— Вы ждете, чтобы я сказал вам, что знаю, о ком идет речь? Извольте; знаю.

— Вы можете доказать, кто он такой на самом деле?

— Вероятно, нет. Во всяком случае, копы не смогут.

— Копы не всегда выдают все, что им известно, — презрительно заметила она. — И не всегда доказывают то, что могут доказать. Полагаю, вы знаете, что он в феврале сидел в тюрьме?

— Знаю.

— Вас не удивило, что он не пожелал освободиться под залог?

— Я не знаю, в чем его обвиняли. Если его арестовали как свидетеля…

— Вам не кажется, что при желании он мог бы изменить обвинение на другое, при котором можно освободиться под залог?