— А как к такому положению дел относилась Каролина?
Луиза Эймс швырнула сигарету в огонь. Ко мне она повернулась спиной.
— Каролина сочувствовала отцу. Не думаю, что она вообще когда-нибудь меня любила.
Она повернулась и теперь снова смотрела мне в лицо.
— Отец любил ее до безумия. Может, дело в том, что мы просто ревновали с ней друг к другу?
Она улыбнулась мне в первый раз за все время. Горькая и печальная вышла улыбка.
— Профукаешь жизнь ни за что… Так ведь всегда бывает, да, мистер Лукас?
— Некоторые прилагают специальные усилия, — сказал я. — Речи произносят занятные… Не так ли?
Она кивнула.
— Ах да, эта речь… Выступление, за которое он якобы получил пятьдесят тысяч долларов. Потом они превратились в две тысячи, потом пошли разговоры о специальном сенатском расследовании, а потом он ушел в отставку.
Она помолчала, а потом добавила, как будто самой себе:
— Она заставила его сделать это. Конни Мизелль.
— Зачем?
— Это ж ее работа.
— Вы имеете в виду — на Организацию Баггера?
— Это ее место работы. Но у нее вполне мог бы быть и еще один работодатель.
— Кто?
— В Индиане есть по меньшей мере дюжина таких, кто не прочь стать сенатором Соединенных Штатов.
— Вы подозреваете, что все это организовал кто-то из них?
Она была слишком напряжена, чтобы стараться изображать коварство и хитроумие. Она и не старалась.
— У меня есть свои собственные теории.
— Напрасно вы за них держитесь.
— Они вам не нравятся?
— По-моему, они весьма вшивенькие. Сами же говорите, что муж у вас умен — почти что интеллектуал. Тем не менее он выступает с этой речью и губит карьеру. У политических соперников не было никакого мыслимого способа принудить его к этому — будь он даже вполовину так умен, как вы сказали. Некоторое время я полагал, что здесь мог быть замешан секс. Или, возможно, даже любовь. Я видел Конни Мизелль. Такая может любого заставить выйти в парадную дверь и навсегда забыть дорогу назад. Она и меня могла бы подвигнуть на это, если б ей в этом был бы какой-то интерес. Но я ей без интереса, поскольку я человек маленький.
А из вашего рассказа выходит, что вашего мужа этим не проймешь. Это не его опера. Секс для него — это кружевной передник, мягкое воркование и горячий попкорн с маслом перед телевизором. Вы говорите, что это все связано с мамочкой, но я в этом совсем не так убежден. Может быть, он просто искал чего-то, что нельзя купить даже за восемнадцать миллионов долларов. К примеру — счастливую семейную жизнь, которая если подразумевает один или даже два кружевных передника — то вы весело повязываете оба и прыгаете к нему в постель! Возможно, он бы и сейчас оставался сенатором на расстоянии прыжка от Белого Дома.
Но все это уничтожено теперь до основания, и все сделал он сам, своими руками. А я пытаюсь понять, почему… и так пока ни к чему и не пришел.
— А знаете, вы очень даже привлекательно смотритесь, когда говорите вот так вот, совершенно свободно, — сказала она. — И глаза ваши становятся просто опасными…
— О боже, сударыня, — сказал я и встал. Она подошла очень близко — гораздо ближе, чем нужно. Ее левая рука, не занятая стаканом, потянула вниз ворот свитера — который вовсе не нуждался в этом.
— Все эта маленькая сучка Мизелль, — проговорила она сладким голосом. — Она его заставила.
— Это говорит Артур Дейн?
— Артур Дейн очень дорог, — сказала она. — Вы знаете, сколько он стоит?
— Пятьсот в день, как я слышал.
— Выходит, его сведения по ней очень ценны, не так ли?
— И вы не собираетесь рассказать мне, что это за сведения, даже если есть что рассказывать.
— Я могла бы, — сказала она. Пальцы ее уже подбирались к волосам над моим воротником, ее лицо было не более чем в 15 см. — Я могла бы — когда мы узнаем друг друга получше.
Я вовсе не настолько привлекательный. Я ростом под метр 85, вес — 82 кг, потому что если я не буду весить ровно столько, все, что сверх, будет делать мое брюхо отвисшим. Осанка у меня странная, поскольку я кренюсь немного влево, но не сильно, и Сара однажды сказала мне, что я похож лицом на недружелюбного спаниеля. Умный, недружелюбный спаниель, добавила она. Поэтому обычно женщины на меня не бросаются, не шлют маленьких безделушек от «Камалье и Бакли» и не цепляют в темных уютных барах.
Но время от времени это случалось. Была, к примеру, некая одинокая домохозяйка, которая могла знать, а могла и не знать кое-что о проделках своего муженька в части выпекания правительственных отчетов. Так она однажды как «забыла» запахнуть свой халат, так и оставила его зиять у меня на виду как ни в чем не бывало… Сам муж против этого никак не возражал, поскольку был где-то далеко, предположительно в Буэнос-Айресе.
В общем, все эти бесхитростные сигналы были мне прекрасно знакомы, и я отчетливо осознал, что один решительный натиск — и вся она — отчасти страдающая от тоски, отчасти перебравшая спиртного домохозяйка ценой в 18 миллионов падет к моим ногам. Секунду я решал про себя, стоит ли выяснять, что она знает, если она что-нибудь знает. Решил, что не стоит. И сейчас мне неясно, изменилось бы что-нибудь, если б я тогда решил иначе. Возможно, пара человек осталась бы в живых. А если еще пораскинуть — так может и нет…
Впрочем, мне не пришлось откровенно отвергать ее. Кое-кто облегчил мне задачу. Голос, который произнес: «Что-нибудь еще, миссис Эймс?» Это был Джонас Джоунс, вставший у двери, которая, по-моему предположению, вела в буфетную. Я посмотрел на него через ее плечо. Его черные глаза буквально вцепились в меня. Лицо его слегка вытянулось и побелело, но в его тоне ничего этого не проступило. Он все еще был вежливым. Может, немножко ледяным, но вежливым.
Она не стала ни отпрыгивать, ни подаваться назад. Она позволила своей руке проскользить по моей груди, медленно, и лишь затем обернулась:
— Мистер Лукас как раз собирается уходить. Вы проводите его?
— Да, миссис Эймс.
Он пересек комнату и встал у другой двери, которая выводила в залу.
— Мы могли бы поговорить еще когда-нибудь, — сказала она. — Когда-нибудь очень скоро.
— Хорошо, — сказал я. — Давайте.
— Как знать — может быть, это избавит вас от многих беспокойств, — сказала она. — И еще это может быть очень даже интересно. Для нас обоих.
— Вполне возможно, — сказал я.
— Я позвоню вам.
— Вы будете очень любезны, — сказал я, повернулся и отправился к двери, которую Джонас держал открытой.
Он последовал за мной в залу, обежал меня слева и распахнул для меня большую резную дверь.
Я остановился и некоторое время смотрел на него.
— Тебе нравится твоя работа? — спросил я.
— Тут получше, чем в Майами Бич, приятель, — ответил он. — Нет такой большой конкуренции.
— Ты хочешь сохранить место?
Он кивнул.
— Планирую.
— Тогда тебе надо бы поусерднее выполнять работу внутри дома, — сказал я.
В международном аэропорту Лос-Анджелеса я арендовал в конторе Хертца зеленый «Шевроле Импала». Остановился я в мотеле на Западном Авеню — не так далеко от Вилшира. Там я повесил свой костюм, повалялся на кровати, потом смешал себе выпить из бутылки Скотча, которую предусмотрительно захватил с собой из Вашингтона. Сделав все это, я снял трубку и набрал номер Сайза.
В Вашингтоне было около часу дня, и Сайз восседал во главе обеденного стола.
— Я в мотеле «Жемини», — сказал я.
Он спросил, какой у меня номер, я сказал. После этого он сообщил:
— Я вывернул этот город наизнанку, но найти удалось не так уж много. Он выезжал отсюда множество раз — а кто нет? В первый раз в 1929, когда ему было 9. В том же году он посетил Большой Каньон, наряду с Йеллоустоунским парком, Йосмитом, Сан-Франциско и озером «Плоская голова». Это в Монтане.
— Похоже на обычный туризм, — сказал я.
— На машине, — сказал Сайз. — На «Эссексе супер 6» 1928 года, если это представляет какой-то интерес.
— Всей семьей?
— С матерью, отцом и сестренкой семи лет. Звали Марта. Умерла от полиомиелита в 1935 году.
— Не поможет, — сказал я. — Когда еще он срывался с места?
— С тех пор еще примерно две или три дюжины раз, — сказал Сайз. — Боже, да все ездят в Калифорнию! Я не смог много собрать о его поездках до того, как он стал сенатором, но в бытность им он выезжал 15 раз. Примерно три раза в год.
— В Лос-Анджелес?
— Да повсюду. Иногда в Лос-Анджелес. Иногда в Сан-Франциско. Пару раз в Сакраменто. Однажды в Сан-Диего. В Ла-Джолла у него был вроде бы "друг сердечный". Останавливался у него пару раз.
— Может, любовница? — спросил я с надеждой.
— Бывший сосед по комнате, в колледже.
— Это может быть что-то, — сказал я. — Как его имя?
