— Ага, — воскликнул я. — Вот почему мне так не повезло, а я-то думал!
— Бедняга, — засмеялась она. — Ты имел дело с контингентом низкого уровня. При лучшем воспитании ты бы давным-давно знал, как управляться с теннисными платьями. — Под платьицем на ней были белый бюстгальтер и трусики. Она бросила на меня свой привычный взгляд; который таил девять частей из десяти невинности и одну часть чертовского лукавства, и сообщила: — Все мужчины в нашем клубе умеют это.
— А знают ли они, что делать после того, как справишься с платьем? — парировал я. — И почему ты носишь сразу двое трусиков?
— Только дешевые девицы играют в теннис без нижнего белья.
Она сняла бюстгальтер.
— Или целуются взасос, — сказал я.
— О нет, — она сняла трусики. — Все в клубе так делают.
Я видел ее обнаженной бессчетное количество раз. Но никогда не терял интереса. Она не была хрупкой. Ее тело выглядело крепким — живот подтянут, а грудь не обвисла. Она смотрелась прекрасно, но всегда чувствовала себя неуютно, когда была раздета, как будто кто-то мог вломиться и поддеть ее: «Ага!»
— Сюз, иди мойся, — попросил я. — А завтра, возможно, я разнесу ваш клуб в щепки.
Она закрылась в ванной, и я услышал, как она плещется в воде.
— Если ты играешь с резиновым утенком, я утоплю тебя.
— Терпение, — крикнула она. — Я принимаю ванну с травяной пенкой, этот запах сведет тебя с ума.
— Я уже и так достаточно на взводе, — сказал я, снимая кроссовки и брюки.
Она вышла из ванной, придерживая подбородком полотенце. Оно спускалось до колен. Правой рукой Сюз отбросила полотенце в сторону, как будто открывала занавес, и сказала:
— Вот и я.
— Неплохо, — выдохнул я. — Мне нравятся люди, которые умеют сохранять форму.
Полотенце полетело в сторону, а Сюз оказалась в постели рядом со мной. Я раскрыл ей свои объятия, и она нырнула в них. Я крепко сжал руки.
— Я рада, что ты вернулся целым и невредимым, — произнесла она, приблизив свои губы к моим.
— Я тоже, — ответил я. — Ты можешь в этом убедиться...
— Итак, — поддразнивала меня Сюз, — что-то я еще не вспотела.
Я поцеловал ее. Она еще крепче прильнула ко мне, и я слышал, как она глубоко втягивает воздух и медленно выдыхает. Ее рука гладила мое бедро, а потом скользнула к спине. Пальцы замерли на моей ягодице, когда наткнулась на шрам от пулевого ранения.
Чуть оторвавшись от моих губ, Сюз спросила:
— Это что такое?
— Шрам от пули.
— Я надеялась, что тебя никто не тронет.
— Зато меня сейчас трогают, — шепнул я.
Больше мы не разговаривали.
— Прямо в зад? — спросила Сюз.
— Мне больше нравится называть это ранением в бедро, — ответил я.
— Еще бы, — поняла она. — Было больно?
— Очень неудобно, но не слишком серьезно, — пояснил я.
Сидя на кухне, мы ели деликатесы и запивали их шампанским. Я приоделся в кроссовки и спортивные брюки. Она надела купальный халат. На улице уже стемнело. Звуки пригорода долетали через приоткрытую заднюю дверь. Ночные бабочки бились в сетку.
— Расскажи мне. Все с самого начала.
Я положил на ломоть ржаного хлеба два куска телячьего рулета, намазал дюссельдорфской горчицей, прикрыл все это еще одним куском хлеба и откусил. Тщательно пережевал и проглотил.
— Два выстрела в зад, и я отправился в самое большое приключение в своей жизни, — расписывал я. Откусил половинку маринованного огурца. Он, конечно, плохо сочетается с шампанским, но жизнь так непредсказуема.
— Будь серьезнее, — запротестовала Сюзан. — Я хочу все знать. Тебе было трудно? Ты выглядишь усталым.
— Да, я устал, — сказал я. — Просто мозги набекрень.
— Правда?
— Конечно, правда, — подтвердил я. — Представь только все мои ахи и охи.
— Тоска, — сказала она. — А может, это были не тяжелые вздохи, а глубокая зевота?
— Вот и посочувствовала раненому человеку.
— Ладно, — примирительно сказала она. — Я рада, что рана оказалась сквозной.
Я наполнил бокалы шампанским. Поставив бутылку, поднял бокал и произнес:
— За тебя, малышка.
Она улыбнулась. Эта улыбка почти заставила меня застонать «о-о!», но я ведь достаточно приземлен, чтобы громко выражать свои чувства.
— Начинай с начала! — попросила она. — Мы расстались с тобой в аэропорту, и ты сел на самолет...
— И через восемь часов приземлился в Лондоне. Уезжать от тебя мне страшно не хотелось.
— Знаю, — сказала Сюз.
— В аэропорту меня встретил мистер Флендерс, который работает на Хью Диксона... — И я поведал ей все, что со мной произошло, о людях, которые пытались меня убить, о тех, кого убил я, и о том, что случилось дальше.
— Не удивительно, что ты так плохо выглядишь, — заключила Сюз, когда рассказ мой подошел к концу. Мы допивали последнюю бутылку шампанского, и наших деликатесов заметно поубавилось. С ней было удивительно легко разговаривать. Она схватывала все на лету, восстанавливала пропущенные места, не задавая вопросов, и, главное, была заинтересована. Она желала слушать.
— Что ты думаешь относительно Кэти? — спросил я ее.
— Ей нужен хозяин. Нужна опора. Когда ты разрушил ее опору и хозяин ее предал, она кинулась к тебе. Но когда она захотела закрепить ваши отношения, показав полное подчинение, ты оттолкнул ее. К сожалению, для нее это подчинение выражается только в сексуальных отношениях. Мне кажется, она подчинится Хоуку и будет предана ему столько, сколько будут продолжаться их личные отношения. Правда, это лишь поверхностный психоанализ. Допьем лучше шампанское и закроем этот вопрос.
— Тут, я думаю, ты права.
— Если ты рассказал все подробно и точно, то кое в чем ты верно разобрался, — размышляла Сюзан. — Конечно, она сильная, но в чем-то зажатая личность. Простота ее комнаты, бесцветная одежда и яркое белье, беззаветная преданность нацистскому абсолютизму...
— Да, она вся в этом. Своего рода мазохистка. Может, это не совсем подходящий термин. Но когда она связанная валялась на кровати с кляпом во рту, ей это доставляло удовольствие. По крайней мере, возбуждало ее, наше присутствие щекотало ей нервы. Она чуть не рехнулась, когда Хоук начал ее обыскивать, а она была беспомощна.
— Мне тоже кажется, что мазохизм — неподходящий для этого случая термин. Но она явно находит некоторую связь между сексом и беспомощностью, между беспомощностью и унижением, между унижением и удовольствием. Многие из нас имеют противоречивые наклонности к агрессии и пассивности. Если у людей нормальное детство, если они без проблем проходят юношеский период, то вырабатывают правильное отношение к этим вещам. Если же нет, происходит путаница и появляются такие вот Кэти, которые не могут разобраться в своих понятиях о пассивности. — Сюз улыбнулась. — Или такие, как ты, — довольно агрессивные.
— Но ведь галантные.
— Как ты думаешь, Хоук поддастся ей? — Сюз посмотрела на меня.
— У Хоука нет чувств, — ответил я ей. — Но у него есть правила. Если она впишется хоть в одно из них, он будет относиться к ней очень хорошо. Если же нет, будет поступать по настроению.
— Ты всерьез считаешь, что у него нет особых чувств?
— Я никогда не видел их проявления. Он всегда прекрасно выполняет порученное ему дело. Но я не помню, чтобы видел его счастливым или печальным, испуганным или ликующим. За те двадцать лет, что я знаю его, он ни разу не выразил ни малейшего признака любви или приязни. Он никогда не нервничает. Никогда не поступает опрометчиво.
— Он такой же хороший, как и ты? — Сюзан положила подбородок на сложенные руки и пристально посмотрела на меня.
— Возможно, — ответил я. — А может, даже и лучше.
— Он не убил тебя в прошлом году на мысе Код, хотя и имел такое намерение. Наверное, тогда в нем что-то шевельнулось?
— Мне кажется, он испытывает ко мне такую же любовь, как к вину, хотя не любит джин. Он отдал предпочтение мне, а не тому парню, на которого работал. Хоук рассматривает меня как вариант собственной личности. И где-то в глубине приказ убить меня по чьей-то указке противоречит его правилам. Не знаю. Но я бы тоже не смог его убить.
— Ты тоже считаешь себя в чем-то с ним схожим?
— У меня ведь есть чувства, — сказал я. — Я люблю.
— Да, это верно, — откликнулась Сюзан. — И делаешь это с большим успехом. Давай вернемся в спальню и там допьем последнюю бутылку шампанского. Продолжим наш разговор о любви, и, может, как говорят наши студенты, тебе еще раз захочется заняться этим самым.
— Сюз, — заметил я. — Я ведь не так молод, как они.
— Знаю, — ответила Сюзан. — Я воспринимаю это как вызов.
Мы вернулись в спальню, легли на кровать, тесно прижавшись друг к другу, пили шампанское и смотрели какой-то фильм по ночному каналу в темноте комнаты, овеваемой воздухом кондиционера. Жизнь, может, и переменчива, но иногда все идет как надо. Фильм по ночному каналу оказался «Великолепной семеркой». Когда Стив Маккуин, глядя на Эли Уоллака, сказал: «Мы прорвемся, дружище», — я повторил это вместе с ним.
