Я нашел одну руку, выпрямил ее, напряг пальцы и ткнул ими в его глаза. Правда, промахнулся, но большой палец оцарапал его щеку, оставив на ней узкую бороздку. Я успел увидеть, как она стала окрашиваться в красный цвет.
И на этот раз я увидел его дубинку.
Потом лицо Домано, дубинка, комната — все испарилось. Боль потускнела и исчезла. Темнота вздыбилась вокруг, как шторм, подхватила меня и превратилась в черноту.
Мир — это замечательно...
Мир кончился. Вот-вот должна быть объявлена война.
В себя я пришел в своей машине, распростертым на переднем сиденье. Первые двадцать минут я едва двигался, ибо боль терзала меня в нескольких местах, но я добился главного — ухитрился сесть.
Все кости казались целыми. Если не считать костей черепа, в чем я не был уверен. Но по крайней мере меня не убили. Больше того, мой специальный кольт 38-го калибра все еще гнездился в пружинной кобуре под левой подмышкой, и я сидел в своем небесно-голубом «кадиллаке» с откидным верхом. Так что ребятки оказались не совсем плохими — всего на девяносто девять процентов.
Часы показывали около одиннадцати ночи — без сознания я пробыл почти три часа. Я посидел в «кадиллаке» еще несколько минут, потом выбрался наружу и обошел его пару раз. Я мог двигаться. Кольт был заряжен. Я положил его в карман и вернулся в «Джаз-вертеп».
Столик у танцплощадки оказался пуст, чего я собственно и ожидал. Не было ни Домано, ни Верма, ни «Башки», ни худого седого типа. Я вернулся к «кадиллаку», завел двигатель и проехал фута три. Выбравшись из машины, я осмотрел колеса. Все четыре шины были такими же плоскими, как моя голова, более плоскими, чем моя голова — я ощупал голову и обнаружил шишки на ней. Они не просто спустили воздух из шин, а орудовали острым ножом.
Сев за руль и закурив, я матерился некоторое время.
Потом принялся размышлять. Как я вляпался в эту передрягу? Почему я в нее вляпался? Ах да, Зазу. Милая, маленькая Зазу.
С выражением, вероятно очень похожим на виденное мною на физиономии Башки, я сидел и вспоминал то вожделение, с которым я ожидал сегодняшнего вечера. Пока, Зазу...
Было шесть тридцать, темнота уже сгустилась вокруг квартирного отеля «Спартан», и все, включая меня, было готово, хотя оставался еще час до того момента, когда я должен был заехать за Сиваной, моей исполнительницей танца живота. Ну, на самом деле она не была моей. Пока. Прошлой ночью я познакомился с ней в одном заведении после ее последнего выступления.
Во время особенно очаровательного движения ее рубин выскочил из пупка и подкатился к моим ногам, поэтому, естественно, я поднял и сохранил его. Я даже согрел его для нее. К тому времени, когда она подошла крадучись ко мне, чтобы забрать свой бесценный камень, я успел узнать у бармена, что пила Сивана, и на столе ее уже ожидали две «Растворенные жемчужины». Там же стояли два стаканчика кукурузного с водой для меня.
Когда мы их выпили, Сивана сообщила по секрету, что обладает «абсолютным мускульным контролем» и что ее рубин никогда не выскакивает сам. Она выстреливает им. И даже может попасть в цель.
— Абсолютный мускульный контроль, вот как? — поразился я. — Приходите завтра ночью в мою маленькую старенькую квартиру и захватите с собой свой рубин, а я достану свой шарик, и мы посоревнуемся. — Каким бы невероятным это ни казалось, она посчитала, что это может быть интересно. — Может — подтвердил я. — Это будет самая замечательная игра в шарики, какую когда-либо видел Лос-Анджелес.
Я взглянул на нее и кивнул на стакан с напитком.
— А что намешано в «Растворенной жемчужине»? Молоко? О, Боже! Вы пьете молоко?
— Только на работе, — ответила она.
Завтра ночью она бы выпила мартини. Могу я приготовить мартини? Ха! Я приготовлю такой мартини, что ее рубин выскочит сам и вместо него у нее в пупке окажется перченая олива или даже помидор с укропом.
Да, но в ее распоряжении будет только пара часов — она должна поспеть на шоу в десять. Ух! Пара часов? Ну... О’кей, начнем хоть с пары часов.
Так размышлял я в своей скромной квартирке в «Спартане». Я навел в ней чистоту, накупил всякой вкуснятины в ближайшем еврейском магазинчике деликатесов, подобрал пластинки, подходящие для танца живота, и намешал большой кувшин мартини. Кувшин отдыхал в морозилке, охлаждаясь до предела. В нем было на один стаканчик меньше, чем надо, поскольку я опробовал свой продукт и остался им удовлетворен — он уже начал согревать мне желудок, словно раскаленный рубин.
Клинг-клонг. Это зазвонили колокольчики на моей входной двери. Еще не было и семи. Сивана пришла раньше. На целых полчаса, не дождавшись, когда я заеду за ней. Я бросился к двери и распахнул ее.
— Добрый вечер, мистер Скотт.
Я ее не знал, и она меня не интересовала. Я ждал Сивану.
В коридоре же стояла маленькая блондинка, глядя снизу вверх на меня кроткими карими глазами. Вероятно, маленькая — не совсем верное слово: пять футов четыре или пять дюймов. Белый плащ, застегнутый на все пуговицы, вполне мог скрывать прелестную фигуру, судя по тому, как он выпячивался на ее груди. Но она была молода — не старше двадцати-двадцати одного, прикинул я, возможно, девятнадцать. Этакая серая мышка. Однако ее лицо имело приятные, правильные черты — может, все дело было в отсутствии косметики?
Я с надеждой спросил:
— Вы не ошиблись квартирой?
— Нет. Мне очень нужно поговорить с вами, мистер Скотт.
— О чем же?
— Можно мне войти? Впустите, пожалуйста!
Я заколебался. Однако на желтых страницах в телефонной книге фигурируют мои телефоны — рабочий и домашний. У меня оставалось еще полчаса. Я мог уделить этой мышке минут десять-пятнадцать.
— О’кей, — я отступил в сторону и, когда она вошла, затворил дверь.
Она села на диван, а я плюхнулся на один из пуфов.
— Что вас привело ко мне, мисс?
— Вы детектив. И хороший. Я много слышала о вас, мистер Скотт. Считаю вас лучшим детективом в Лос-Анджелесе. И честно думаю, что вы можете сделать то, чего не сделает никто в мире!
— Спасибо, — сказал я. — Но что именно вы хотите, чтобы я сделал?
— Я хочу, чтобы вы помогли моему папочке.
— Так. Что за проблема у вашего папочки, и чем я смогу помочь ему?
— Понимаете, он бизнесмен, а другие бизнесмены пытаются выжить его из бизнеса!
Все, что она говорила, было весьма драматичным, отмеченным восклицательными знаками. В общем, я убедился, что она была милой маленькой мышкой. С очень живым голосом, полным энергии и воодушевления. Чуть-чуть искусно наложенной косметики, и она превратилась бы даже в очень привлекательную женщину. Но она была слишком молода. Во всяком случае для меня.
Правда, мне и самому-то всего тридцать. Но некоторое время назад, когда я занимался делом Джонни Троя, один подонок убил молоденькую девочку в моей квартире. Изнасиловал и убил. Напарники подонка пустили слух о моей виновности. И хотя позже я доказал голословность таких утверждений — и даже застрелил главного ублюдка, я пережил весьма неприятное время. Так что с тех пор я старался был осмотрительным, по крайней мере на публике, и появлялся в городе только со вполне зрелыми красотками.
Сиване, например, было года двадцать три-двадцать четыре. Может, на год больше. Да, Сивана! Пора закругляться и отправляться за ней.
— Послушай, золотце, — мягко заговорил я, — это не совсем по моей линии. Как правило, я работаю по делам об ограблении со взломом, шантаже или убийстве. А обычная деловая конкуренция не моя специальность.
— Но она вовсе не обычная, — возразила она с широко распахнутыми глазами. — Эти другие бизнесмены скорее всего замочат папочку.
— Замочат? — Это слово показалось иностранным в ее свежих, юных, ненакрашенных устах.
— Они скорее всего застрелят его.
— Застрелят? Они...
— Они уже попытались застрелить его сегодня.
У меня появилось подозрительное ощущение, как у человека, севшего в лужу. Я знал об одном сегодняшнем убийстве, но...
— Они пытались застрелить его? — наконец пришел я в себя. — Сегодня?
Она энергично кивнула.
Я почувствовал, как стал холодеть мой позвоночник. Как если бы кто-то игриво вылил на него мартини. И тут я начал думать о напрасно смешанном мартини.
— Золотце, — вкрадчиво произнес я. — Как вас зовут?
— Зазу.
— За... Еще раз, пожалуйста?
— Зазу. Я — Зазу Александер.
Это имя ничего мне не говорило, но иное дело — фамилия Александер. Так, во всяком случае, мне показалось, и я спросил:
— А ваш отец?
— Мой папочка — Сирил Александер.
Сирил Александер — самый главный мафиози города. Лос-Анджелес чище многих других городов, во всяком случае в том, что касается всевозможного рэкета, но в любом большом городе хватает грязи. А Александер контролировал почти всю грязь.
