раздался дикий вой – в алмазной мастерской включилась сигнализация. Или Таль установил на нее таймер, или у этих сукиных детей имелся третий сообщник, оставшийся в здании. Вылезая из машины, я прикидывал, сколько минут пройдет до того, как первый прибывший по тревоге полицейский поинтересуется у меня, а что я здесь, собственно, делаю.
Меньше чем в двадцати сантиметрах от моего заднего бампера лежала живая бандероль. Девушка была без сознания, но дышала. Навскидку ей было лет двадцать пять, может, меньше. Одной рукой с выставленным вперед локтем она прикрывала лицо, как будто защищаясь от удара. Кончики пальцев касались рассыпавшихся по плечам черных волос. На ней была белая блузка с длинными рукавами и кружевными манжетами, заправленная в длинную темно-синюю юбку.
Юбка задралась почти до пояса, открыв красивые стройные ноги в белых мужских носках и лодочках – без каблуков, но все равно очень элегантных. Во второй половине XX века существует только одна группа молодых девушек, которые одеваются подобным образом, – это члены ультраортодоксальных общин из Бней-Брака и Иерусалима. На какое-то мгновенье мне даже показалось, что она мертва. Я наклонился ниже и заметил у нее между ног темное пятно. Кровь частично свернулась, но кровотечение продолжалось, и по асфальту расплылись причудливые геометрические узоры. На шее девушки виднелась глубокая ссадина, а когда я приподнял ей голову, то нащупал чуть повыше затылка чудовищных размеров шишку. За всю карьеру в полиции мне только дважды пришлось столкнуться со случаями изнасилования, потому что ими занимался другой отдел. Но даже без этого я бы все равно понял, что произошло. Издалека послышался надрывный гул двигателя. Кто-то явно пытался выжать максимум из второй передачи. Я замер в напряжении, но гул утих. И только сигнализация продолжала завывать.
Я поднял девушку, осторожно уложил на заднее сиденье своего автомобиля и поехал в направлении полицейского участка Рамат-Гана, чтобы сообщить об ограблении и попросить вызвать скорую для потерпевшей. Я уже вырулил на улицу Жаботински, когда задумался и притормозил. Физически она не очень пострадала. Крови, конечно, было много, и выглядело это пугающе, но угрозы для жизни, скорее всего, не представляло. Окажись на ее месте любая другая девушка, я бы сдал ее на руки первой женщине-полицейскому, а назавтра, возможно, позвонил, чтобы узнать, как себя чувствует пострадавшая. Этой же девушке я бы тем самым полностью поломал жизнь. В полиции завели бы дело об изнасиловании, а потом, действуя строго по инструкциям, стали бы устанавливать алиби всех ее знакомых. Вопреки расхожему мнению, в девяноста случаях из ста жертва знала насильника до случившегося. Я попытался вообразить, как эти религиозные ребята отреагируют на известие о том, что изнасилована женщина из их общины. Довольно скоро я пришел к заключению, что не имею об этом ни малейшего представления.
Мимо меня в направлении алмазной биржи пронеслись две патрульные машины. Голубые отблески мигалок на секунду осветили белоснежную голень, под неестественным углом застрявшую между передними сиденьями. Я крутанул руль и поехал домой.
Припарковаться на Мапу, как всегда, было невозможно, и мне пришлось довольно далеко нести девушку к дому на руках в надежде, что никому из соседей не взбредет в голову выйти прогуляться с собачкой. И, как всегда, когда тащишь что-то тяжелое, не сразу разберешься с ключами, но в конце концов мне все-таки удалось открыть дверь. Я опустил девушку в кресло, и она тут же свернулась в позе эмбриона. Разложив диван, я перенес ее туда. Она не выказывала ни малейшего намерения очнуться.
Я направился в ванную смыть с себя кровь. С моих волос в раковину стекала розоватая вода, и я рассматривал ее, пока слабый, но отчетливый стон не заставил меня вернуться в гостиную. Нет, она не пришла в сознание. По-видимому, в забытьи она попыталась съежиться еще сильнее и задела открытую рану. Я укрыл девушку и отодвинул волосы у нее с глаз. Осторожно приподнял пальцем веко. Зрачка я не увидел. Только белок с тоненькими красными прожилками. Значит, она не придет в себя еще часа три, а то и четыре.
Я сел в большое кресло и подтянул к себе телефон. После краткого раздумья набрал номер, который давно выучил наизусть. Трубку сняли почти сразу.
– Кравиц слушает.
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Джош?
– Я.
– Псих ненормальный. Сейчас пять утра.
– Я в курсе.
– Все настолько серьезно?
– Не знаю.
На заднем плане внезапно послышался заспанный голос. Женский. Кравиц ненадолго прикрыл трубку ладонью, а потом снова заговорил:
– Буду у тебя через двадцать минут.
– Не у меня. В другом месте.
– Что случилось?
– Я же тебе сказал. Пока не знаю.
– Джош, ты вытаскиваешь меня из постели в пять утра, и все что ты имеешь мне сообщить, это то, что ты не знаешь, насколько это серьезно?
– Да.
На минуту воцарилось молчание.
– Ладно. Приходи в «Баба».
– Хорошо.
– Через двадцать минут.
Я положил трубку. Накинул на футболку куртку, а через десять минут, припарковав машину на стоянке у кинотеатра «Пеэр», уже входил в «Баба». Подхватил со стойки бутылку пива и устроился за одним из деревянных столиков. Кроме меня в баре сидели два толстых рыбака, которые, окинув меня взглядом, снова вернулись к беседе о том, что Муса использует для рыбалки динамит и в конце концов портовая инспекция его накроет. Я вытащил из квадратной подставки салфетку и изобразил огромный нос с хищными ноздрями и широкой переносицей, а потом пририсовал к нему один закрытый глаз.
– У тебя получается все лучше и лучше.
Я поднял голову. Даже в этот ранний час Кравиц в своей застегнутой на все пуговицы синей куртке офицера полиции сиял, как до глянца начищенное зеркало в туалете «Хилтона». Все теории о честолюбии людей маленького роста писаны с Кравица. Метр шестьдесят восемь, прямая как палка спина – инспектор, один из самых молодых в полиции, отличался острым, как стрелки на форменных брюках, и блестящим, как носки выглядывавших из-под них итальянских туфель, умом. В последние годы у него появилась слегка кошачья походка, которая, по его мнению, выглядела угрожающе. Он сел рядом со мной и сделал знак официанту Гассану, чтобы принес ему кофе – не пиво и не сок, ошибиться было невозможно. Он сложил вместе два пальца, как будто осторожно держал маленькую чашечку: голова чуть откинута назад, губы вытянуты вперед, готовые отпрянуть от обжигающе горячего напитка. Гладкая кожа отливает – даже зимой – загаром, скрывающим усталые морщинки.
– С тобой все в порядке?
– Да.
– Это плохо. Значит, зря я посреди ночи вскочил с постели.
– Не уверен.
– Джош, никакой информации
