– Вы имеете право на две таблетки валиума, – произносит Пакстон официальным тоном.
– Валиума? От него никакого проку. Черт, меня же вот-вот убьют! Почему бы не дать мне кокаину или хотя бы пивка?
– Простите, у нас есть правила, – торопится вставить начальник.
– Ну да, и по одному из этих ваших правил я должен отвалить на тот свет здоровехоньким.
– Так здесь и написано, черным по белому.
Коди смеется и трясет головой, испытывая недоверие и отвращение. Они, наверное, торопятся, а ему не к спеху.
– Десять лет назад, задолго до того, как вы оба здесь появились, сидел тут один бедолага, Ножовка Хендерсон. Все называли его Нож – для краткости. Он убил кучу народа и, скажем так, не без помощи ножовки. Словом, в конце концов Ножу назначили свидание с иглой. Накануне этого события он наглотался обезболивающих и валиума – накопил на такой случай. Его нашли на пороге камеры вырубившимся. Держу пари, у вас там черным по белому прописано правило, что в отсеке смертников нельзя кончать с собой, и уж точно не перед самим развлечением – большой казнью. Ну, все напряглись, быстренько сволокли Ножа в больничку, промыли ему желудок, кое-как откачали и так же быстренько вернули сюда – еле поспели ко времени казни.
– Очаровательно, – отзывается начальник тюрьмы. – У вас все?
– Если честно, я на дух этого сукина сына не переносил, даже радовался, когда с ним покончили.
– Так у вас все?
– Почти. У меня еще есть два часа сорок минут.
Доктор Пакстон откашливается.
– Думаю, можно закругляться, – говорит он.
Коди спрашивает, глядя на него:
– Это вы будете констатировать мою смерть?
– Я. Это входит в мои обязанности. Такая работа.
– Работа? Та самая, о которой вы мечтали, когда шли учиться на врача?
– Хватит, Уоллес, – вмешивается начальник тюрьмы.
– Не иначе, вы были последним в своем выпуске, раз получили такую дерьмовую работенку.
– Все, уймитесь, Уоллес.
– Скольких вы уже признали мертвыми после смертельной инъекции?
– Троих.
– Вам не становилось от этого не по себе?
– Вообще-то нет.
Коди внезапно вцепляется в решетку прямо перед носом у Пакстона.
– Настоящим я заявляю, что вполне здоров для того, что быть убитым государством. Маленькая проверка закончена, можете проваливать.
Пакстон достает пластмассовый пузырек.
– Держи свой валиум, приятель.
После этих слов врач торопливо ретируется, и через несколько секунд вдали с грохотом закрывается дверь.
Начальник тюрьмы изучает свой блокнот и говорит:
– Так, идем дальше. Последнюю трапезу вам принесут в девять часов. Вы действительно хотите замороженную пиццу?
– Да, я же сказал. С этим будут проблемы?
– Нет, но вы можете заказать что-нибудь гораздо лучше. Как насчет толстенного бифштекса с жареной картошкой и шоколадного пирожного? Ну, типа того.
– Похоже, это вечер сплошных трудностей. Какое вам дело, что я съем перед смертью?
– Ладно, ладно. А капеллан? Хотите, чтобы вас посетил капеллан?
– Зачем?
– Ну, не знаю. Поговорить.
– О чем тут разговаривать?
– Не знаю. Он несколько раз через это проходил, я уверен, он что-нибудь придумает.
– Сомневаюсь, что у нас с ним найдется много общего. Я в жизни не бывал в церкви, господин начальник, и уж точно не молился там. Мы с Брайаном грабанули парочку церквей в провинции с голодухи. Жратва там – полный отстой: арахисовое масло, дешевое печенье. Все в этом роде. Такая дрянь, что мы бросили потрошить церкви и вернулись к грабежам домов.
– Понятно. Большинство, стоя уже на пороге своего конца, хотят убедиться, что они в ладах с Богом, некоторые исповедуются в своих грехах и так далее.
– Зачем мне исповедоваться в моих грехах? Я их даже не помню.
– Значит, капеллана звать не надо?
– Мне все равно. Если это требуется ему самому, чтобы чувствовать, что он зачем-то нужен, то пускай придет. Кто там еще у вас в списке? Репортеры, политики? Кому еще необходимо урвать что-то от меня, пока я жив?
Начальник тюрьмы, игнорируя вопрос, что-то вычеркивает.
– Как быть с вашим имуществом?
– С чем?
– С имуществом. С активами, вещами.
Коди со смехом разводит руками.
– Это вы в самую точку, начальник! Сами видите, восемь на десять, вот и весь мой мир последние четырнадцать лет. Здесь все, что я нажил.
– Как быть со всеми этими книгами?
– С книгами?.. – Коди отступает в середину камеры и оглядывает свое собрание. – Это моя библиотека, тысяча девятьсот сорок книг. Все присланы мне одной сердобольной леди из Норт-Платта, Небраска. Для меня они бесценны, а для всех остальных ничего не стоят. Я бы попросил вернуть книги ей, вот только мне не по карману пересылка.
– Мы не оплачиваем транспортные расходы.
– Я и не прошу. Передайте их в тюремную библиотеку. У меня больше книг, чем там.
– Библиотека не может принимать книги от заключенных.
– Еще одно блестящее правило! Может, объясните хотя бы его?
– У меня нет объяснения.
– Его вообще нет, как и для большей части ваших правил. В огонь книги, и дело с концом! Сожгите их вместе со мной, устройте первую литературную кремацию в истории этого распрекрасного штата.
– Ваша одежда, судебные дела, телевизор, письма, радиоприемник, вентилятор?
– В огонь, в огонь! Мне плевать.
Начальник тюрьмы чиркает в списке, опускает блокнот и откашливается.
– Ну как, Уоллес, – говорит он тихо, – вы обдумали свое последнее слово, предсмертную речь?
– Думал-думал, да так ничего и не решил. Что-нибудь придумаю.
– Одни борются до самого конца, до последнего мгновения твердят, что невиновны. Другие просят их помиловать. Кто-то плачет, кто-то бранится, кто-то цитирует Писание.
– Я думал, это ваша первая казнь.
– Первая, но я готовился. Прослушал несколько предсмертных речей. Между прочим, их записывают и хранят.
– Зачем нужны эти записи?
– Чтоб я знал! Таковы правила.
– Ну, конечно. Сколько времени мне дадут на это самое последнее слово?
– Ограничений не предусмотрено.
– То есть, по вашим правилам, я могу затянуть волынку и днями трепаться, а вы будете ждать?
– Технически, наверное, да, но я, скорее всего, в таком случае устал бы и подал сигнал палачу.
– Это же нарушение правил!
– Ну и что? Вы подадите на меня в суд?
– Я бы с радостью, не сомневайтесь. Между прочим, я выиграл четыре иска из пяти. Жаль, вас мне так и не удалось прищучить.
– Да, а теперь уже поздно.
– Кто будет палачом?
– Его личность никогда не разглашается.
– Правда, что он сидит в темной каморке неподалеку от моей койки, перед односторонним зеркалом, и ждет сигнала от вас, господин начальник? Так все это устроено?
– Приблизительно так.
– Он что же, незаметно приходит и так же незаметно уходит, получает тысячу баксов кэшем – и никто не знает его имени?
– Никто, кроме меня.
– У меня к вам вопросик, господин начальник. К чему вся эта секретность? Американцы так любят смертную казнь, так почему же не устраивают экзекуцию на публике? Раньше, между прочим, устраивали. Я много читал о казнях в былые времена. Люди обожали это зрелище, съезжались издалека поглазеть на повешения и расстрелы. Развлечение что надо, торжество правосудия! Потом они опять тряслись в своих фургонах, довольные собой. Как же, око за око! Почему мы от этого отказались, господин начальник?
– Законы пишу не я.
– Мы стыдимся того, что делаем?
– Может быть.
– Лично вам стыдно, господин начальник?
– Нет, мне не стыдно, хотя выполнять эту обязанность мне не нравится.
– Трудно в это поверить, господин начальник. Думаю, вы проделаете это с удовольствием. Вы выбрали работу в исправительном учреждении, поскольку верите в эффективность наказания. А это – его кульминация, великий момент. Первая ваша казнь, вы на ней главный. Со сколькими репортерами вы сегодня разговаривали, господин начальник? Сколько дали ин– тервью?
