— И вот, раскинув сети, стал я ждать результатов своей бурной деятельности. Прошло десять дней. Потом ещё пять. Нет ни брызговиков. Ни карты. Ни хера. И звоню я в фирму многократно — чувствую себя полным опуском, когда они мне заливают, что, мол, может месяц придётся ещё повременить. Что в Киеве нет нужных карт и прочую туфту.
И куда-то мастер мой пропал. Ни денег, ни товара. Вот хорь хромоногий!
Дома начали смотреть на меня немного косо. Особенно сын, когда приезжал с учёбы.
Кульминацией моих телодвижений стал консервный нож, купленный за пять гривен на евпаторийском рынке. Он ничего не хотел открывать. Более того — при попытке вскрытия так корёжил банки, что консервы приходилось выбрасывать Домашние надо мной стали вначале тихо, а потом и в открытую, посмеиваться.
Не выдержав морального прессинга, я как-то с утра поехал в Симферополь в компьютерную фирму, где вторую неделю прокисал мой компьютер без нужной видеокарты. Мне объяснили, что после четырёх часов дня мой вопрос решат. Я ждал в машине шесть часов.
Читал, курил, жрал… Только что не дрочил — время, сам знаешь, тянется в таких случаях как слюна с хорошего будуна. Но ни после четырёх, ни после пяти ничего не решилось. Я, понятно, вспылил. Но мне вежливо объяснили, что криком ничего не добьёшься. И предложили уебнуть по-хорошему, и опять ждать.
Что я и сделал. На обратном пути заехал на СТО и встретил мастера. Он сказал, что нужных мне брызговиков не было. Но и денег моих у него пока нет — он, видите ли, поистратился на авторынке. Предложил подождать. Я снова вспылил. Но и он мне пояснил, что орать не хер — отдаст он мне эти вонючие деньги. Но надо подождать.
На следующий день, не выспавшись от злости, я поехал в Симферополь за видеокассетами для своего салона.
И здесь (клянусь всей выручкой за всю жизнь — не вру!) произошло вот что.
Около села Родникового меня обогнала маленькая машинка, типа «хонды» или «ниссана» двудверного. Старенькая. Совершенно мне не знакомая. И на её грязном заднем стекле большими буквами детской рукой были выведены слова: «ТОЛСТЫЙ ЛОХ».
Мать честная!!!
Я чуть не сошёл с дистанции…
Мало того — ситуация на трассе была такова, что до самого тоннеля, который возле Симферополя, я не мог её обогнать. И пришлось мне всё время перечитывать кошмарную фразу, так нелестно меня характеризующую.
А ты говоришь: пруха-непруха…
Правда, на следующий день всё стало быстро выравниваться. И нож консервный поменял на нормальный. И видеокарту новую выдали. И мастер отдал с извинениями мои бабки.
Но тем не менее… Вот такая история.
Витек за рулём тихо давился от смеха:
— Чувак… такое захочешь — не придумаешь! «Толстый лох!» Не, — ну что, в натуре, так и написано было? Ну уморил, бродяга!
Толстый тоже немного посмеялся за компанию. А потом с интересом спросил:
— Слышь, дядя? А что ты там плёл в кафе, что желтуха — это дар божий? Я что-то не вкурил до конца тему…
Витька громко щёлкнул пальцами:
— Да просто всё, Толстяк. Просто ты бухаешь, жрёшь всякую херню, пьёшь воду из-под крана с будуна, а тут в расцвете лет — динь — дилинь — звоночек с того света. Типа, стоять — бояться, мохнатый! И по печени тебя — хрясь! И вот ты уже водичку кипятить начинаешь.
На свининку опасливо поглядываешь. Да и с бухалом — сам же говорил — не то уже…
— Ну, в принципе, я согласен, — задумчиво ответил Володя. — Я ведь как с первого курса начал подливать шар, так и всю дорогу гасил как глухонемой. Но после желтухи попустился — это точно.
— А ты в каком году закончил нашу богадельню? — спросил Витька, включив омыватель стёкол.
Толстый недовольно посмотрел на плохо работающий дворник и пробурчал:
— В девяносто первом. Потом покорячился три месяца на заводе как бы инженером, и, после двух первых невыплат зарплат, дунул в Польшу за турецкими свитерами.
— А бухать в школе начал? Или в универе? Ты что-то там про ваш прикольный колхоз плёл, как вы там упивались в сиську. Расскажи — уж больно весело у тебя получается, чел!
— Виктор ободряюще глянул на друга, и заметил:
— И как мы с тобой в универе не встретились — ума не приложу!
Володя расслабился, и откинувшись на спинку сидения, артистически поклонился. Затем устроился поудобнее и приступил:
— Только ты главное на дорогу смотри. А то будет нам колхоз… С чего же там у меня всё начиналось?
Рассказ Толстого о бухле, студенческой жизни и пятновыводителе.«…Было это давненько…В один из пасмурных дней июня я сел на унитаз с одной единственной целью — прочитать программу для поступающих в вузы. А надо сказать, что я был очень способный в средней школе. Я успевал участвовать в общественной и в общеобразовательной жизни родной школы только по одной единственной причине это не стоило мне большого труда.
И поэтому, получив лишь одну четвёрку по физической культуре в аттестате, я был весьма самоуверен. Так вот — в конце июня я зашёл в клозет с программой для абитуриентов, чтобы сделать свой выбор. Сделать выбор своей дальнейшей судьбы и профессии, если угодно. После десяти лет нормальной учёбы я имел на это полное право, и сиденье унитаза показалось мне достойным местом для такого важного решения.
И я его сделал.
Заметив, что программа по математике занимает всего две страницы, (в отличие от программ по истории, биологии в пять страниц и более) я решился. И в течение недели подал свой почти отличный аттестат в Симферопольский университет на факультет математики.
Меня приняли. Приняли, и всё тут. Может потом жалели они, может быть немного сомневался и я — теперь это не важно.
Одним словом, первого сентября одна тысяча … года, среди студентов, принимавших клятву на верность университету, стоял и я, слабо понимая текст, но отчаянно шевеля губами:
«…как советский студент обязуюсь высоко нести знамя науки, и хранить честь и достоинство … служить истине и не забывать о товарищах…»
О, как я был молод и наивен! Я нравился только сам себе, своей маме, ну и, может, ещё кому-нибудь, там, далеко на небе. Там высоко, наверное, тоже кто-то шевелил губами, и вторил: «обязуюсь служить…» Смешно. Но игра есть игра. И клятва была произнесена.
А потом меня поселили в студенческое общежитие в комнату за номером двести тридцать восемь.
Боже, сколько там было блевотины, когда я впервые переступил порог своего будущего жилища! И выбитое окно. И ободранные обои. И вышибленная дверца у шкафчика для верхней одежды. Мы с мамой всё это вымыли дочиста, постелили мою кровать и прикрыли разбитое окно одеялом. И потом, я, проводив её на автобус, пообещал, что со мной всё будет в порядке. И остался один. В огромном, как мне тогда казалось, взрослом мире.
Когда я вернулся с автовокзала, уже стемнело. Под моим новым жилищем стояло четверо курсантов местного военного училища. Они были сильно на взводе и ревели как ненормальные:
— Короля общежития! Пусть выйдет король! Мы желаем иметь его разных позициях, и ваша общага будет нашей!
Я, ничего толком не понимая, на всякий случай укрылся за ближайшим толстым деревом.
Курсанты продолжали орать как резанные, и через некоторое время в проёме входной двери показался крепенький человечек в семейных трусах. Он не спеша спустился со ступенек, и вразвалочку подошёл к дебилам в военной форме. Широко расставив ноги, крепыш вежливо пояснил:
— Король нынче в академотпуске — я заместо него!
— А нам по хэру — для начала тебя атхуячим! — закричал самый маленький и задиристый воин, который судя по акценту был из южан.
Тогда человек схватил его за ремень и с силой откинул метра на два. Затем прихватил ближайшего бойца за шкварник и резко ударил его лбом в лицо. Я затаил дыханье. Я кое-что понимал в деревенских драках, но обычно всё сопровождалось какими-то угрозами, матом и криками. Здесь же всё было безмолвно и быстро. Оставшиеся желающие лицезреть короля растерянно отступили на несколько шагов, отдалившись от поверженного товарища, и один из них примирительно проблеял:
— Да ладно тебе, мужик — чего ж сразу так драться? Не надо… Мы так…
— А если так — то и не хер в жопу орать, короля тревожить — спит он!
— Мы поняли всё… — прошептал старший боец с нашивками сержанта. — Спит — значится мы, это… потом придём… дело у нас к нему…
Увидев замешательство противника, вышедший заместо короля мужик тихо без шуток посоветовал:
— Валите нах лучше, а то не дай бог он проснётся!
Закончив плодотворный диалог с опозоренными воинами, парень широко зевнул, подтянул трусы, и медленно побрёл в сторону входных дверей моего, теперь уже родного общежития.
