Ее руки торопливо гладили кота.
— Я знаю, почему они обвинили его. Я это отлично понимаю. Только потому, что его видели с этой девчонкой Дотери. Дурные знакомства портят репутацию. О нем ходили слухи, а что могла я сделать для мальчика без отца, когда надо было зарабатывать на хлеб в этой Богом забытой дыре? Могла ли я выйти на улицу и объяснить им? Или защитить его на суде? Адвокат сказал, что ему лучше признаться. Не то его будут судить не как несовершеннолетнего, а как взрослого и посадят в тюрьму. Ну, он, естественно, признался, а мне в тот же вечер объяснил, что все это ложь. Он не взломщик. Он поклялся мне, что он не взломщик. Но как он мог это доказать? Человек виновен, пока не будет доказана его невиновность. Вы адвокат, вы это знаете. И еще вещи в подвале, которые он честно купил у мерзкого мальчишки, а тот убежал из школы. Я пошла к директору и изложила ему все факты. Но он наотрез отказался принять меры, чтобы того мальчишку нашли, мальчишку, который занимался взламыванием. Наотрез отказался, и тут мне стало ясно, что директор и начальник полиции по каким-то своим соображениям покрывают истинных преступников. Их побуждения стали мне ясны благодаря тому, что я слышала о торговле белыми рабынями в дни моей юности. Платки с хлороформом, белые гробы. Я написала письмо губернатору штата, а когда он не ответил, позвонила ему лично. Я сказала ему, кто я такая. Мой отец был одним из основателей водоснабжения Маунтин-Гроува, богатым человеком в свое время, и всегда верно трудился в интересах партии. Но в нынешнем мире лояльности нет ни внизу, ни наверху. За все мои старания они прислали человека, который мне угрожал. Обещал, что меня запрут в сумасшедший дом, если я попытаюсь найти управу на губернатора. Вот каких сфер достиг заговор — Капитолия штата! Я поняла, что бороться бесполезно. Они отправили моего сына в исправительную школу на много-много лет. Все та же старая история... В конце-то концов, Христа ведь распяли.
Ее пальцы сжимали кота — крепче, крепче. Он вырвался, пронесся по комнате, как струя бурого пара, и укрылся в углу позади моего кресла. Опустившись на колени рядом с креслом, она тянула руку к коту и умильно звала:
— Иди к мамочке. Иди же, Гарри! Мамочка не хотела сделать бобо своему мальчику.
Но кот не давался. Глядя на ее затылок, я увидел седые волоски, ускользнувшие от краски. Ее духи били мне в ноздри, как аромат похоронных цветов, маскирующий запах тления.
— А Дотери все еще живут тут?
— Откуда мне знать? — Она присела на корточки и сердито поглядела на меня снизу вверх. — Уверяю вас, я не имею ничего общего с подобными людьми. Мой отец был почтенным человеком, а в свое время и богатым человеком. Он происходил из старинного рода штата Огайо. Откуда взялись Дотери? Никому не известно. Это люди без истории.
И она вновь принялась выманивать кота:
— Выходи, Гарри! Не будь дурачком, милый. Мамочка знает, мы просто дуемся. Мамочка не хотела сделать нам бобо.
Она заползла в угол. Кот презрительно увернулся от ее протянутых рук и скрылся за пианино. Это была игра. Возможно, заключавшая каждый вечер. Но надменный кот и женщина в закрученных чулках действовали на меня угнетающе.
— Где живут Дотери?
Видимо, она расслышала нетерпение в моем голосе. Поднявшись на ноги, она вернулась к табурету перед пианино и с чопорной вежливостью опустилась на него, как будто я отвлек ее от хозяйственных забот.
— Дотери, — сказал я. — Где они живут?
— Вы сердитесь. Не сердитесь. Все на меня сердятся, и тогда я желаю им смерти — еще один грех на моей совести. Вы адвокат, вы должны понять. Прежде они жили над лавчонкой в том конце города. Лавчонку они использовали как ширму для своих темных делишек. А что теперь, не знаю. Я уже много лет не осмеливаюсь бывать в той части города. Иногда на рынке я вижу женщину, внешностью напоминающую миссис Дотери. Возможно, ее подсылают, чтобы спровоцировать меня на признание. А потому я с ней, разумеется, не говорю, но внимательно слежу, не украдет ли она что-нибудь. Если бы мне удалось хоть раз поймать ее, весь заговор был бы раскрыт.
— Никакого заговора нет! — Я не знал, стоило ли говорить это, но обязан был сказать, прежде чем серая паутина затянула бы всю комнату.
Она потрясенно молчала почти минуту.
— Может быть, я неверно поняла ваши слова? Мне показалось, вы сказали, что никакого заговора нет?
— Его нет в том смысле, какой вы имеете в виду.
Она кивнула.
— Вижу. Я вижу, что вы такое. Я приняла вас за умного, образованного и доброжелательного человека. А вы еще один фальшивый притворщик, еще один враг моего сына.
Я встал.
— Миссис Хейнс, вы никогда не обсуждали все это с доктором?
— А что может об этом знать доктор?
— Он дал бы вам полезный совет.
Она поняла, о чем я говорю, и, по-моему, даже секунду взвешивала мои слова. Но страдальческая ярость перед лицом реальности взяла верх.
— Вы подвергаете сомнению здравость моего рассудка?
— Я имел в виду совсем другое.
— Не лгите мне! — Она ударила кулаком по бедру. — Я разговаривала с вами откровенно и доверчиво, а вы сидели тут и скрывали, что у вас на уме. Генри знает истинность всего, что я говорила. Его отправили в исправительную школу по лживому обвинению. Они преследуют и травят его уже более семи лет. Спросите его, если не верите мне.
— Я спросил бы, если бы знал, где он.
— Генри сказал, что приедет... — Она прижала ладонь ко рту.
— Приедет сюда? А когда?
— На следующей неделе. В следующем месяце. Больше вы у меня ничего не выведаете, ничего не выпытаете. Не понимаю, зачем вы явились сюда отрицать факты, неопровержимые, как нос на вашем лице.
— Возможно, я ошибся, миссис Хейнс. — Спорить с ней не имело смысла, и я направился к двери. — Благодарю вас за вашу любезность.
Она вскочила и встала между мной и дверью. В ее движениях было неуклюжее бешенство, как будто она хотела броситься на меня. Однако причинить вред она не была способна. Весь вред, какой она могла причинить, был причинен давным-давно. Ярость, глодавшая ее внутренности, угасла, оставив ее глаза пустыми, а рот расслабленным. Помада, размазанная ее ладонью, была точно запекшаяся кровь на ране.
В первый и единственный раз она показала мне себя. Женщина, которая обитала в глубинах ее собственной опустошенности, укрытая ловкими трюками сознания и игрою теней, сказала:
— Он попал в очень тяжелое положение?
— Боюсь, что да. Хотите узнать подробнее, миссис Хейнс?
— Нет-нет. Моя голова!
Она стиснула свою темную голову, как зверя, которого надо усмирить. Кот вышел из-за пианино и потерся о ее ногу. Она упала на колени, чтобы поговорить с ним.
— Вот где ты, Гарри! Какое он утешеньице для своей старой мамочки! Он любит свою мамусеньку, ведь правда?
Кот допустил, чтобы его погладили.
В ресторане на главной улице я взял чашку кофе и кусок пирога, чтобы восстановить силы. Зал был полон молодежи. Проигрыватель наяривал рок — музыка падения цивилизации, ясно, чувак? Официантка ответила — да, у них где-то есть городской справочник. И принесла его мне.
Джеймс Дотери значился в нем как владелец магазина новинок в Норт-Энде. Его домашний адрес был тем же. Я выяснил у официантки, как туда проехать, дал ей на чай пятьдесят центов, что ее как будто удивило, и отправился дальше.
Магазин ютился в одном из тех районов неудачной застройки, которые закупоривают подъезды ко многим большим и малым городам в стране. Бакалейные и винные магазины, забегаловки и закусочные чередовались с мотелями и жилыми особнячками. Дома выглядели так, словно их только что наспех соорудили, хотя многие были построены настолько давно, что успели обветшать.
Магазин Джеймса Дотери занимал нижний этаж двухэтажной оштукатуренной обувной коробки. В витринах скудно красовались покоробленные хула хупы, пакетики с булавками, флюоресцентные носки, ледяные кубики из пластмассы с мушками внутри и другие непредсказуемые товары. Написанный от руки плакатик оповещал, что все продается со скидкой двадцать пять процентов.
На втором этаже светились окна. Дверь, которая вела на лестницу, была полуоткрыта. Карабкаясь по темным ступенькам, я почувствовал бодрящее волнение. Будто наверху меня ждала сама Холли Мэй.
Открывшая мне женщина в фартуке на мгновение поддержала эту иллюзию. Спрашивать, не мать ли она Холли, было излишне. Те же черты лица и цвет глаз. Только подернутые сединой волосы были каштановыми. Красивая женщина, прекрасно сохранившаяся для своих сорока или более лет.
— Миссис Дотери?
— Она самая.
Я протянул ей мою визитную карточку.
— Уильям Гуннарсон, адвокат.
— Может, вы к Дотери, так его дома нет. Загляните в «Повремени», может, он там. — Она недоуменно всматривалась в карточку. — Только учтите, Дотери страховых агентов на дух не переносит. И их, и все прочее, напоминающее ему, что жить вечно, на манер Бога всемогущего, он не будет.
