Гостиница «Цугшпитце» была большим зданием из серого камня лишь немногим ниже громоздившихся над ней альпийских пиков. Темный и прохладный вестибюль сильно смахивал на пещеру из-за нескольких незажженных каминов, в каждом из которых вполне можно было целиком зажарить слона, и развешанных по филенчатым стенам оленьих голов и чучел пернатой дичи.
Мы отыскали в вестибюле незанятый угол, где стояло несколько деревянных стульев с высокими спинками, и я усадил там Пэтти.
— Мне бы хотелось увидеться с Сиверингом наедине, — объяснил я, — чтобы его не испугать.
— Но ты же обещал…
— Разумеется, ты будешь со мной. Только смотри, не потеряйся.
Пэтти заверила, что и не подумает, и я ее оставил. Я пересек вестибюль и подошел к стойке, за которой стоял коротышка с соломенными волосами и пухлыми щеками с ямочками. Такими обычно представляют добреньких дедушек.
— Будьте любезны, номер комнаты мистера Сиверинга, — попросил я по-немецки.
Он поискал в журнале, пробежав мягким коротким пальчиком, таким же розовым, как голый череп Йоахима Ферге, сверху вниз по списку постояльцев.
— Сожалею, но Сиверинг у нас не значится. Может быть, в какой-нибудь другой гостинице по дороге на Цугшпитце?
Внезапно меня осенило, что Сиверинг вряд ли стал бы регистрироваться под своим настоящим именем.
— Американец, — сказал я.
— У нас живет, наверное, не меньше дюжины американцев.
Припомнив виденные мной фотографии Сиверинга, я попытался его описать. Когда я закончил, пухлый человечек молчал и смотрел на меня. Я положил на стойку несколько марок, которые тут же не без участия добренького дедушки куда-то исчезли.
— Человека, которого вы ищете, зовут Коул. Пятое крыло, номер триста двадцать семь.
Мы обменялись вежливыми улыбками. «Если дело так пойдет и дальше, — подумал я, — баварский сервис влетит мне в копеечку».
Дорогу к номеру 327 я нашел безо всяких схем. Коридоры были узкими, темными и грязными. «Зато комнаты должны быть большими», — решил я. Постучав в дверь, я ощутил, как бешено колотится мое сердце. Дело оказалось долгим, оно изобиловало насилием, но сейчас я уже был почти у цели. Хотелось бы знать, перевернется ли в своей свежей могиле Саймон Коффин.
Звук шагов по непокрытому полу. Тишина. Дверная ручка быстро повернулась, протестующе заскрипели петли.
Она стояла в тусклом свете дверного проема. В комнате позади нее было лишь немногим светлее, чем в коридоре. Очень красивая блондинка небольшого роста, она вовсе не выглядела уставшей, хотя совсем недавно проделала длинный путь.
— Мистер Драм! — с удивлением воскликнула Ильзе Сиверинг.
— Я приехал сразу, как только смог, — проговорил я.
— Не надо сарказма, — парировала она. — Я этого не люблю.
Она продолжала стоять в дверях, и я произнес:
— Может быть, Чет, вы все-таки войдете?
— Снова этот ваш сарказм.
— Знаю. Вам не хотелось бы видеть меня здесь.
— Этого я не говорила.
— Как только Саймон Коффин умер, Бадди Лидс отстранил меня от дела.
— Я в курсе. И именно поэтому вы столь саркастичны, не так ли?
По коридору прошествовала чета американцев: он в шляпе-панаме, и она в зауженных брюках.
— Немного добавить звука, и можно будет устраивать танцы, — заметил я. — Может, я все-таки войду?
— О, развеется. Извините.
Она сделала шаг в сторону, я вошел, и она закрыла дверь. Комната была просторной, вот почему коридоры были такими узкими. Весь интерьер был выдержан в потрясающем рококо: фантастические фигуры украшали стойки кроватей, обвивали ножки стульев, любовно вплетались в раму зеркала. Единственным в комнате, что имело строгие прямые линии, были ее стены, которые, по-моему, находились все-таки под прямым углом к полу и потолку. Если, конечно, не считать еще двух закрытых резных дверей на дальнем конце комнаты и одной позади меня, взглянув на которую, Ильзе подошла и заперла ее на ключ.
— Это не я придумала вас уволить, — проговорила она. — Я всего лишь хотела помочь Фреду, я всегда хотела только этого. Лишь ради этого… для этого я вскружила голову Альберту Борману. Фред уехал, и я не знала, что он собирался делать. Я сделала то, что сделала бы на моем месте любая другая женщина. Я пыталась его удержать.
— Лидс не нуждался в чьих-либо советах, чтобы меня уволить.
— Вы брали аванс?
— У таких типов, как Бадди Лидс, задатка обычно не спрашивают. Лишь очень редкие из них не платят своих долгов.
— Вы озлоблены, и мне это не нравится. Пятисот долларов плюс транспортные расходы будет достаточно? Я выпишу вам чек.
— А ваш муж, — произнес я, — где он?
— Очевидно, что здесь его сейчас нет.
— Что же здесь очевидного? Я ведь не спрашиваю, находится ли он в комнате. Я спросил, где он. За какую из дверей я должен заглянуть?
— Типичный менталитет сыщика, — проговорила Ильзе Сиверинг с сарказмом, который так ей не нравился. — Неудивительно, что вашего брата не очень-то жалуют.
Я прошелся по комнате, оглядывая весь этот кошмар в стиле барокко. Открыв располагавшуюся слева дверь, я заглянул внутрь.
— Смотрите-ка, и в Баварию приходят номера с ванными, — отметил я.
Ильзе ехидно улыбнулась.
— Почему бы вам не заглянуть в шкаф? — заметила она, указав на вторую дверь.
Я подошел ко второй двери. Она тихонько вскрикнула и бросилась ко мне.
— Подождите! — воскликнула она. — Я вовсе не хочу неприятностей. Я приехала сюда, чтобы помочь. Убедить в чем-либо Лидса было невозможно. Я пообещала ему привезти Фреда, но при условии, что он не будет задавать никаких вопросов. То, что он их мне не задавал, едва его не убило, но мне быстро оформили паспорт и заказали билет на самолет. Я приехала. Я никогда не хотела неприятностей, не хочу их и сейчас. Прошу вас…
Когда я открывал дверь, она побледнела. Да, это был еще тот шкаф. Внутри него помещалась целая спальня на тот случай, если вы путешествовали с детьми, или же повздорили с женой. Комната была небольшая и битком набитая статуэтками в стиле рококо и безделушками из морских раковин. На односпальной кровати возлежал, взирая на меня холодным взглядом, вполне одетый и бодрствующий мужчина. Меня охватило странное чувство, как будто я не то, чтобы однажды уже пережил эту сцену, но знал этого слегка помятого человека на кровати всю свою жизнь, хотя прекрасно сознавал, что до сего момента я ни разу во плоти его не видел. Его синий костюм из несминаемой ткани явно нуждался в стирке и сушке на вешалке. Он продолжал лежать, подперев голову рукой, и ответил на мой весьма бестактный взгляд точно таким же взглядом.
Всего лишь несколько секунд понадобилось мне для того, чтобы понять, почему же он все-таки не встает. На ночном столике я увидел бутылку, в которой оставалось пальца на два выпивки. В глазах человека на кровати я, вероятно, выглядел в таком же рококо, как и вся остальная комната. А может быть, наоборот, вся комната сверху донизу казалась ему абсолютно гладкой. Если бы он все-таки поднялся, то вряд ли смог бы пройти по прямой даже с натяжкой. Тем не менее, одному ему известным усилием воли он умудрялся сохранять на лице надменное и преувеличенно трезвое выражение. Это было хорошее, симпатичное лицо. Если следовать логике Бадди Лидса, то его даже можно было назвать лицом человека, за которого вы бы отдали свой голос. Лицо венчала несколько растрепанная светлая шевелюра, и все это вместе взятое опиралось, вернее сказать, опиралось бы, если бы он все-таки встал, на довольно-таки тонкокостное и длинное туловище.
— Привет, Тартюф, — поздоровался я. Человек на кровати улыбнулся и медленно, но с достоинством поднялся и сел.
— Я невольно слышал ваш разговор, — произнес он извиняющимся тоном. На предвыборном митинге его голос вряд ли нуждался бы в микрофоне. — Значит, вы — Драм, не так ли?
Ему было где-то под сорок, немногим больше, чем мне, однако каким-то образом ему удавалось создавать впечатление солидности и силы, и это превращало его молодость в политическое преимущество.
— Кто это — Тартюф? — поинтересовалась Ильзе.
— Персонаж французской пьесы, — ответил я. — Прошу извинить меня за то, что проявляю эрудицию, но я вычитал об этом в одной книге. Он был главным героем, но не появлялся вплоть до финальной сцены. Однако это не имело значения, потому что все действие в пьесе происходило или из-за него, или с ним самим, или было связано с ним тем, или иным образом. Он привлек всеобщее внимание еще до того, как все увидели его лицо. Даже если бы он вообще не произнес ни одной реплики, то все равно оставался бы в центре внимания.
Фред Сиверинг опять улыбнулся и проговорил:
— Ильзе, подай мне, пожалуйста, чековую книжку.
Я с трудом сдержал гневные слова, готовые сорваться с моего языка. «Ведь не по первому же впечатлению Саймон Коффин составил свое мнение о Сиверинге», — убеждал я себя, и мне необходимо следовать его примеру. При общем молчании Сиверинг выписал чек, оторвал его и аккуратно поставил свою подпись на корешке. Ильзе взяла чек, глянула на него, улыбнулась и передала мне. Я смотрел на чек, не видя, что там написано. Чернила еще не высохли, и я попытался сосредоточить взгляд на точке, расположенной в трех футах прямо за чеком. Перекинув обе ноги через край кровати и оттолкнувшись от нее двумя руками, Сиверинг осторожно встал. К моему удивлению, пошел он хотя и не очень уверенно, но совершенно прямо по направлению ко мне и, приветливо улыбаясь, протянул руку.
