Дверь в дальнем конце платформы открылась. Мужчина в такой же желтой шапочке шагнул оттуда на платформу.
— Хэнк? — позвал он. — К телефону.
— Спасибо. — Кэртис повернулся к Мэтью и сказал: — Вернусь через минуту.
Мэтью кивнул. Кэртис вышел следом за мужчиной и закрыл за собой дверь.
Мэтью остался один. Он еще раз быстро заглянул в варочный резервуар.
Вот он Хоуп. Один-одинешенек у здоровенного кипящего котла. Хэрли открыл двери пошире. Теперь надо пройти мимо большого резервуара, справа от двери, а потом пересечь помещение и попасть туда, где металлические ступеньки с желтыми трубчатыми перилами ведут к платформе, на которой стоит Хоуп. Хэрли двигался быстро, но бесшумно. Миновав первый резервуар, подошел к ступенькам, ухватился за желтые перила и начал подниматься, шесть ступенек вели вверх, на платформу, где Хоуп все еще стоял спиной к нему. Хэрли подумал: «А вот и мы, адвокат!»
И обеими руками вцепился в него.
Это было так внезапно, что Мэтью сразу же поднял руки, а повисшая на нем тяжесть тянула его вниз и одновременно туда, к исходящей душным паром дыре, где кипела и булькала коричневая смесь солода, зерна и воды.
Плохая ситуация может стать только еще хуже. Так говорит Морис Блум, которому как-то удавалось выживать среди городской уголовщины, — видеть, слышать, противостоять…
Рука вцепилась в воротник куртки Мэтью. Сильный толчок сзади. Мэтью стукнулся лбом о край отверстия. Дурацкая бумажная шапочка слетела с головы и упала в кипящее варево. А тот, позади него, все силился приподнять его, перекинуть головой вниз туда, вслед за шапочкой.
Не жди. Сделай собственный шаг, и сделай его быстрее. Это снова Блум. Мэтью стиснул правый кулак. И согнутым локтем сделал резкое движение назад — так, мальчишками, они играли в паровоз. Локоть утонул в чем-то мягком: послышалось что-то вроде «у-уф». Мэтью изо всех сил пытался вывернуться из рук, которые все толкали и толкали его к этой гигантской кипящей кастрюле. Ему удаюсь ногой нанести слепой, отчаянный удар — снова во что-то мягкое. Вопль боли, и руки, вцепившиеся в него, ослабили свою бульдожью хватку. Только теперь Мэтью смог обернуться и увидеть противника. Лицо Хэрли не было лицом человека — это была маска — смесь боли, ненависти и ярости.
Борись за преимущество.
Следующий удар был коленом в пах. Хэрли взревел и скорчился от немыслимой боли. И еще раз коленом, теперь уже в челюсть, которая хрустнула. И Хэрли, шатаясь, отступил назад, к краю платформы. Мэтью работал правой рукой, как колотушкой, он размахивался ею по широкой дуге и с силой опускал кулак на лицо Хэрли. Потом, вложив всю силу плеча и руки в обжигающий апперкот, он двинул Хэрли в его сломанную челюсть и отшвырнул его назад, ослепшего и кричащего от боли — тот покатился по ступенькам, по лестнице и его голова со стуком ударялась о них, пока он кувырком катился вниз. Мэтью следил за ним, тяжело дыша и все еще сжимая кулаки. Но Хэрли уже лежал неподвижно на металлическом полу.
Кулаки разжались. И тут дверь между контрольными панелями открылась.
— Мистер Хоуп?
Кэртис поднимался на платформу в своей нелепой желтой шапочке.
— Я очень сожалею, — сказал он на ходу, еще не понимая ситуации. — Мисс Брэчтмэнн уехала и сегодня не вернется.
И тут он увидел, что Мэтью едва держится на ногах, а ниже, на полу лестничной площадки, ничком распростерлось пугающе неподвижное тело.
— Позвоните в полицию, — сказал Мэтью.
В аэропорту Уоррен взял такси. Шофер колесил по всему Бронксу не меньше получаса. Он предупредил Уоррена, что не слишком хорошо знает город. Денег набежало почти на шестьдесят долларов. Поняв, что не получил чаевые, таксист выразительно посмотрел на свою ладонь, потом перевел взгляд на Уоррена.
— Позвольте квитанцию, — сказал Уоррен.
— Хорошо, — ответил таксист и оторвал от ленты счетчика небольшую полоску бумаги. Сердито нахмурившись, передал ее Уоррену.
— Какие-то проблемы? — спросил Уоррен.
— Да, есть проблемка, — ответил таксист. — Ты действуешь мне на нервы.
— А моя проблема в том, что мне придется обратиться в бюро по найму такси. Ваш номер есть на квитанции, а имя на карточке приборной доски — Альберт Ф. Эспозито. Я уверен, что с вами свяжутся по этому поводу, мистер Эспозито.
— Напугал прямо-таки до смерти, — сказал таксист.
— Буква эф означает Фрэнк, мистер Эспозито?
— Эф означает, что ты вонючий фраер.
— Всего вам доброго, — сказал Уоррен и вышел из такси.
Здесь чертовски холодно. Зря он жаловался на флоридскую погоду. Да и темновато. В Калузе в это время были бы еще сумерки. Там закат длится долго: небо над океаном становится сначала красным, потом — багряным, затем изжелта-розовым, закат остывает постепенно, и соответственно краски теплой палитры меняются на более холодные, через лиловые переходя в сумерки. Здесь было уже совсем темно, хотя времени всего-то половина восьмого. Лес небоскребов из красного кирпича, груды грязного снега, из-за которого было еще более знобко. Он не успел заскочить домой за пальто — рейсы были довольно редкими и нужно было спешить. Подрагивая от холода в легкой спортивной куртке, он разыскивал дом Люси Стронг, свой адрес она дала ему по телефону.
Люси Стронг была ошарашена: человек прилетел из Флориды, чтобы поговорить с ней!
Ей было слегка за пятьдесят, но выглядела она значительно моложе, потому что все еще вела активную и добропорядочную жизнь, так она объяснила Уоррену. Она до сих пор работала в больнице Ленокс-Хилл в Манхэттене, в том же родильном отделении, обожала детишек; а разве Уоррен не обожает детишек? И можно ли их вообще не обожать.
Оказывается, можно, но Уоррен не признался в этом Люси Стронг. Он просто кивал и улыбался и думал, а не начнется ли снегопад снова. Он пропустил последний вечерний рейс в Калузу, но еще мог успеть на какой-нибудь из рейсов до Тампы. Если только аэропорт Кеннеди не завалит снегом. Уоррен ненавидел снег, из-за него он и уехал из Сент-Луиса.
— Так в чем же дело-то? — спросила Люси. — Это должно быть очень важно, раз полицейский прилетел из Майами.
— Из Калузы, мадам, — сказал Уоррен. — И я не полицейский.
— Так кто же вы тогда? ФБР?
— Нет, мадам. Я частный детектив. Провожу расследование дела об убийстве для одного адвоката, который…
— Вот потому-то я и подумала, что вы полицейский, — сказала она. — Когда вы сказали мне, что речь о каком-то убийстве. По телефону.
— Вот моя визитная карточка. Я всего лишь частный детектив.
— Понятно. — Она взяла карточку, посмотрела на нее, кивнула и потом вернула обратно.
— Мисс Стронг, — сказал он, — по телефону вы сказали мне, что вы были здесь летом тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, когда женщина по имени Элиза Эббот родила…
— Я не была в тот самый момент, когда она родила, но я работала в родильном отделении, да. Она была одной из моих пациенток.
— Это было в августе шестьдесят девятого, девятнадцатого августа.
— Как я уже сказала, я не была там в самый момент рождения, но хорошо ее помню. Красивая молодая женщина, только очень печальная. Не знаю, в чем уж там было дело. И муж у нее был такой приятный! Он был, как я припоминаю, значительно старше ее, этот англичанин и говорил с таким забавным акцентом. Ну как обычно это бывает у англичан: его звали Роджером, по-моему. Или Найгелом. Ну что-то в этом роде.
— А может, Чарльзом?
— Чарльзом? Может быть, по-британски и так. Ведь их принца зовут Чарльзом.
— Да, — сказал Уоррен. — Чарльз Эббот.
— Верно, верно, — Люси обрадованно кивнула.
— А фотографии, о которых мы говорили по телефону, делал мистер Эббот.
— О нет.
— Вы говорили, что мужчина…
— Да, но не муж. Я подумала, что это был ее брат. Те же светлые волосы и голубые глаза. Иногда женщина выходит замуж за мужчину, который выглядит в точности как ее отец или брат, вы никогда не замечали этого? А я это замечала много раз. Приходит навестить девушку ее отец, а он — точная копия ее мужа. Просто поразительно.
— Значит, мужчина, который делал фотографии… вы говорите, он напоминал Чарльза Эббота?
— Да, оба блондины, оба голубоглазые.
— А сколько ему было лет? Тому, который делал фотографии.
— Молодой. Двадцать. Или двадцать один.
— И когда это было?
— Девочке было несколько дней. Она как раз кормила ее, я помню. Я тогда подумала, что это немного странно, даже если он и был ее братом. Я имею в виду ее обнаженную грудь и все такое. Очень уж она была небрежна. Ребенок лежал на ее груди и сосал. Я как раз туда вошла, когда он делал снимки. Ребенок лежит на груди матери, сосет, такая милая маленькая крошка, ее ручонка покоится на груди, а на ней — маленький браслетик. Я сказала ему, чтобы он сейчас же перестал фотографировать! Я не знаю, сколько снимков он уже успел сделать, но он пользовался вспышкой, и я подумала, не повредило бы это ребенку… Вел он себя очень любезно, такой обаятельный молодой человек. Он убрал фотоаппарат и представился, настоящий джентльмен.
