Я побрился, оделся и отправился завтракать. Снегопад прекратился, но снег все еще лежал, свежий и белый, там, где колеса машин и ноги прохожих не превратили его в грязное месиво. Я купил газету и принес ее к себе. Читая газету, я поглядывал в окно на снег, покрывавший крыши и подоконники. Его выпало сантиметров семь — достаточно, чтобы немного приглушить шум города. Я смотрел на снег, думал, как это красиво, и ждал, когда зазвонит телефон.
Первой позвонила Элейн. Я спросил, не звонила ли она раньше, но она не звонила. Тогда я поинтересовался, как она себя чувствует.
— Не так чтобы очень, — сказала она. — Небольшой жар и понос — организм хочет избавиться от всего лишнего. Похоже, что в конце концов от меня останутся только кости и сосуды.
— А ты не думаешь, что надо бы пойти к врачу?
— Зачем? Он скажет, что я подцепила заразу, которая сейчас ходит по городу, а я это и без него знаю. «Сидите в тепле и пейте побольше жидкости». Все верно. Понимаешь, дело в том, что я сейчас читаю Борхеса, того аргентинского писателя, который ослеп. И умер, но…
— Но когда он писал, он был еще жив.
— Вот именно. И у него все такое сюрреалистичное и неземное, что я не могу понять, где кончается то, что он пишет, и начинается жар, понимаешь? Временами мне приходит в голову, что это не самое подходящее состояние, чтобы его читать, но потом кажется, что только так и надо.
Я рассказал ей о кое-каких событиях, произошедших со времени нашего последнего разговора. О встрече с Терменом в «Парижской зелени» и о том, как просидел всю ночь с Миком Баллу.
— Ну и ну, — сказала она. — Мальчишки, вечные мальчишки.
Потом я снова вернулся к газете. Там были напечатаны две истории, которые особенно меня поразили. В одной сообщалось, что присяжные оправдали предполагаемого главаря шайки, отдавшего приказ о покушении на профсоюзного деятеля. Его оправдание не было неожиданностью, особенно после того, как пострадавший, который получил несколько огнестрельных ранений в ноги, решил дать показания в пользу обвиняемого, и в газете была фотография, на которой тот, шикарно одетый, в окружении своих сторонников и болельщиков выходил из здания суда. За последние четыре года его судили уже в третий раз, и уже в третий раз он ушел от наказания. Репортер писал, что он стал чем-то вроде народного героя.
Другая история была про одного рабочего, который выходил из станции метро с четырехлетней дочерью, когда какой-то бездомный, по-видимому не в своем уме, набросился на них и стал плеваться. Защищаясь, отец стукнул его головой о землю, и потом оказалось, что этот бездомный мертв. Представитель прокуратуры потребовал осудить отца за непредумышленное убийство. На фотографии у отца был растерянный, затравленный вид. Он не был шикарно одет и вряд ли имел шансы стать народным героем.
Я отложил газету в сторону, и тут телефон зазвонил снова. Я взял трубку, и какой-то голос произнес:
— Это я туда попал?
Я не сразу сообразил, кто это может быть, а потом спросил:
— Ти-Джей?
— Туши свет, Мэтт. Все ужасно интересуются, что это за фраер околачивается на Двойке, раздает свои карточки и расспрашивает всех, где Ти-Джей. А я был в кино, смотрел эту муру про кунг-фу. Вы умеете делать такие штуки?
— Нет.
— Отличная вещь. Надо будет мне как-нибудь научиться.
Я дал ему свой адрес и спросил, может ли он зайти.
— Ну, не знаю, — ответил он. — А что это за отель? Такой большой и выпендрежный?
— Совсем не выпендрежный. Не бойся, портье тебя не тронет. А если привяжется, скажи, чтобы позвонил мне по внутреннему телефону.
— Ну ладно.
Я повесил трубку, но телефон тут же зазвонил снова. Это была Мэгги Хиллстром, та самая женщина из Дома Завета. Она показывала мои портреты ребятишкам и служащим и в Ветхом Завете, и в Новом. Ни младшего мальчика, ни мужчину никто не опознал, хотя кое-кто из ребят говорил, что или одного из них, или обоих, кажется, где-то видели.
— Правда, не знаю, насколько им можно верить, — сказала она. — Но главное, мы опознали старшего мальчика. Он здесь не жил, но несколько раз ночевал.
— Вам не удалось выяснить, как его звали?
— Счастливчик, — сказала она. — Так он себя называл. Это звучит как ирония, и не слишком веселая. Не знаю, давно у него это прозвище или его так прозвали здесь, на улице. Все говорят, что он родом с Юга или с Юго-Запада. Один служащий как будто вспомнил, что, по словам Счастливчика, он родом из Техаса, но мальчик, который его знал, уверен, что из Северной Каролины. Конечно, он мог разным людям говорить разное.
Она сказала, что Счастливчик занимался проституцией. Имел дело с мужчинами за деньги и принимал наркотики, когда было на что их купить. Вот уже с год как никто его не видел.
— Они постоянно куда-то исчезают, — сказала она. — Это обычное дело — несколько дней кого-то не видишь, а потом соображаешь, что он не показывается уже неделю, или две недели, или месяц. Иногда они приходят снова, а иногда нет, и никогда не знаешь, лучше или хуже для них там, где они теперь. — Она вздохнула. — Один мальчик сказал, что, скорее всего, Счастливчик отправился домой. Может быть, в каком-то смысле так оно и есть.
Следующий звонок был от портье — он сообщил, что прибыл Ти-Джей. Я попросил пропустить его наверх, встретил у лифта и провел к себе в комнату. Он запрыгал по ней, как танцор, осматриваясь.
— А тут ничего, — сказал он. — Вон в окно Торговый центр видно, да? И ванная отдельная. Удобно, должно быть.
На нем был, насколько я помнил, тот же самый костюм, что и в первую нашу встречу. Джинсовый пиджак, показавшийся мне летом слишком теплым, наверняка плохо защищал от зимнего холода. Высокие кроссовки были на вид новые, и еще у него появилась вязаная матросская шапочка ярко-синего цвета.
Я протянул ему рисунки. Взглянув на верхний, он опасливо покосился на меня.
— Хотите меня нарисовать? Чего вы смеетесь?
— Из тебя вышел бы прекрасный натурщик, — сказал я. — Только я не художник.
— Его не вы рисовали? — Он принялся разглядывать рисунки по очереди, посмотрел на подпись. — Какой-то Реймонд. Рей, гроза морей. Ну и что?
— Ты узнаёшь кого-нибудь из них?
Он сказал, что нет. Я вкратце объяснил ему, о чем и дет речь.
— Мальчика постарше звали Счастливчиком, — сказал я. — Думаю, что его нет в живых.
— Вы думаете, что их обоих нет в живых. Правильно?
— Боюсь, что да.
— И что вы хотите о них узнать?
— Как их звали. Откуда они.
— Вы же знаете, как его звали, — вы сами сказали. Счастливчик.
— Я думаю, он такой же Счастливчик, как ты — Ти-Джей.
Он искоса посмотрел на меня.
— Так меня и зовите — Ти-Джей, — сказал он, — и все будут знать, про кого вы говорите. — Он снова взглянул на портрет. — Говорите, Счастливчик — это его кличка?
— Да.
— Если так его зовут на улице, никакого другого имени там не знают. Где вам сказали эту кличку — в Доме Завета?
Я кивнул.
— Они сказали, что он там не жил, но несколько раз ночевал.
— Ну да, они люди хорошие, только не всякий может выполнять эти ихдерьмовые правила, понимаете?
— А ты когда-нибудь там жил, Ти-Джей?
— А на хрена мне это надо? Мне это ни к чему. У меня-то есть где жить.
— Где?
— Не важно где. Главное — чтобы я сам мог то место найти. — Он еще раз просмотрел рисунки и сказал небрежно: — А вот этого человека я видел.
— Где?
— Не знаю. На Двойке, только не спрашивайте, где и когда. — Он уселся на краешек кровати, снял шапочку и принялся вертеть ее в руках. — Послушайте, чего вы от меня хотите?
Я вынул из бумажника двадцатку и протянул ему. Он не шевельнулся, и в его глазах я прочел тот же вопрос: чего я от него хочу?
Я сказал:
— Ты знаешь Двойку, и автовокзал, и тамошних ребят. Ты можешь ходить в такие места, про которые я и слыхом не слыхал, и говорить с такими людьми, которые со мной и говорить не станут.
— Это не так уж мало за двадцать долларов. — Он ухмыльнулся. — В тот раз, когда мы с вами виделись, вы дали мне пять, а я ничего не сделал.
— Ты и сейчас пока еще ничего не сделал, — сказал я.
— Ну, на это может уйти много времени. Тереться везде, ходить туда-сюда. — Я сделал движение, словно хочу спрятать двадцатку, и он тут же выхватил ее у меня из руки. — Не надо, — сказал он. — Я же не сказал «нет», верно? Просто хочу малость поторговаться. — Он оглядел комнату. — Только вы, по-моему, не очень богатый, а?
Я не мог удержаться от смеха.
— Нет. Не очень.
Потом позвонил Чанс. Он расспросил кое-кого из любителей бокса, и некоторые припомнили ту пару, похожую на отца с сыном, которая сидела в первом ряду в четверг. Но никто не видел их раньше, ни в Маспете, ни где-нибудь еще. Я предположил, что этот человек мог приходить и без мальчика, но Чанс сказал, что все помнили именно обоих.
— Значит, получается, что те люди, с кем я говорил, его не опознали, — сказал он. — Вы будете там завтра?
