— Вы работаете в огромной системе, — поддержал ее Собакин, спеша снять с себя подозрения. — Вы или Храповицкий можете приказать любому из ваших директоров. Они не решатся вас обмануть.
Если Собакин и был уязвлен моим недоверием, то не показывал этого.
— Нет, — покачал я головой. — Исключено. Храповицкий не согласится. А без него я не имею права отдавать такие приказы.
Ирина вернулась в кресло и, запрокинув голову, вытянула ноги.
— Что же ты посоветуешь? — спросила она насмешливо.
— Не знаю, — признался я. — Необходимо все тщательно обдумать.
— У нас нет времени! — отозвалась она. — С понедельника нужно ждать ареста имущества.
— Давай отложим решение хотя бы до завтра! — взмолился я.
— Давай, — снисходительно согласилась она. — До завтра, пожалуй, потерпит.
Когда мы прощались с Собакиным, я вновь поймал на себе ее испытующий взгляд. В нем была странная отстраненность, как будто это не она признавалась мне минуту назад, что доверяет полностью. И было что-то еще, чего я не мог понять. Мне сделалось не по себе.
От Собакина мы вернулись во «Фламинго», за тот же стол. Настроение у нее вновь сменилось. Былая энергия улетучилась. Теперь она стала задумчивой и тихой. И, как мне показалось, несколько разочарованной.
— Почему ты такой хмурый? — спросила она рассеянно, рассматривая свой маникюр.
— Не вижу особых поводов для веселья, — коротко ответил я.
— Ты так за меня переживаешь? — В ее вопросе мне послышалась ирония.
— Конечно, переживаю, — сдержанно ответил я. — Тебя это удивляет?
Она подняла на меня взгляд и провела пальцами по моему лбу, как будто разглаживая морщины.
— Я тебе нравлюсь, правда? — неожиданно сказала она. — Я чувствую.
— Да, — подтвердил я. — Правда.
Она замолчала и опять погрузилась в себя. Я не знал, о чем она думает, и испытывал беспокойство, смешанное с легким раздражением. Пауза затянулась.
— Что-то не так? — не выдержал я, наконец.
— Я знаю, почему ты сердишься! — вдруг объявила она. В ее голосе звучала не то горечь, не то усталость. — Тебя испугали мои проблемы. Ты не желаешь их решать. Они тебе не нужны. И переживаешь ты сейчас вовсе не за меня. А за себя! Ты настроился приятно провести вечер с интересной женщиной. И вдруг — на тебе! Обнаруживается, что надо ее срочно спасать! Досадно, наверное, да?
Это было не самое справедливое замечание. До сих пор инициатива в наших отношениях принадлежала не мне. С другой стороны, если я искал справедливости, мне следовало обратиться к Бомбилину. Кем-кем, а специалистом в этой области она не являлась. Я все понимал. И все-таки я разозлился.
— Послушай, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Ты, может быть, не заметила, но я взрослый мальчик. И у меня есть своя жизнь. Разумеется, не столь насыщенная и важная, как твоя. Совсем никчемная, но все же своя. И меня действительно смущает твоя готовность ею распоряжаться.
— Бывает, что люди начинают жить одной жизнью, — заметила она как бы про себя.
Я терпеть не могу риторики.
— Одной — это твоей? — спросил я саркастически. — Мне померещилось, что нас двое.
Судя по нетерпеливому жесту, она была готова ответить резкостью. Но переломила себя.
— В таком случае, объясни мне, пожалуйста, как должна вести себя с тобой женщина, у которой есть проблемы? — заговорила она сдерживаясь. — Делать вид, что у нее все в порядке? Радоваться тому, что ты заехал к ней на пару часов и исчез? У меня все висит на волоске! А человек, который мне нравится…
Ее голос начал неприметно набираться высоту. Но, вновь сделав над собой усилие, она прервалась и закончила почти ласково:
— Мне совсем не хочется втягивать тебя во все это. Мне было бы приятнее дарить тебе подарки. И класть деньги в сумку. Но я не могу раздвоиться. Это моя жизнь, мои проблемы. Мои дети. И мне никуда от этого не деться!
— Ты смешиваешь разные вещи, — не согласился я. — И ведешь себя, как человек, который находит на улице оставленный чемодан. Вместо того чтобы пройти мимо, он хватает его и спешит с ним домой. Ты уверена, что там сокровище, да? А вдруг — взрывное устройство? Что ты вообще знаешь о бизнесе своего мужа? За что ты сражаешься? Ты рискуешь жизнью, и не только своей, за чужие долги? Это только начало! Сколько еще неприятных открытий и тайн обнаружится в ближайшее время?
— Что же ты мне предлагаешь? — упрямо возразила она. — Все отдать? Остаться нищей с двумя детьми и начать искать работу секретарши?
Она презрительно надула губы.
— Но почему я должен что-то предлагать?! — взорвался я. — Я знаю обо всем этом еще меньше тебя!
— Не кричи на меня! — тоже вспылила она. — Я не собираюсь тебя удерживать. Я тоже должна понять, нужен ли мне мужчина, готовый со мной спать, но не готовый разделять со мной опасность!
— Спасибо, — пробормотал я сквозь зубы. — Но, раз уж мы начали торговаться, я, кажется, не готов даже спать с тобой.
Повернулся и вышел. Не оборачиваясь.
Поддавшись на ее вспышку, я опять дал втянуть себя в глупую ссору. Скорее всего, она была не права. Но причин гордиться собой мне это не прибавляло.
Я успел доехать до своего дома, отпустить охрану и переодеться, когда мне позвонила Марина.
— Приезжай немедленно и забирай своего друга! — категорично приказала она.
Пожалуй, за сегодняшний день у меня образовалось слишком много начальников. Марина никогда не разговаривала со мной таким тоном. Мне показалось, что она или до предела взвинчена, или не совсем трезва. Мчаться к ней и становиться свидетелем чужих семейных ссор меня не очень тянуло. Но мобильный телефон Храповицкого упорно не отвечал, и, проклиная шефа, я поплелся из дома на улицу.
Я не стал возвращать свою охрану, у которой и без того были трудные дни. Моя машина стояла в гараже. Я завел ее и поехал один.
Меня удивило, что возле дома Марины я не обнаружил ребят Храповицкого. Гадая о том, куда они подевались, я позвонил.
Дверь открыла Марина. Вообще-то она была яркой красивой женщиной, хотя и не дотягивала до необходимых Храповицкому ста восьмидесяти сантиметров. К тому же была не блондинкой, а брюнеткой, с черными, слегка раскосыми глазами. Вероятно, семь лет назад стандарты Храповицкого еще находились в процессе своего становления и допускали отклонения.
Впрочем, в эту минуту назвать Марину привлекательной не решился бы даже я. Вид у нее был такой, как будто ее долго и немилосердно таскали по квартире, задевая при этом ею о посторонние предметы.
Ее роскошные черные волосы были растрепаны и всклокочены, тушь и помада размазаны по лицу, под глазом красовался внушительный синяк.
Вдобавок ко всему, она с трудом удерживала равновесие, дыша на меня перегаром.
— Зверь на кухне! — сообщила она коротко. — Рычит и кусается!
И пошатываясь, прошла вперед.
Храповицкий, взъерошенный, злой и совершенно пьяный, сидел в углу за кухонным столом. Его белый костюм, который он, вероятно, надел специально, готовясь к торжественному разрыву, был смят и кое-где залит вином. Он окинул меня мутным мрачным взглядом и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Марина его перебила:
— Немедленно убирайся из моего дома!
— Это мой дом! — возразил Храповицкий, недобро усмехаясь. — Я его купил. И я никуда отсюда не поеду! Я намерен здесь жить!
Я понял, что в разработанном им сценарии произошли существенные изменения.
— Пошел вон! — приказала Марина.
Храповицкий в ответ молча швырнул в нее стеклянную вазу с цветами, но не попал. Ваза разбилась об стену, осколки стекла и цветы полетели на пол. Храповицкий задумчиво посмотрел, как по полу расползлась лужа.
— Я не могу никуда ехать! — вдруг объявил он. — Я уже отправил охрану. У меня нет транспорта. Я же не могу среди ночи купить трамвай!
— Прибереги эти уловки для своих шлюх, — посоветовала Марина. — Андрей тебя отвезет.
Фарфоровый чайник со стола полетел следом за вазой и разделил ее скорбную участь.
— Я сейчас вызову милицию! — пригрозила Марина.
— Заодно спроси у них, кто им деньги платит! — отозвался Храповицкий.
— Я предупреждаю тебя в последний раз, — объявила Марина. — Или ты немедленно уберешься, или я сама уйду! Я лучше буду ночевать на вокзале, чем с тобой!
Храповицкий хрюкнул и завозился. Видимо, он собирался перейти к более решительным действиям по пресечению бунта на корабле, потому что сделал попытку подняться. Но его так качнуло, что он опять рухнул на стул.
— Андрей, — сказал он, тяжело вздыхая. — Отвернись, пожалуйста. Я ее сейчас пристрелю.
Он начал шарить в поисках пистолета, но то ли устал от усилий, то ли передумал, и бросил.
— Ладно, — решил вдруг он. — Я ухожу. Но учти, дура, это навсегда!
