Они заполнили машину нежданными тенями. Хотя еще горел красный свет, они метнулись вправо, огибая нас. Я услышал визг покрышек и разглядел бледное мальчишеское лицо над рулевым колесом. На шофере сбоку, точно огромная белокурая пиявка, висела девочка. Он проделал передо мной лихой поворот и умчался по шоссе на восток, оставляя позади шлейф шума. Бесполезный для меня. Бесполезный для всех и вся.
На зеленый свет я свернул влево.
Над горами всплыла поздняя луна, неясно огромная за тонкой облачной пеленой. Шоссе карабкалось по предгорьям вверх прямо к ней, а затем широкими дугами поднялось к перевалу. Я почувствовал, как у меня от изменения давления запищало в ушах.
Мы миновали столб, отмечающий высшую точку. Далеко впереди и внизу алюминиевым куполом изогнулось море. У его края блеснул длинный луч — возможно, маяк на фергюсоновском обрыве.
— Мы возвращаемся в Буэнависту?
— Вам бы этого хотелось, а? Но вы туда сегодня не вернетесь, и вообще никогда. Можете п-послать туда п-про-щальный п-поцелуй.
— А пошел ты к черту вместе со своими дешевыми угрозами!
— Так я, по-твоему, дешевка? Ты меня обозвал грошовым гангстером. И дал маху. У моего д-деда тут в горах была летняя вилла. Люди приезжали специально посмотреть на нее. Не говоря уж о его землях в долине. Я не п-подонок какой-нибудь.
— Но почему, собственно, дед мешает тебе быть подонком?
— Так у меня же здесь корни, понял? Для юриста вы глупы. Мой д-дед купался в золоте. У него было два дома. Б-большие.
— А зачем сообщать это мне? (Чума на оба его дома!)
— Не хочу, чтобы вы с-скончались в невежестве. Притормозите, сейчас надо будет свернуть.
Поворот был отмечен небольшим камнем, торчавшим из срезанного откоса. Какой-то псих или пророк вывел на камне белой краской: «Мы умираем каждый день».
Я свернул на щебенку, размытую дождями бесчисленных зим. Крутой склон справа был весь в узорах эрозии. С другого бока лунный свет заливал вершины деревьев на дне каньона. Негромко и тоскливо заухала сова.
Я остро воспринимал все это — непривычность и красоту. У меня мелькнула мысль сделать крутой поворот влево вниз, сжимая руль и полагаясь на судьбу, — пусть деревья поймают меня, если смогут. Видимо, я каким-то образом выдал свои мысли, потому что Гейнс сказал:
— Не советую. Если попробуете, вы уже п-покойник. Ведите машину с-спокойно до в-ворот.
Я подчинился. Однако мое терпение истощалось, как и оставшееся мне время. Меня тяготило, что я не могу прочесть мысли Гейнса, как он сейчас прочел мои. Видимо, он назначил меня на какую-то роль в своих фантазиях. Ему хотелось уничтожить меня, и ему хотелось произвести на меня впечатление. Обе половины этой двойной роли были равно опасны.
Машина завершила длинную дугу подъема, и лучи фар ткнулись в каменные квадратные столбы ворот. Проржавевшие чугунные створки косо висели на полураспавшихся петлях.
— Въезжайте. Мы прибыли, Джеймс. Вот оно — фамильное поместье. — В его голосе пряталась жутковатая сардоническая печаль.
Подъездная аллея заросла бурьяном — он прошелестел по дну машины. Справа и слева в лунном свете висели эвкалипты, как фигурный туман, сгущающийся в облако. В конце аллеи темнел массивный силуэт дома.
Он был двухэтажным, каменным, с круглой каменной башней — воздвигнутый в пику времени, но время и стихии завершали победу над ним. Горные ветры сорвали черепицу, оставив в крыше зияющие дыры. Окна верхнего этажа лишились всех стекол, окна нижнего этажа были зашиты досками. В одном сквозь щели между ними брезжил свет.
— Девочкой моя мать проводила тут летние месяцы. — И, словно завершая эту мысль, Гейнс добавил: — В-вылезай. Я за тобой. Одно неверное движение, и я стреляю. Понял?
В окружающем безмолвии его голос звучал жидко. Землю усеивали кучки сухих листьев, обломившиеся ветки и скрученные полоски коры. Они трещали под нашими ногами. Луна выглядывала из тюлевого облака, точно прыщавая блондинка у занавешенного окна, разбуженная нашими шумными шагами. Наши тени, подергиваясь, пересекли веранду и удлинили дверь, слившись с мраком над ней.
Гейнс выставил из-за меня ногу и пнул родовую дверь. Отозвался женский голос, крикливость которого приглушила тревога:
— Кто там?
— Ларри. Открой. Я привез друга.
Заскрипел засов. Дверь приоткрылась на дюйм, затем на фут. Из нее выглянула женщина, которая называла себя Холли Мэй.
— Какого еще друга? У тебя нет друзей.
Она привалилась к косяку, щуря глаза. К углу рта прилипла погасшая сигарета. От всей ее фигуры исходило ощущение дремлющей опасности, резкое, как запах.
— Ну, не совсем друг, — ответил Гейнс. — Адвокат, которого нанял Фергюсон.
— С чего ты надумал волочь его сюда?
— П-подобрал его в Маунтин-Гроуве. Оставить его порхать на воле я не мог.
— Ну, так не торчи там. Веди его сюда.
Гейнс втолкнул меня в дверь револьвером. Женщина задвинула засов. Мы прошли по обширному темному коридору в еще более обширную комнату.
Ближний ее конец был освещен бензиновым фонарем, стоявшим в углу. Шипящий круг яркого света со злобной дрожью озарял скудное хозяйство Гейнса и женщины: парусиновый спальный мешок на голом полу, садовую скамью, выбеленную дождем и солнцем, кучку тлеющих углей в огромном камине, хлеб, сыр и открытую банку фасоли на газетном листе с фотографией Донато под простыней. Когда же они начнут тратить фергюсоновские деньги? Или преступление они совершали, только чтобы дойти вот до этого? Заключить мимолетный немыслимый брак в углу рухнувшего прошлого?
— В-встань спиной к стене у камина, — приказал Гейнс. — По ту сторону от фонаря. И стой смирно, слышишь?
Я молча встал у стены.
— Ты слышал, что я сказал? Отвечай!
В первый раз у меня появилась возможность его рассмотреть. Он выглядел красавцем, если не вглядываться слишком пристально. Но глаза у него были маленькие и блестели угрожающе-бессмысленно. Они двигались, притягиваемые женщиной, как металлические шарики за магнитом. Ее присутствие словно сфокусировало его личность, но и измельчило ее.
Он стоял, упершись ладонью в бедро, а в другой руке держал револьвер и как будто позировал фотографу. Бунтарь без цели — много лет спустя и все так же без цели, или актер в поисках роли, высматривающий преступление, которое заполнило бы его пустоту. Мне стало ясно, что его жизнь состояла вот из таких стоп-кадров, которым вспышки злобы, припадки ярости придавали видимость поступков.
— Ты меня слышишь, Г-гуннарсон? Отвечай!
Я молчал. Он тревожно взглянул на свой револьвер, словно тот мог подсказать ему, как поступить, и, повернувшись у него в руке, стать ключом, отмыкающим дверь взрослости. Револьвер подпрыгнул. Пуля впилась в пол у моих ног, обдав их щепками.
Под замирающее эхо выстрела женщина сказала:
— Брось играть с револьвером, Ларри. Мы в горах не одни.
— Снаружи ничего не слышно. Стены слишком толстые. Я, когда был мальчишкой, приезжал сюда стрелять по мишеням.
— Мишеням-людям? — сказал я. — Твое детское увлечение?
Женщина захихикала, как сломанный ксилофон. Вопреки неряшливому виду, слипшимся веревочкам искусственно белокурых волос и бедрам, выпирающим из мужских джинсов, она приковывала к себе внимание. Глаза на белом замерзшем лице сияли синим пламенем паяльной лампы.
— Смотри, смотри, адвокат. Чтобы тебя подольше хватило.
— Вы куда-то уезжаете, Хильда?
— Э-эй! — сказала она Гейнсу. — Он знает мое настоящее имя. С чего тебе взбрело называть ему мое настоящее имя, дурак?
— Т-ты меня д-дураком не обзывай! Я тебя в сто раз умнее.
Она шагнула к нему.
— Раз уж ты такой гений, зачем ты его сюда приволок? Он знает меня. Знает мое имя. Паршивей не придумать.
— Ему все выложили твоя мамаша и Дотери. Не знаю, как он на них вышел, но я его сцапал перед их лавкой в Г-гроуве.
— Ну и что, черт дери, нам теперь с ним делать? Мы же нынче уезжаем или нет?
— Прикончим его, а что еще? — Голос его был однотонным, лишенным всякого выражения. Он взглянул на револьвер и сказал уже с подобием внушительности: — Прикончим и спалим вонючий сарай. Натянем на него что-нибудь мое, поняла? Мы одного роста, а после кремации никто не разберется. Даже братцы Роверы не разберутся.
— Значит, ты им натянешь нос?
— Я так с самого начала и задумал. Арбуз не такой уж большой, чтоб его на столько кусков резать. Вот почему я решил убрать Бродмена и навел легавых на Донато. — Он петушком прошелся по границе света. — Я не такой дурак, сучка. Да и вообще, что такого сделали братцы Роверы? Думал я один, а они — мальчики на посылках.
— Они делали за тебя всю грязную работу.
— А я о чем говорю? Думаю я. А они родную бабушку распнут за щепотку героина. Психи-убийцы тут останутся расхлебывать. А я пришлю им открыточку из Южной Америки.
Синее пламя ее взгляда метнулось на его лицо.
— Ты хотел сказать «мы»?
