— Вы всерьез намекаете на то, что вам хотелось бы умереть?
— Я думаю покинуть вас. Вы достаточно умны, чтобы понять: убирать меня прежде, чем вы получите назад свои десять тысяч, — неразумно. Эти деньги ведь и впрямь расстраивают вас, не правда ли?
— Деньги? Деньги сами по себе для меня ничего не значат. Видите ли, мистер Арчер, я готов удвоить сумму. — Килборн вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник с золотыми уголками и выложил из него на стол десятитысячную купюру. — Но двадцать тысяч — это... это предел.
— Уберите, пожалуйста, ваши деньги мне не нужны.
— Предупреждаю, что ваша позиция в сделке довольно зыбкая, — заметил мой искуситель уже более сухо. — Она может, колебнувшись, достигнуть отметки, где ожидаемые доходы окажутся настолько низки, что более дешево и уместно станет попросту убить вас.
Я посмотрел на Меллиотса. Его горящие глаза были устремлены на Килборна, а в руке он взвешивал пистолет. Нахмуренные черные брови доктора ждали ответа на вопрос.
— Нет, пока нет, — сказал ему Килборн. — Чего же вы хотите, мистер Арчер, если не денег? Может быть, женщин, власть или безопасность? Я мог бы поискать в моей организации место человеку, которому... доверяю. Я бы не стал, честно говоря, бросаться такими словами, если бы не симпатизировал вам.
— Вы не можете мне доверять, — возразил я, хотя страх перед смертью иссушил губы и сжал мне горло.
— Вот именно это мне в вас и нравится. Определенная, упрямая честность...
— Вы мне не нравитесь, — сказал я. Или, скорее, прокаркал, прохрипел.
На лице Килборна не возникло никакого нового выражения, только белые пальцы раздраженно пощипывали друг друга.
— Меллиотс, мы немного задержим мистера Арчера у себя, чтобы он смог решиться. Где у тебя твой миротворец?
Мужчина в льняном костюме поспешно поднялся. Его рука метнулась в карман, тут же вынырнула оттуда, раскачивая блестящий кожаный предмет, напоминавший удлиненную грушу.
Я не успел увернуться.
...Я шел по усыпанному галькой руслу высохшей реки. В неподвижном, ярко раскрашенном небе пролетали попугаи и кричали, словно у них в горле перекатывалась та же самая галька. Мимо меня неслышной поступью прошла девушка, от ходьбы ее золотые волосы развевались. Я пополз за ней на четвереньках, а она обернулась и рассмеялась. У нее было лицо Мэвис, но смех звучал так же, как крики попугаев. Потом она вошла в темную пещеру, уводящую куда-то далеко от берега высохшей реки. Ориентируясь на блестевшие волосы, я тоже ступил во тьму.
Когда девушка снова обернулась ко мне, чтобы засмеяться, лицо ее превратилось в лицо Гретхен Кек, а красные губы, оказывается, были красными от крови. Мы находились в коридоре отеля, бесконечном, как время. Девушка все шла и шла, из-под ног ее поднимались маленькие облачка пыли. Она забивала мне дыхание и пахла смертью.
Я пробирался вперед по осколкам, усыпавшим потертый ковер. Видел какие-то фотографии, газетные вырезки и обведенные в черную рамку некрологи, мятые конверты и стопки любовных писем, перевязанные розовой ленточкой, пепел и сигаретные окурки коричневого и белого цвета, пустые бутылки из-под виски, засохшую блевотину и засохшую кровь, жирные тарелки с холодной, наполовину оставленной едой. За пронумерованными дверями раздавались пронзительные крики, хихиканье, завывания, стоны, издаваемые в любовном экстазе, и стоны, вызванные, должно быть, нестерпимой болью. Я глядел прямо перед собой, шел все дальше, надеясь, что ни одна из этих дверей не откроется.
Девушка остановилась у последней двери и опять обернулась — это была Кэти Слокум, она кивала мне, приглашая заходить. Я вошел за ней в комнату, наполненную ароматом жасмина. На кровати, накрытая черным полицейским брезентом, лежала женщина. Я убрал с ее лица брезент и увидел, что оно напрочь покрыто какой-то пеной, — лица вроде и не было.
Я подошел к забранному в переплет окну и распахнул его. Но тут на двери щелкнула задвижка. Оглянувшись через плечо, я увидел лишенное каких-либо черт, напрочь обугленное лицо. Я закричал, что не делал этого. Человек с обугленным лицом направился в мою сторону, и прикосновение его ног к полу было столь же мягким, как если бы на пол сыпался пепел. Я как можно дальше высунулся из окна, посмотрел вниз: на улице, далеко внизу, ползли машины, их движение напоминало муравьиную процессию.
Наконец выскочил из этого кошмара и проснулся.
В голове отчаянно стучала кровь — так тяжелые волны прибоя бьют методично и сильно в пустынный берег. Я лежал на спине, и подо мной было что-то и не твердое, и не мягкое. Я поднял было голову, но ослепительная вспышка боли полоснула меня по глазам. Лежа, я попытался пошевелить руками — не получалось. Пальцы дотрагивались до чего-то грубого, влажного и бесчувственного. Некоторое время я лежал, утешая себя мыслью, что эта поверхность не собственная моя кожа. Виски и щеки щекотал холодный пот.
По комнате разливался желтый свет, исходил он из высокого, забранного в проволочную решетку окна, пробитого в стене, которую покрывал холст. Я скосил зрачки, поглядел на свои неподвижные руки и увидел, что они лишены подвижности при помощи коричневой холщовой рубашки. Ноги были свободны; на них едва держались брюки, я был в ботинках. Потянув ноги и превозмогая боль в глазах, я принял сидячее положение. Оказался, таким образом, на краю койки. А когда, лязгнув, откинулся засов, я поднялся на ноги и увидел, что распахивается обитая кожей дверь.
В комнату вошел Меллиотс — в белых парусиновых брюках, с обнаженным от ключиц до пупка торсом, покрытым черными колечками волос, вроде шкурки персидского ягненка. Густой черной шерстью заросли и его босые ноги, видные под закатанными до колен штанами.
За Меллиотсом показалась крошечная седовласая женщина.
— Хорошо, очень хорошо, — Меллиотс как бы продолжал с ней разговор. Потом обратился ко мне:
— Еще раз доброе утро. Надеюсь, вы насладились отдыхом. — Гримаса на его лице должна была изобразить хозяйское радушие.
— В вашем приюте слишком много вшей. Уберите вот это, — я устыдился своего голоса, который вырывался наружу тоненьким и сухим ручейком.
— Убрать? Получится не очень-то скромно. — Меллиотс посмотрел сверху вниз на маленькую женщину. — Мужчина должен быть одет во что-то в присутствии дамы. Я прав, мисс Мэкон?
На мисс Мэкон было белое одеяние медсестры. Ее седая, коротко остриженная макушка как раз достигала Меллиотсу до пояса, совиные глаза улыбались, отвечая на его взгляды, при этом она еще и подхихикивала. Нацелившись для удара головой в волосатый живот, я бросился вперед. Меллиотс слегка расставил ноги, как матадор. Его колено нанесло моей голове встречный удар, направив меня обратно, так что я всей спиной грохнулся об обитую чем-то мягким стену. Я сполз на пол, но тут же снова встал на ноги. Маленькая женщина захихикала:
— Да он буйный, доктор. Он ведет себя прямо как помешанный, вы видите?
— Мы знаем, как с ним справиться, мисс Мэкон. — И обращаясь ко мне, повторил:
— Мы знаем, как с тобой справиться.
Я снова, как мне казалось, закричал, потрясая связанными руками:
— Уберите от меня это!
— Не понимаю. Ты в расстроенном состоянии сознания. Это просто моя обязанность — некоторое время удержать тебя от злонамеренных поступков, пока ты хоть немного не успокоишься.
Медсестра с восхищением взирала на доктора.
— Я уже убил одного человека, — сказал я. — Думаю, ты будешь следующим.
— Послушайте-ка его, — произнесла мисс Мэкон с блаженной улыбкой. Он к тому же одержим манией убийства.
— Я скажу вам, мисс Мэкон, что я думаю предпринять, — проговорил Меллиотс, как бы в раздумье. — Наверное, водное лечение как нельзя лучше подойдет в данном случае. Не устроить ли нам сеанс уже сейчас, как вы считаете, мисс Мэкон?
— Пожалуй.
— Мы устроим тебе сеанс водного лечения, — улыбаясь, объявил мне Меллиотс.
Я стоял, прислонившись спиной к стене.
Доктор вытянул из замочной скважины ключ, подошел ближе, играя связкой ключей, и вдруг ударил меня ею по лицу.
— Ты будешь следующим, — сказал я.
Он снова размахнулся. Звяканье, удар, жгучая боль... я потерял счет этой повторяющейся последовательности. В моей голове яростно вспыхивали и гасли взрывы света. По лицу текла кровь, оставляя за собой влажные, как следы улитки, полосы.
— Пошел! — скомандовал Меллиотс. — Пока ты еще можешь видеть, куда идти.
И я пошел — в комнату, напоминающую склеп, выложенную белым кафелем, лишенную окон. И холодную. Утренний свет проникал сюда через расположенный на высоте примерно в двенадцать футов потолок и переливался на хромовой поверхности каких-то водопроводных кранов и труб, вытянувшихся вдоль стены. Пока сестра развязывала мне руки, доктор держал меня за плечи. Я попытался ударить его по рукам. Он звякнул ключами. Доктор стянул с меня рубашку, бросил ее сестре. Она поймала ее, скомкала, встала у двери. На лице застыла улыбка ожидания, счастливая, как у несмышленого младенца.
