— Возможно, он хотел как лучше.
— Наверняка. Потом он позвонил в студию и сказал, что если мы все еще хотим это проделать, то постарается вернуться и договориться с председателем другой телекомпании…
— Так я и знал! Именно это я и говорил Эду.
— Затем к нам вышел пастор Лемминг — он уже был в церкви, когда мы пришли, — и поднял страшный шум. Сказал, что если мы немедленно не уберемся со священной земли и его личной собственности, то он нас арестует, засадит в тюрьму и даже сожжет и извергнет. Не знаю, что он подразумевал под словом «извергнет».
— Зато я знаю. Примерно то же, что и под словом «сожжет». Правильнее было бы сказать «извергнет и сожжет», но это не важно.
— Ну, все забеспокоились. У пастора Лемминга много влияния…
— Не так много, как он хочет заставить нас думать.
— Когда пастор пригрозил нас сжечь, люди были готовы разойтись. Это не так забавно.
— Кто знает. А что, неподалеку от Фестуса уже что-то горело?
— Кинотеатр в Лос-Анджелесе. Там давали двойной сеанс — «Делайте, что хотите с вашими штучками» и «Приправа для придурков». Я даже не знаю, о чем эти фильмы.
— Не думаю, чтобы я хотел это знать.
— Ну, кинотеатр сгорел. Еще до того около сотни членов лос-анджелесского Эдема Церкви Второго пришествия вошли внутрь и стали орать на зрителей. Были даже драки. «Лемминги» пикетировали кинотеатр, когда он загорелся, но я не думаю, что это они его подожгли.
— Я тоже не думаю. Возможно, это сделала молния.
— Прибыли пожарные и полиция, а «лемминги» вопили: «Гори, грех, гори!» — пели гимны и мешали проезду транспорта. Парень со студии рассказал нам об этом и объяснил, что они хотят показать нашу демонстрацию, а особенно «леммингов», так как в последнее время они постоянно присутствуют в теленовостях.
— Еще бы! Они ведь не раздеваются.
— Все разошлись, кроме пастора. Ну, я рассвирепела, заявила, что мы будем пикетировать церковь, и сняла всю одежду. Тогда остальные девушки тоже разделись.
— Ну и что сделал Фестус?
— Он ударил Маргариту по голове.
— Что?! Припоминаю, что кто-то из вас сказал…
— Он схватил плакат, который несла Маргарита, и огрел им ее.
— Это сбило меня с ног! — вставила Маргарита.
— Сукин сын! — воскликнул я и добавил:
— Извините за выражение, девушки. У меня просто вырвалось…
— Ничего, все в порядке.
— Можете повторить.
— Он и есть сукин сын.
— Я сказала этому…
— Девочки, следите за вашим языком. В конце концов, здесь мужчина. Продолжайте, Лула. Что случилось потом?
— Ну, пастор начал молотить плакатом Маргариты направо и налево, и мы разбежались в разные стороны. В это время подъехали две машины — в каждой было пять-шесть человек, и все подбежали к пастору. Он указал на нас и завопил: «Займитесь ими!» Не знаю, что он имел в виду, но… мы испугались.
— Я бы тоже испугался.
— Особенно когда люди двинулись к нам. Они шли очень медленно, но мы со страху вбежали в церковь и заперли двери, бросив плакаты, одежду и все остальное. Не знаю, что со всем этим стало. Потом мы стали искать телефон, но здесь его нет.
— Значит, эти люди не бежали к вам, не пытались вас бить или хватать?
В ответ последовало несколько комментариев:
— Они вроде как подползали к нам, — сказала Дайна.
— Они торько смотрери, — подхватила Юмико. — Но как!
— Можно было подумать, что они никогда не видели обнаженную женщину, — промолвила Сильвия, машинально — я в этом уверен — выгнув спину и выпятив ягодицы. — Впрочем, это меня бы не удивило, — добавила она, почесав живот.
— Бесновался только один пастор, — сказала Эмили. — Можете не верить, но у него пена показалась на губах.
— Да, маленькие пузырьки, — кивнула Бритт.
— Пастор прыгал туда-сюда, словно ему в штаны забрался аллигатор, — снова заговорила Лула. — Но остальные казались сбитыми с толку. Они медленно приближались к нам, словно не зная, что делать.
— Это потому, что их было не больше дюжины. Силы были слишком неравными. Кроме того, десять — двенадцать человек — это еще не толпа; они в состоянии обдумывать свои действия. Толпа безрассудно следует за вожаком, каким бы психом он ни был, наподобие того, как птичий двор поднимает шум, если один индюк начинает кулдыкать. Вот почему богобоязненная толпа так страшна и опасна…
Я внезапно умолк. На какое-то время я позабыл о куче «леммингов» снаружи. Вернее, не то чтобы позабыл, а игнорировал ее присутствие и легко предсказуемое состояние ее ума. Именно «ее», а не ума каждого из ее членов. Потому что в оголтелой толпе люди, становясь более тупыми, чем индюки, полностью утрачивают индивидуальность — их мозги становятся частицами мозга, а тела — клетками тела огромного и опасного зверя. Самое ужасное то, что этот зверь, способен на невероятную жестокость, не сдерживаемую никакими добродетелями, ибо зверям присуще только звериное.
Конечно, пока снаружи была всего лишь толпа. Но любая толпа способна превратиться, а еще чаще — быть кем-то превращенной, в зверя. Тем более если ее участников долго приучали слепо повиноваться, руководствоваться не разумом, а верой, вбивали им в голову, сердце и кишки ненависть, страх и чувство вины, если их возглавляют человек или люди, которых может простить только создавший их Господь Бог, — люди, которые искалечили их души, высушили сердца, лишили зрения, дабы они могли идти вслепую, подобно настоящим «леммингам», следом за своими вожаками.
И сейчас снаружи находился Лемминг, создавший такое стадо, и «лемминги», которых он создал.
— В чем дело, Шелл? Вы побледнели, — сказала Лула.
Я улыбнулся ей, но мне понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к действительности.
— Конечно, — небрежным тоном отозвался я. — Я подумал о «леммингах» снаружи, и мне стало не по себе. Вы сами выглядите немного «бежевой».
Она рассмеялась, и мягкий звук ее смеха окончательно привел меня в чувство.
— Подождите минутку, — сказал я. — Я намерен взглянуть украдкой на избранников Божьих.
Я побежал по проходу — возможно, так же быстро, но далеко не так привлекательно, как незабвенные три попки, — нащупал большой железный ключ в замке, повернул его и надавил на толстую позолоченную ручку одной из массивных дверей. Она открылась не более чем на пару дюймов, когда я снова услышал невнятное бормотание толпы — невнятное, по крайней мере, для меня.
Оно казалось куда громче, чем прежде, и не только потому, что я находился гораздо ближе. Бормотание быстро смолкло, приоткрыв дверь чуть шире и посмотрев в сторону стоянки, я не только увидел толпу мужчин и женщин, но и услышал зычный голос Фестуса Лемминга. Он стоял спиной ко мне и лицом к толпе, широко раскинув руки, как будто обнимал гигантскую медузу или даже всю землю.
— И теперь, когда мы готовимся к тысячелетнему царствованию нашего Господа и Спасителя, пролившего на кресте свою священную кровь за наши грехи… готовы к Его пришествию — к Его обещанному пришествию… когда мы усмиряем свою плоть и распинаем свои желания, дабы встретить Его очищенными… когда мы усердно трудимся, чтобы очистить землю для Господа нашего, сделать ее безгрешной и готовой к Его приходу… В Доме Господнем поселился грех!
Толпа издала вопль, более походивший на волчий вой, чем на блеяние ягнят, после чего голос пастора послышался вновь:
— Да! Вон там!
Лемминг повернулся и указал рукой на церковь. Толпа взвыла снова, а я отпрянул, подумав на момент, что он указывает на меня.
— В священном доме нашего Спасителя, оскверненном их язычеством и их наготой, они демонстрируют свою нечистую плоть перед лицом…
Последовавшая пауза длилась дольше обычной, и я подумал, что бойкий язык Фестуса наконец запутался в бесконечных повторах и придаточных предложениях. Но я оказался не прав. Он закончил фразу на максимальной звучности, вложив всю силу легких в одно слово, которое грянуло как пушечный выстрел над холмом, автостоянкой, травой, деревьями и шоссе.
— БОГА!
Более ранние звуки, издаваемые толпой, не шли ни в какое сравнение с чудовищным ревом, прозвучавшим в тот момент, когда Лемминг вновь повернулся к прихожанам церкви Второго пришествия. Я понял, что число собравшихся увеличилось по меньшей мере до тысячи.
Закрыв и заперев дверь, я двинулся по проходу в обратном направлении. Девушки ждали, молча и неподвижно. На их лицах читались тревога и волнение, а на некоторых — признаки внезапного испуга. Они также слышали вопли, более походившие на звериные, чем на человеческие.
— Что это было? — дрожащим голосом спросила Сильвия. — Что они там делают?
— Не уверен, что они сами это знают, — ответил я. — Но мне это не нравится. Вам нужно убраться отсюда. Но вы не можете выйти просто так, чтобы они вас увидели. Учитывая ваш вид и их настроение, нетрудно представить, что может вытворить эта публика. Они уже на пределе, и если увидят вас и все ваши… хм…
