— Дальше.
— Дальше. Ме-метлахские п-п-плитки. Метлах — это такой город в Германии, там их делают уже лет сто пятьдесят. Цена зависит от стиля, времени изготовления, ко-ко-количества имеющихся экземпляров и прочая, и прочая. Каждая — от двух до трех тысяч.
Хьюберт продолжал свой доклад, и я постепенно стал понимать что к чему. Большая часть миллеровской коллекции была германского или голландского происхождения, что для человека с немецкой кровью, да еще живущего в штате Пенсильвания, где так много выходцев из Голландии, да еще владельца магазина, естественно. Хьюберт особо подчеркнул, что неспециалист не обратит на нее никакого внимания — это не тот вид антиквариата, который бросается в глаза, суля огромные деньги.
А потому Миллер в выходные дни методично прочесывал отдаленные фермы, отыскивая там настоящие сокровища, долженствовавшие обеспечить ему и Маре счастливое будущее. Стерлинг сказал мне, что у Миллера были ценности, на которые и положили глаз Мара с Каррасом, На желтом листке бумаги, найденном мною у него в чемодане, был список пропавших предметов. Зачем он привез его с собой — не знаю. Если бы хотел вернуть похищенное, сказал бы мне в нашем первом разговоре. Впрочем, теперь уже это было неважно — для самого Миллера, по крайней мере.
Тут появился официант с аперитивами, а вместе с ним — я шансы заказать обед. После этого я предоставил слово Френсису. Ему тоже было о чем рассказать.
— Итак, в задачке спрашивалось, как и кем был приобретен «Голубой Страус». Задачка не из легких, но ты, Джеки, обратился именно туда, куда следует. Слушай и учись. «Страус» этот самый некоторое время тому назад был известен под другим названием, но слишком много непотребных дел творилось там до тех пор, пока до него не дотянулась суровая длань великого американского правосудия. В общем, заведеньице — «Серебряное Зеркало», не приходилось слышать? — прикрыли.
Очень даже приходилось. Это ведь там Джой Сал Пиреллиано ухлопал Сэмми Баго Донатса. Потом случился там пожарчик — причем с той же леденящей душу неизбежностью, с какой наши избиратели проголосовали за нынешнего мэра, — и почти все здание выгорело.
— Отлично, И кто же его купил?
— Никто не покупал.
— Как это?
— А вот так. Его и не продавали. Владельцы остались прежние.
Френсис замолчал, желая, чтобы я разгадал эту загадку, но я был не в настроении, о чем и сообщил ему прямо и честно:
— Кончай. Времени нет.
— Не понимаешь ты законов драматургии, — с напускным отчаянием сказал студент, которому не дали произнести эффектную реплику, завершающую минуту напряженной тишины. — Владельцы, выступающие в полутяжелом весе за одно милое семейство, разводящее оливки, пережив оголтелую газетную шумиху, когда «Зеркало» не сходило с первых полос, сочли уместным, чтобы их имя больше не фигурировало на счетах из бара...
— Ну, а Стерлинг-то как туда попал?
— ...и, поскольку за наличные продать заведеньице было нельзя — свистопляска в газетах сильно снизила его рыночную стоимость, — решили...
— Нельзя продать здание, находящееся в городской черте? Не свисти!
— Продать-то можно, но не за ту сумму, которая им мерещилась. Тогда они провели очаровательную комбинацию: им был нужен инвестор — физическое лицо или фирма, — способный выложить, не поморщившись, дикие деньги за аренду помещения. Захочет инвестор за свой счет провести реконструкцию или ремонт — он получает право в течение десяти лет сдавать клуб в субаренду, что обеспечит ему не только возмещение расходов, но и прибыль: если, конечно, он не совсем тупица в бизнесе. По истечении десятилетнего срока аренда может быть возобновлена на новых условиях, которые будут зависеть от того, насколько успешно пойдут в клубе дела.
— Действительно, комбинация изящная, — сказал я.
— А-а к-как же это и-ит-тальянское семейство отнесется к тому, что его впутывают в такую аферу?
— Оно ничего не узнает, — ответил Френсис, пригубив пиво. — Стерлинг жив-здоров, из чего я заключаю, что эти производители оливок не считают сделку грязней, чем любая другая. Главное — преумножение капитала.
— Ну, — сказал я, — приятно, конечно, узнать, что мафия в столь преклонные годы сохранила детскую непосредственность, но ты мне не ответил на мой вопрос. Я хочу знать, как на горизонте возник Стерлинг.
— Как? Через фирму-инвестора, которой управляет некий джентльмен из старинного города Неаполя. Скорей всего, искали какого-нибудь кретина, которому деньги — и очень немалые — жгут карман: их срочно надо отмыть, вложив в законное предприятие. Искали и нашли. Опыт кое-какой в делах такого рода имеется. Не так ли? Короче говоря, «Хоффман, Говард и Прайс» договор оформила. Они отмывают денежки бандитов со дня своего основания — с конца тридцатых годов. — Френсис снова отхлебнул пива и раздвинул облепленные пеной губы в улыбке. — И наш дорогой мистер Стерлинг не может отговориться тем, что не знал, с кем он имеет дело, ибо дело ото с самого начала двигал и раскручивал очень уважаемый нью-йоркский финансист Рафаэль Фаноне, известный также под кличкой Клоп.
Ага, подумал я, значит эта пискля все мне наврал. И не в том беда, что наврал — мне к этому не привыкать, — а в том, что я клюнул, поверил, купился. А купился потому, что слушал его вполуха и не проявил должного внимания к его словам. Я ведь так круто разделался с его меблировкой и охраной и был уверен, уверен на двести процентов, что у него кишка тонка врать такому супермену. Желание разделаться с Джеффом Энтони ослепило меня — я и не сообразил, что малый, который держит на жалованье такого громилу, как старина Джефф, видал всех суперменов в гробу.
Стерлинг обыграл меня вчистую и полностью сбил с толку. В Каррасе не заговорила совесть — он просто собрался с духом. Может быть, он и раньше мне звонил, а потом посмотрелся в зеркало — и позвонил еще раз, потому что решил поступить правильно. Нет, он не обворовывал Миллера на пару с Марой. В лучшем случае, Мара обратилась за этим к нему первому. Каррас отказался, но могло ли ото помешать ей мгновенно отыскать еще одну прожорливую мышку, которая бы помогла исполнить их со Стерлингом план?
Я поднялся.
— Мне надо позвонить. Хью, прошу тебя, без скандалов.
— Я с-скандалю?
— Кет, принц Уэльский! А ты не подначивай его, Френсис! Смотрите у меня!
Дойдя до первого же автомата, я по коду дозвонился в Плейнтон сержанту Эндрену. Слава тебе, Господи, в маленьких городках люди по вечерам сидят дома, смотрят телевизор.
Эндрен спросил, по какой причине он должен будет пропустить свидание Фэн Рой и Роберта Армстронга у лотка фруктовщика.
— Один вопросик, Деннис. Вы помните всех, о ком я спрашивал?
— Разумеется, помню. А кто именно вас интересует?
— Мне хотелось бы узнать насчет еще одного...
— Ну, выкладывайте, выкладывайте.
— Джеффри Энтони. Говорит зам что-нибудь это имя?
— Вы, я вижу, Джек, решили общаться исключительно с подонками? Очко!
Беглое описание внешности Энтони убедило меня, что мы с Эндреном говорим об одном и том же человеке. Я-то в этом не сомневался и спросил об этом объективности ради. Деннис поинтересовался, в чем было дело, и получил ответ. По голосу его я понял, что ничего иного от Джеффа в его родном городе и не ожидали. На мое обещание известить его о результатах — когда будут результаты, Деннис сказал «о'кей» и пошел досматривать кино. А я вернулся за столик.
Спустя несколько минут принесли и наши заказы. Мне показалось, что доставшийся мне стейк особенно велик, словно Луи перестал карать нас за развлечения с колечками лука. Я вооружился ножом и вилкой и отрезал порядочный кусок: лезвие прошло сквозь Т-образную отбивную так, словно на тарелке лежало не мясо, а мираж. Подцепив на ту же вилку несколько ломтиков лука, я окунул их вместе с мясом в обжигающе горячий почти черный соус, и от наслаждения даже колени у меня задрожали.
Я ел не спеша, растягивая удовольствие. Жареная картошка, политая растопленным маслом и сметаной, посыпанная сверху мелко нарезанным беконом — фирменное блюдо Луи, — соседствовавшим с тертым чесноком и ломтиками расплавленного сыра, была выше похвал.
Наш разговор мгновенно оборвался; каждый из нас троих гораздо больше интересовался содержимым своей тарелки, чем собеседником. Вряд ли после появления официанта было произнесено больше пятидесяти слов, если не считать, понятно, просьб передать соль, пододвинуть перец, принести еще хлеба, масла и еще выпить. Хьюберт набросился на первого лобстера, словно стоило пять минут помедлить — и он станет ядовитым. Когда подали заказанные им наполовину вскрытые устрицы и венерок, он сбавил темп, но не намного. Со вторым лобстером он разделался прежде, чем Френсис добрался до половины своей отбивной.
Но, в конце концов, даже Хью удовлетворенно откинулся на спинку стула, и можно было вернуться к прерванному разговору. Я несколько успокоился: по всему телу разлилось приятное тепло — мой организм так реагирует исключительно на говяжью вырезку. Хью спросил, что у нас еще на повестке дня. «Это зависит от того, насколько хорошо справился Френсис со своим домашним заданием», — ответил я.
