— Хорошо, мистер Каннинг, — сказал Бартлетт. Он быстро повернулся к Хэнсону. — Я возьму этого джентльмена, а ты доставишь другого.
Он подошел к креслу Гомеса, ухватился за его спинку, наклонил, оставив на двух ножках и потащил к двери на другой стороне бассейна, той самой двери, через которую Линн Питерсон вышла в тот самый день, когда я увидел её здесь с полотенцем на голове. Хэнсон с выражением глубокого отвращения на лице взял стул Лопеса, также наклонил его и последовал за Бартлеттом. Ножки стула перемещались по мраморным плиткам с таким звуком, как будто кто-то проводил ногтями по школьной доске. Голова Лопеса упала набок, глазное яблоко вывалилось и повисло.
Каннинг снова повернулся ко мне и снова легонько хлопнул себя по бедру своей «чванливой палкой».
— Они были не очень откровенны, — сказал он, кивнув головой в сторону уходящих мексиканцев.
— Откровенны в чём? — спросил я. У меня внезапно возникло острое желание закурить. Я подумал, не закончу ли я, как мексиканцы, избитым до полусмерти и вытащенным отсюда, всё ещё будучи привязанным к этому проклятому стулу. Какой паршивый, унизительный конец.
Каннинг помотал лысой головой из стороны в сторону.
— Сказать по правде, я вообще не ожидал много от них узнать, — сказал он.
— Это должно было их утешить.
— Я не собирался предложить им утешение.
— Не собирались, это заметно.
— Вы сочувствуете им, мистер Марлоу? Они были просто парой животных. Нет, даже не животных — животные не убивают ради забавы.
Он принялся расхаживать передо мной взад и вперед, три небольших шага в одну сторону, три небольших шага в другую, стуча каблуками по плиткам. Он был одним из тех вечно напряжённых, беспокойных мелких парней, и прямо сейчас он выглядел очень возбуждённым. На языке у меня появился знакомый металлический привкус, как будто я сосал до этого одноцентовую монетку. Это был вкус страха.
— Как вы думаете, я могу выкурить сигарету? — сказал я. — Обещаю не использовать её, чтобы прожечь эти веревки или что-нибудь в этом роде.
— Я не курю, — сказал Каннинг. — Отвратительная привычка.
— Вы правы, так и есть.
— У вас есть сигареты? Где они?
Я указал подбородком на нагрудный карман пиджака:
— Тут. И спички там же.
Он сунул руку мне в карман и вытащил серебряный портсигар с монограммой и спичечный коробок, я совсем и забыл, что прихватил его в «Кафе Барни». Он вынул из портсигара сигарету, сунул мне в рот, зажёг спичку, поднёс пламя. Я глубоко вдохнул горячий дым.
Каннинг сунул портсигар обратно мне в карман и снова принялся расхаживать по комнате.
— Латинские расы, — сказал он, — я их не очень уважаю. Пение, коррида, ссоры из-за женщин — вот их предел. Вы согласны?
— Мистер Каннинг, — сказал я, перемещая сигарету в угол рта, — я не в том положении, чтобы не согласиться с чем-то вами высказанным.
Он рассмеялся, издав тонкий писклявый звук.
— Это точно, — сказал он. — Не в том.
И снова зашагал. Выглядело так, как будто ему всё время необходимо было находиться в движении, как акуле. Интересно, как он заработал свои деньги? Нефть, предположил я, или, может быть, вода, которая была почти такой же драгоценностью в этом сухом ущелье, в котором первые поселенцы решили основать город.
— По-моему, есть только две достойные расы, — сказал он. — Даже и не расы, а, скорее, их отдельные представители. Знаете, кто?
Я покачал головой, и боль тут же заставила меня пожалеть об этом. Струя сигаретного пепла бесшумно скатилась по рубашке и упала мне на колени.
— Американский индеец, — сказал он, — и английский джентльмен. — Он весело взглянул на меня. — Странная пара, как полагаете?
— Ну, не знаю, — сказал я. — Думаю, что у них есть что-то общее.
— Например? — Каннинг остановился и повернулся ко мне, приподняв одну из своих густых черных бровей.
— Преданность земле? — сказал я. — Любовь к традициям? Страсть к охоте?..
— Вот именно, вы правы!
— …плюс склонность убивать любого, кто встанет у них на пути.
Он покачал головой и укоризненно погрозил мне пальцем.
— А вот теперь вы дерзите, мистер Марлоу. А это мне нравится не больше, чем любопытство.
Он снова зашагал, поворачиваясь и разворачиваясь. Я не спускал глаз с этой «чванливой палки»; удар ею по лицу — событие, которое я не скоро забуду.
— Иногда убийство необходимо, — сказал он. — Или, скорее, это можно назвать ликвидацией. — Его лицо потемнело. — Некоторые люди не заслуживают того, чтобы жить — и это просто факт. — Он снова подошёл ко мне и присел на корточки рядом со стулом, к которому я был привязан. У меня было неприятное чувство, что он собирается чего-то от меня добиться. — Вы знали Линн Питерсон, не так ли?
— Нет, я её не знал. Я встретился с ней…
Он пренебрежительно кивнул:
— Вы были последним, кто видел её живой. Это не считая, — он кивнул в сторону двери, — тех двух кусков дерьма.
— Наверное, так и было, — сказал я. — Она мне понравилась. То есть мне понравилось, какой я её увидел.
Он посмотрел мне в лицо сбоку.
— Правда? — На его левом виске подергивалась мышца.
— Да. Она показалась достойной женщиной.
Он рассеянно кивнул. Странное, напряженное выражение появилось в его глазах.
— Она была моей дочерью, — сказал он.
Это заняло некоторое время. Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. Каннинг всё ещё смотрел на меня. На его лице появилась выражение глубокой печали; оно пришла и ушло за считанные мгновения. Он поднялся на ноги, подошёл к краю бассейна и некоторое время молча стоял спиной ко мне, глядя в воду. Потом он обернулся.
— Не притворяйтесь, что вы не удивлены, мистер Марлоу.
— Я не притворяюсь, — сказал я. — Я удивлён. Только я не знаю, что вам сказать.
Я докурил сигарету до конца, и тогда подошёл Каннинг, с выражением отвращения вынул окурок у меня изо рта и отнёс его к стоящему в углу столику, держа перед собой зажатым между большим и указательным пальцами, как будто это был труп таракана, и бросил в пепельницу. Потом он вернулся.
— Как так получилось, что фамилия вашей дочери была Питерсон? — спросил я.
— Она взяла фамилию матери, кто знает почему. Моя жена не была замечательной женщиной, мистер Марлоу. Она была наполовину мексиканкой, так что, возможно, мне следовало об этом догадаться. Она вышла за меня замуж из-за денег, а когда достаточно их потратила — вернее, когда я положил конец её тратам, — сбежала с парнем, который оказался мошенником. Не слишком приятная история, я знаю. Не могу сказать, что именно этот отрезок моей жизни является предметом моей гордости. Всё, что могу сказать в своё оправдание, — я был молод и, наверное, очарован. — Он вдруг ухмыльнулся, обнажив зубы. — Или так говорят все рогоносцы?
— Откуда мне знать.
— Тогда вы счастливчик.
— Удача есть удача, мистер Каннинг. — Я взглянул на верёвки. — Сейчас, мне кажется, она не слишком на моей стороне.
Мой разум снова затуманился, что, вероятно, было вызвано ухудшением кровообращения из-за веревок. Но силы возвращались, я это чувствовал, если только это не было просто вызвано никотином. Интересно, как долго всё это будет продолжаться? И ещё — опять-таки, — чем всё это закончится. Я вспомнил выпученный глаз Лопеса и кровь на его рубашке. Уилбер Каннинг играл роль мягкотелого старика, но я знал, что в нем нет ничего мягкотелого, за исключением, может быть, его отношения к умершей дочери.
— Послушайте, — сказал я, — возможно ли предположить, что если Линн была вашей дочерью, то Нико — ваш сын?
— Да, они оба мои потомки, — ответил он, не глядя на меня.
— Тогда мне очень жаль, — сказал я. — Вашего сына я никогда не встречал, но, как я уже сказал, Линн показалась мне вполне в порядке. Почему вас не было на её похоронах?
Он пожал плечами.
— Она была бродяжкой, — произнёс он без всякого выражения. — А Нико был жиголо, когда не вёл себя ещё хуже. В них обоих было много от матери, — теперь он посмотрел в мою сторону. — Вы шокированы моим отношением к сыну и дочери, мистер Марлоу, хотя я потерял их обоих?
