Этта простерла ко мне руки, и я буквально вплыл в ее объятия, как будто никогда не слышал о ее муже и моем лучшем друге, Крысе.
Я приник к ее шее, вдыхая аромат ее кожи, напоминающий запах свежесмолотой муки. Я обнял Этту-Мэй Харрис и забылся. В последний раз я обнимал ее пятнадцать лет тому назад.
– Изи, – прошептала она.
Я не понял, следует ли мне немного ослабить свои объятия или ей просто захотелось услышать, как звучит мое имя.
Я знал, это объятие равносильно дулу заряженного револьвера у моего виска. Реймонд Александр, известный друзьям как Крыса, был убийцей. Если бы он увидел, что его жену обнимает другой мужчина, пристрелил бы его, не моргнув глазом. Да, я это знал и все-таки не мог отпустить ее.
– Изи, – снова сказала Этта, и я осознал, насколько плотно прижимаюсь к ней бедрами. Она почувствовала, как я возбужден. Нужно бы отпустить ее, но у меня было такое ощущение, словно я пробудился от сна ранним солнечным утром и все еще пребываю в блаженной истоме, не желая расставаться со сладкими сновидениями.
– Пойдем в дом, милый, – сказала она, прикоснувшись своей щекой к моей. – Ребенок хочет есть.
В доме витал аромат восточных блюд. Этта приготовила белый рис, бобы с салом и лимонад из фруктов. На столе в банке из-под майонеза стоял букет красных роз. Впервые мой дом украшали цветы.
Жилище мое было невелико. Комната, в которой мы находились, служила одновременно гостиной и столовой. В той части комнаты, что считалась гостиной, умещались только кушетка, мягкое кресло и тумбочка каштанового дерева, на которой стоял телевизор. Отделенная перегородкой в виде арки столовая была и того меньше. Кухня находилась в глубине дома. И еще была маленькая спальня. Для одного человека в доме вполне хватало места, я прекрасно в нем себя чувствовал.
– Пересядь, Ламарк, – сказала Этта. – Во главе стола должен сидеть хозяин.
– Но... – начал было пререкаться Ламарк, но тут же смолк.
Он съел три тарелки бобов и дважды сосчитал до ста шестидесяти восьми ради меня. После обеда Этта отослала сынишку погулять.
– Только больше не садовничай, – предупредила она его.
– О'кей.
* * *
Мы сидели за столом друг против друга. Я смотрел в ее глаза, думал о поэзии и вспоминал о своем отце.
...Я раскачивался на негодной шине от старого "форда", подвешенной на дереве. Мой отец подошел ко мне и сказал:
– Изекиель, ты научился читать, и нет такой вещи, которой бы ты не смог сделать.
Я засмеялся, потому что любил, когда со мной разговаривал отец. Он ушел в ту ночь, и я так и не узнал, бросил он меня или его убили по дороге домой.
А теперь я преодолел почти половину сонетов Шекспира на третьем английском курсе в городском колледже Лос-Анджелеса. Любовь, которая переполняла стихи, и моя любовь к Этте-Мэй и к отцу так переплелись в сердце, что я с трудом переводил дыхание. Мои чувства к Этте-Мэй не были чем-то лирическим, вроде сонета, в ее глазах была эпика, вся история моей жизни.
И тут я снова вспомнил: она принадлежит другому человеку – убийце.
– Как славно встретиться с тобой, Изи.
Она оперлась руками о стол, положила подбородок на ладонь и нараспев произнесла:
– Изекиель Роулинз.
Это было мое настоящее имя. Так меня называли только лучшие друзья.
– Что ты здесь делаешь, Этта? Где Крыса?
– Ты знаешь, мы давно расстались.
– Я слышал, ты разрешила ему вернуться.
– Это была просто попытка. Хотела убедиться, способен ли он быть хорошим мужем и отцом. Но он на это не способен, и я выгнала его опять.
Последние мгновения жизни Джоппи Шэга промелькнули у меня перед глазами. Он был привязан к дубовому стулу, пот и кровь стекали по его лысому черепу. Когда Крыса выстрелил ему в пах, он рычал и извивался, как дикий зверь. А затем Крыса хладнокровно прицелился ему в голову...
– Я об этом не знал. Но как вы оказались здесь?
Не ответив, Этта принялась убирать со стола. Я попытался помочь ей, но она легонько толкнула меня на стул.
– Ты только мешаешь мне, Изи. Сиди и пей свой лимонад.
Я выждал минуту, а потом пошел за ней на кухню.
– Беда с вами, мужчинами. – Она кивком указала на гору грязной посуды на кухонном столике и в раковине. – Как вы можете так жить?
– Ты приехала из Техаса показать мне, как моют посуду?
Я снова обнял ее. Словно продлилось то мгновение во дворе, когда наши объятия разомкнулись. Этта положила руку мне на затылок, а я водил двумя пальцами вдоль ее позвоночника вверх и вниз.
Я долгие годы мечтал о поцелуях Этты. Иногда лежал в постели с другой женщиной, но мысленно представлял себе, что со мной Этта и что целует меня она. И только очнувшись, понимал: это была всего лишь моя фантазия. Когда Этта поцеловала меня в кухне, пробуждение было совсем другого рода.
Я шарахнулся от нее и промямлил:
– Я больше не выдержу. Зачем ты приехала? – Голос мой звучал умоляюще.
– Крыса обезумел.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Он сошел с ума. Свихнулся.
– Этта. – Я старался говорить как можно спокойнее. Желание обнять ее на миг угасло. – Расскажи мне, что он сделал.
– Он чуть ли не каждый день заявлялся домой в два часа ночи. Пьяный в стельку. Размахивал то и дело своим длинноствольным револьвером. А то стоял посреди улицы и вопил, что это он купил мой дом и сожжет его, если мы не научимся как следует уважать его.
– Как?
– Не знаю, Изи. Крыса сошел с ума.
В общем, это всегда соответствовало истине. Еще когда мы были молодыми, Крыса не расставался с револьвером и ножом. Он убивал людей, которые вставали поперек его дороги или мешали зашибить деньгу. Крыса убил своего отчима, дедушку Риза, но он редко покушался на своих друзей, и я не ожидал, что он поднимет руку на Этту-Мэй.
– Ты хочешь сказать, это он заставил тебя бежать из Техаса?
– Бежать? – Этта была удивлена. – Я никогда не убегала от этого человечка с крысиной мордой, как и от какого-нибудь другого создания Божьего.
– Так почему ты приехала сюда?
– Что сказал бы Ламарк, став взрослым, узнав, что я убила его отца? Знаешь, каждую ночь, когда он вопил на улице, я держала его под прицелом.
Я вспомнил, у Этты было ружье 22-го калибра и револьвер 38-го.
– После того как он вытворял все это день за днем в течение месяца, я решила его убить. Но в ту ночь, когда я собиралась это сделать, Ламарк проснулся и вышел из своей комнаты. Я как раз поджидала Реймонда. Малыш спросил, зачем я сижу с ружьем. Ты знаешь, я никогда не лгу своему сыну. Я сказала, будто собираюсь упаковать ружье, потому что мы едем в Калифорнию.
Этта потянулась ко мне и взяла мои ладони в свои.
– Это было первое, что пришло мне в голову, Изи. Я не вспомнила о матери или сестре, живущих в Галвестоне. Я подумала о тебе. Подумала о том, каким ты был милым, прежде чем мы поженились с Реймондом. И вот приехала к тебе.
– Столько лет спустя я внезапно возник в твоей памяти?
Этта улыбнулась и взглянула на наши переплетенные пальцы.
– Пожалуй, Коринтия отчасти помогла мне в этом.
– Коринтия?
Она была нашей подругой из Хьюстона. Я повстречал ее как-то в "Таргетс-баре", взял бутылку джина, и мы сидели с ней всю ночь и пили, как мужчина с мужчиной. А утром я признался ей в своих самых сокровенных чувствах, выболтал все тайны. Я не раз испытывал на себе предательское влияние алкоголя.
– Я написала ей о Крысе, когда это все началось, – сказала Этта. – И она ответила мне, будто ты до сих пор ко мне неравнодушен, и посоветовала приехать.
– Тогда почему ты не у нее?
– Так оно и должно было быть, милый. Но пока мы добирались, я так много думала о тебе, рассказала Ламарку, и в конце концов мы решили поехать прямо к тебе. И ты знаешь, я так рада нашей встрече!
– Правда?
Этта кивнула. Она искренне улыбнулась, и прошедшие годы исчезли, будто их и не бывало. Годы после той ночи, проведенной с Эттой, самой лучшей ночи в моей жизни, когда, проснувшись утром, она заговорила... о Крысе. О том, какой он удивительный и как мне несказанно повезло, что у меня такой друг.
* * *
Ламарк никогда прежде не видел телевизора. Он не отрываясь смотрел все передачи подряд, даже новости. В этот вечер козлом отпущения был Чарльз Винтерс. Оказывается, он похищал секретные документы в правительственном учреждении, где работал. Диктор сообщил: если вина будет доказана, его приговорят к тюремному заключению на четыре срока, каждый из которых – девяносто девять лет.
– Что такое команиск? – спросил Ламарк.
– Ты думаешь, я знаю все, о чем говорят по телевизору, только потому, что он стоит у меня дома?
– Угу, – сказал он. Ламарк был истинное сокровище.
– Так ты спрашиваешь о коммунистах? Коммунисты бывают всякие, Ламарк.
– Вот один из них. – Ламарк ткнул пальцем в экран. Но изображение мистера Винтерса уже исчезло. Вместо него появился Айк, размахнувшийся клюшкой от гольфа.
