– Так ты спрашиваешь о коммунистах? Коммунисты бывают всякие, Ламарк.
– Вот один из них. – Ламарк ткнул пальцем в экран. Но изображение мистера Винтерса уже исчезло. Вместо него появился Айк, размахнувшийся клюшкой от гольфа.
– Коммунисты думают, жизнь станет лучше, если сломать все, что есть в Америке, и сделать так, как в России.
Ламарк сидел, вытаращив глаза и раскрыв рот.
– Значит, они хотят сломать мамин дом и телевизор?
– В том мире, который они хотят создать, ни у кого не будет ничего своего. И этот вот телевизор будет общим для всех.
Ламарк сжал свои кулачки и задиристо подпрыгнул.
– Ламарк! – закричала Этта. – Что это на тебя нашло?
– Команиск хочет забрать наш телевизор!
– Тебе пора спать, малыш.
– Ну нет!
– А я говорю – да, – мягко сказала Этта.
Она наклонила голову и откинулась на спинку кушетки. Ламарк потупился и побрел выключать телевизор.
– Пожелай дяде Изи доброй ночи.
– Доброй ночи, дядя Изи, – прошептал Ламарк.
Он взобрался на кушетку, чтобы поцеловать меня, а потом заполз на колени к Этте, и она отнесла его в мою спальню.
После ужина мы решили, что они будут спать в моей постели, а я устроюсь на кушетке.
До полуночи я лежал на кушетке, тупо глядя на телеэкран, где светилась заставка. Я курил "Пэл-Мэл", пил водку с газированным грейпфрутовым соком и думал о том, сможет ли меня убить Крыса, окажись я в федеральной тюрьме. Пожалуй, сможет.
– Изи, – позвала Этта из спальни.
На ней было атласное платье кораллового цвета. Сев на стул справа от меня, она спросила:
– Ты спишь, детка?
– Да нет. Просто лежу и думаю.
– О чем?
– О том, как я поехал в Галвестон, чтобы увидеть тебя. Вы тогда только что обручились с Крысой.
Она улыбнулась мне, и я с трудом удержался на месте.
– Ты помнишь ту ночь? – спросил я.
– Конечно. Это была славная ночь.
Я кивнул.
– Да. Видишь ли, вот это как раз и скверно, Этта.
– Я тебя не понимаю.
Даже ее нахмуренные брови не умалили моего желания ее поцеловать.
– Лучшей ночи в моей жизни не было. Когда утром я проснулся, то поразился, что еще жив. Мне было так хорошо, что смерть казалась неизбежной.
– В этом нет ничего плохого, Изи.
– До тех пор, пока ты не сказала, мол, было приятно. А ты помнишь, что сказала, когда встала?
– Это было пятнадцать лет назад, детка. Как я могу помнить?
– А я помню.
Этта погрустнела, словно потеряла что-то дорогое. Я хотел остановиться, обнять ее, но не смог. Все эти годы меня преследовало желание когда-нибудь рассказать ей о своих тогдашних чувствах.
– Ты сказала, что Крыса самый замечательный человек из всех, кого ты только знала. И мне по-настоящему повезло, что у меня такой друг!
– Детка, но это было так давно.
– Не для меня. Не для меня!
Привстав на постели, я ощутил, что у меня в штанах зашевелилось. Пришлось скрестить ноги, чтобы Этта ничего не заметила.
– Я помню все, как будто это было только вчера. Я очень любил тебя и люблю до сих пор. А он, оказывается, был единственным, о ком ты думала. Знаешь, многие женщины признавались мне в любви по утрам. И мне всегда становилось не по себе. Мне казалось, будто это ты вновь и вновь говоришь мне о Крысе.
Этта грустно покачала головой:
– Ты прекрасный человек. Я любила тебя, Изи, любила как друга. Я никогда не поступила бы так с тобой. Но ты пришел, милый, когда я была вне себя. Реймонд пошел по бабам ровно через два дня после того, как я согласилась выйти за него замуж. Да, я использовала тебя, Изи, пытаясь проучить его. И ты это знал. Прекрасно знал. Понимал – то, что я с отчаяния отдаю тебе, принадлежит ему. Вот почему ты наслаждался. Но это было так давно! Перешагни через себя. Некоторые мужчины полагают, будто женщины не имеют души. Ламарк, и тот уже требует: говори ему, какой он необыкновенный силач, если несет мой блокнот. И я ему это говорю, ведь он ребенок. Но ты-то мужчина, Изи. Солгать – значит оскорбить тебя.
– Я знаю, знаю. Знал и тогда. И никогда об этом не заговаривал, но сейчас ты снова здесь. Кто-то мог видеть тебя в автобусе, Этта, сообщить знакомым о том, что ты уехала в Калифорнию. А Крыса случайно оказался рядышком в эту самую минуту и услышал. Может быть, он появится здесь завтра. Он придет, не сомневайся. И если он узнает, что ты побывала в моей постели, нам несдобровать.
– Реймонда не беспокоят мои приятели, Изи. Ему на это начхать.
– Может быть, так оно и есть. Но если Крыса решит, будто я собираюсь отнять у него жену и сына, кровь ударит ему в голову. Ты ведь говорила, он безумен. Откуда мне знать, на что он способен?
Этта промолчала.
Крыса был маленьким человечком с мордочкой грызуна, который никогда в себе не сомневался. Свою собственность он защищал остервенело. Без страха выступил бы против любого верзилы, потому что знал: лучше его нет никого. И наверное, он был прав.
– Я пытаюсь тебя удержать, когда навалилось столько проблем, что не следует и помышлять об этом.
Этта наклонилась вперед, оперлась локтями на колени, открыв темную ложбинку между грудями.
– Так что же ты собираешься делать, Изи?
– Я...
– Да.
– Я знаю одного человека по имени Мофасс.
– Кто он?
– Он управляет несколькими домами, я работаю у него. Этта шевельнулась, и платье четко обрисовало контуры ее тела. У меня мороз пошел по коже.
– Ну и что? – сказала она.
– Я думаю, он поможет в поисках квартиры для вас. Бесплатно. – Я продолжал говорить, сам себе не решаясь признаться, что стараюсь в собственных интересах.
Этта выпрямилась, ее платье натянулось на груди. Под гладкой тканью ее соски были твердыми, как десятицентовики.
– Вот, значит, как обстоят дела. Я приехала Бог знает откуда, а ты собираешься выставить нас вон. – Она выпятила нижнюю губу и повела плечами. – Мы с Ламарком будем готовы к полудню.
– К чему такая спешка, Этта?
– Нет, нет, – сказала она, вставая и отмахиваясь от меня. – Мы должны найти себе жилье, и чем скорее, тем лучше. Ты знаешь, ребенку нужен дом.
– Я дам тебе денег, Этта. У меня много денег.
– Я расплачусь с тобой, как только найду работу.
Некоторое время мы молча глядели друг на друга.
Этта была самая красивая женщина из всех, кого я знал. Когда-то я хотел ее больше жизни. Я упустил ее, и это было ужаснее, чем страх перед тюрьмой.
– Доброй ночи, Изи, – прошептала она.
Я приподнялся, чтобы поцеловать ее на прощанье, но она жестом остановила меня.
– Не целуй меня, милый. Ты же знаешь, я думала о тебе почти столько же, сколько и ты обо мне.
Она ушла в спальню.
Этой ночью я не спал. И меня уже не тревожили мысли о налогах.
Налоговое управление размещалось в центре города на Шестой улице в небольшом, четырехэтажном, красного кирпича здании. Снаружи оно выглядело весьма приветливо и вовсе не походило на правительственное учреждение.
Однако за парадной дверью чувство умиротворенности исчезало. При входе за конторкой сидела дама. Ее светлые волосы были так туго стянуты на затылке, что стоило лишь на них глянуть, и у меня прямо-таки кожа на черепе начала зудеть. На ней были строгий серый жакет и очки в роговой оправе. Дама бросила на меня косой взгляд и поморщилась, будто и в самом деле испытывала боль.
– Чем могу быть полезна, сэр? – спросила она.
– Мне нужен Лоуренс. Инспектор Лоуренс.
– ФБР?
– Нет. Налоги.
– Налоговая инспекция?
– Видимо, да. Налоги они и есть налоги, как ни назови.
Она была вежлива, как и все правительственные служащие, но не была расположена улыбаться.
– Ступайте в конец этого коридора. – Она показала мне направление. – Поднимитесь в лифте на третий этаж. Секретарь вам все объяснит.
– Благодарю вас, – сказал я, но она с сосредоточенным видом уже изучала что-то, по-видимому чрезвычайно важное, на столе. Я присмотрелся. Оказывается, журнал "Сатердей ивнинг пост".
Кабинет инспектора Лоуренса располагался в самом конце коридора, на третьем этаже. Секретарь позвонила ему, он велел мне подождать.
– Он просматривает ваше дело, – сообщила мне жирная брюнетка.
Я сел на стул с прямой спинкой, как будто нарочно сделанный для того, чтобы на нем было неудобно сидеть. Нижняя часть спинки выступала вперед, и мне пришлось сидеть сгорбившись. У меня перед глазами секретарша втирала в руки лосьон. Она поморщилась, оценивающе разглядывая свои ладони, затем еще раз поморщилась, когда увидела сквозь растопыренные пальцы, что я за ней наблюдаю.
Интересно, подумалось мне, стала бы она заниматься своим туалетом в присутствии белого налогоплательщика.
– Роулинз? – услышал я оклик, прозвучавший по-военному.
Я поднял голову и увидел высокого белого в светло-синем костюме. Неплохо сложен, однако большие руки как-то вяло свисают по бокам. Каштановые волосы, маленькие карие глазки. Гладко выбрит, хотя на подбородке, видимо, постоянно проступает синева. Несмотря на аккуратную одежду, инспектор Лоуренс казался каким-то неопрятным взъерошенным. Я несколько секунд разглядывал его. Густые брови и темные круги под глазами придавали ему жалкий вид, абсолютно не соответствующий его положению.
