— Ты не первый, кто спрашивает о нём, — сказал старик у меня за спиной.
Я обернулся.
— Да?
— На прошлой неделе приходила пара «мокрых спин». [8]
— Мексиканцы?
— Именно так я и сказал. Их было двое. Приодетые такие, но «мокрая спина» в костюме и шикарном галстуке — это всё-таки «мокрая спина», верно?
До этого солнце светило мне в спину, а теперь светило прямо в лоб. Я почувствовал, как моя верхняя губа стала влажной.
— Вы с ними разговаривали? — спросил я.
— Не-а. Они подъехали на какой-то машине, которую я никогда раньше не видел, должно быть, сделанной где-то там. Высокая и широкая, как кровать в борделе, с брезентовым верхом с отверстиями.
— Когда это было?
— Два-три дня назад. Какое-то время они бродили вокруг дома, заглядывали в окна, как и ты, потом снова сели в машину и уехали. Не люблю «мокрых спин».
— И не говори.
Он угрюмо посмотрел на меня и фыркнул.
Я снова повернулся и направился к своей горячей машине. Он снова заговорил:
— Ты думаешь, он вернется? — И я снова остановился. Я чувствовал себя гостем на свадьбе, пытающимся отвертеться от прослушивания Древнего Морехода. [9]
— Сомневаюсь, — сказал я.
Он снова принюхался.
— Ну, думаю, он не сильно скучает. И всё же он мне нравился.
От его сигареты остался четвертьдюймовый окурок, который он бросил в траву.
— Тебе не следовало этого делать, — сказал я, садясь в машину.
Когда мои пальцы коснулись руля, я удивился, что они не зашипели.
Вместо того чтобы вернуться в офис, я заехал в «Кафе Барни» в поисках чего-нибудь прохладительного, что можно было бы влить в себя. Заведение это было, на мой вкус, нарочито богемным — слишком уж много там болталось людей, пытающихся выдать себя за художников. За стойкой всё та же старая вывеска с надписью «Педеки — держитесь подальше». Вот что я заметил в людях из «Барни»: они не очень хорошо пишут. В «Барни», должно быть, думали о каком-то другом слове с двумя «е», вроде «реднек». [10] Но местный бармен был порядочным парнем, который терпеливо выслушивал моё ночное брюзжанье чаще, чем мне хотелось бы вспоминать. Он называл себя Трэвисом, но было ли это его имя или фамилия, я не мог сказать. Здоровяк с волосатыми предплечьями и замысловатой татуировкой на левом бицепсе, изображающей синий якорь, оплетённый красными розами. Впрочем, я сомневался, что он когда-нибудь был моряком. Он был очень популярен среди «педеков», которые, несмотря на предупреждающий плакат, продолжали сюда приходить — возможно, именно, из-за плаката. Он любил рассказывать забавную историю об Эрроле Флинне [11] и о том, что он проделал однажды вечером здесь в баре с ручной змеей, которую держал в коробке из бамбука, но я не помню, чем всё закончилось.
Я пристроился на табурете и заказал мексиканское пиво. На стойке стояла миска сваренных вкрутую яиц; я взял одно и съел его с большим количеством соли. Соль и сухость яичного желтка заставили мой язык почувствовать себя куском мела, поэтому я попросил ещё «текате». [12]
Это было медленно тянущееся начало вечера, и в заведении было мало посетителей. Трэвис, с которым мы были не слишком близки, едва заметно кивнул мне, когда я вошёл. Интересно, знает ли он мое имя? Скорее всего, нет. Он знал, чем я зарабатываю на жизнь, я был в этом совершенно уверен, хотя и не помнил, чтобы он когда-нибудь упоминал об этом. В свободное от работы время он стоял, положив руки на стойку бара и опустив большую квадратную голову, и смотрел через открытую дверь на улицу с отсутствующим взглядом, как будто вспоминал давно потерянную любовь или битву, которую однажды выиграл. Он почти ничего не говорил. Он был либо глуп, либо очень умен, я никак не мог решить, что именно. В любом случае, он мне нравился.
Я спросил его, знает ли он Питерсона. Я не думал, что «Барни» принадлежит к числу мест, куда захаживал Питерсон, но, любом случае, стоило попытаться.
— Живет на Нэйпире, — сказал я. — Или жил, до недавнего времени.
Трэвис медленно вернулся из того переулка памяти, по которому он бродил.
— Нико Питерсон? — спросил он. — Конечно, я его знаю. Иногда заходил днем, пил пиво и съедал яйцо, прямо как ты.
Это был второй раз, когда обнаружилась моя связь с Питерсоном — Клэр Кавендиш сказала, что он такой же высокий, как и я, — и как бы ни была слаба эта связь, мне она не понравилась.
— Что он за человек? — спросил я.
Трэвис пожал мускулистыми плечами. На нем была обтягивающая черная рубашка, из-под которой торчала толстая короткая шея, похожая на пожарный кран.
— Выглядел как ловелас, — сказал он. — Или так, как он себе их представляет. Дамский угодник, с эдакими усами и причёсанными волной намазанными маслом волосами. И забавно — ему всегда удавалось их смешить.
— Он приводил их сюда?
Трэвис услышал скептицизм в моем голосе; «Барни» вряд ли мог быть местом для романтических отношений с шикарными женщинами.
— Время от времени, — ответил он с кривой полуулыбкой.
— Одна из них высокая, светлые волосы, чёрные глаза, и особенный рот, который невозможно забыть?
Трэвис снова осторожно улыбнулся мне.
— Это могла бы быть любая из них.
— Производит впечатление. Прекрасно описано и очень изящно — слишком изящно для Питерсона, наверное.
— Извини. Если они так хороши, как ты описываешь, то я не присматриваюсь. Это отвлекает.
Настоящий профессионал, Трэвис. Но мне пришло в голову, что, возможно, есть причина, по которой он не замечает женщин, и что, возможно, ему не очень нравится вывеска за стойкой бара, по своим собственным, личным причинам.
— Когда он был здесь в последний раз? — спросил я.
— Давненько его не было.
— Давненько это…
— Пару месяцев. Что случилось? Он пропал?
— Кажется, он куда-то уехал.
В глазах Трэвиса едва блеснул весёлый огонёк.
— В наши дни это преступление?
Я изучал свой пивной бокал, вращая его на подставке.
— Его кое-кто ищет, — сказал я.
— Леди с запоминающимся ртом?
Я кивнул. Как я уже сказал, Трэвис мне нравился. Несмотря на его рост, в нём было что-то чистое и аккуратное, что-то, напоминающее, порядок на корабле; возможно, он всё-таки был моряком, в конце концов. Я никогда не думал, что когда-либо смогу его об этом спросить.
— Я был у него дома, — сказал я. — Там ничего.
Из дальнего конца бара подал сигнал посетитель, и Трэвис отправился его обслуживать. Я сидел и думал о том, о сём. Например, почему первый глоток пива всегда намного лучше второго? Это был тип философских размышлений, к которым я склонен, отсюда и моя репутация мыслящего детектива. Я также немного подумал о Клэр Кавендиш, но, как сказал Трэвис, она меня отвлекла, и я вернулся к вопросу о пиве. Может быть, дело было в температуре? Это не значило, что второй глоток будет намного теплее первого, а в том, что рот, после первого прохладного полоскания, знал, чего ожидать во второй раз, и соответственно приспосабливался, так что элемент неожиданности отсутствовал, с последующим падением принципа удовольствия. Хмм. Это казалось разумным объяснением, но было ли оно в полной мере удовлетворить такого педанта, как я? Потом Трэвис вернулся, и я смог снять свою шапочку для размышлений.
— Я только что вспомнил, — сказал он, — что ты не первый, кто спрашивает о нашем друге Питерсоне.
— О?
— Неделю или две назад сюда заходили двое мексиканцев и спрашивали, не знаю ли я его.
Те же двое, без сомнения, на своей машине с отверстиями на крыше.
— Какие мексиканцы? — спросил я.
Трэвис одарил меня задумчивой улыбкой.
— Всего лишь мексиканцы, — сказал он. — Выглядели как бизнесмены.
